Читать онлайн «Журнал Наш Современник №7 (2002)». Страница 37

Разумеется, социализм коммунистического типа предполагает рост материального благосостояния людей. Но он должен достигаться коммунисти­ческим способом: общество по мере своего экономического развития должно все в большей степени брать на себя обеспечение материальных нужд людей. Такой подход позволял бы расширить возможности обеспечения личных мате­риальных потребностей без пробуждения в людях алчности и духа собственни­чества. При этом становился бы еще более ощутимым смысл труда на общее благо. Сталин, говоря о необходимости повышения материальной обеспеченности людей, подчеркивал, что оно должно достигаться “особенно путем дальнейшего снижения цен на предметы массового потребления”. И это были не абстрактные теоретизирования, а реальный курс.

В “перестроечное” время такой курс был назван грубым попранием закона товарно-денежных отношений, насилием над “нормальным” (то бишь рыночным) ценообразованием. Подобное обвинение абсолютно некорректно, поскольку предлагает подходить к экономике социализма коммунистического типа с мерками капитализма. А ведь у них совершенно разные ориентиры. Капиталистическая экономика ориентирована на извлечение прибыли и, действительно, по самой своей природе она рыночная. А социалистическая экономика коммунистического типа ориентирована на удовлетворение материальных нужд общества и обеспечение условий для развития человека (Сталин называл это основным законом социализма). Рыночные механизмы могут использоваться на определенном этапе социалистического строительства, но они ни в коей мере не являются органически присущими экономике такого типа.

Кроме того, чтобы в условиях роста материального потребления сохранить приоритетное значение духовных богатств, было необходимо сделать духовное развитие людей не просто одной из важнейших, как было прежде, а первостепенной государственной задачей. На словах так оно и было. Но в том образе коммунизма, который создал уже Хрущев, упор делался на принцип распределения “каждому по потребностям”, а основное внимание уделялось чисто экономическим задачам.

Соответственно, и рассуждая о коммунистическом отношении к труду, идеологи партии теперь говорили главным образом не о повышении духовного наполнения труда, а о повышении его производительности.

О том, насколько лидеры КПСС оказались далеки от понимания подлинной сущности коммунизма, свидетельствуют формулировки типа: “Движение за коммунистический труд — это подлинная школа трудового героизма” (Хрущев, XIV съезд ВЛКСМ). Если труд действительно коммунистический — ставший внутренней потребностью человека, то при чем тут героизм? Героическим можно назвать труд в экстремальных условиях, когда человек идет на тяжелые жертвы ради общего блага. Его вполне можно считать школой коммунистического труда, но никак не наоборот.

В середине 60-х годов были начаты реформы экономики, ставящие во главу угла прибыль — критерий капиталистический. И это не “пропагандистское клише”, как модно сейчас говорить. Выше было отмечено, что экономическая система, ориентированная на извлечение прибыли, в процессе своего функционирования формирует в сознании людей алчность, жажду обладания собственностью, эгоизм — черты, несовместимые с коммунистическим воспитанием.

Эрнесто Че Гевара тогда — в 1965 году — предупреждал: “В погоне за химерой построения социализма с помощью инструмента, доставшегося нам от капитализма, можно попасть в тупик”. Но ни к нему, ни тем паче к “буржуазному” философу Эриху Фромму, призывавшему не вовлекать Советский Союз в гонку с Америкой по числу машин и холодильников, а “строить подлинно человеческое общество”, руководители партии и страны не стали прислушиваться.

В скором времени прибыль была сделана главной целью даже в сфере, где это категорически исключалось самой сутью коммунистической идеологии — в сфере культуры. Так, в кинематографе основным ориентиром прокатной политики сделались кассовые сборы. Это поставило произведения подлинного искусства кино, несущие людям духовные богатства, и развлекательные ленты в условия финансовой конкуренции. В результате уже в 70-е годы фильмы высоких идейно-художественных достоинств зачастую не доходили до широкого круга зрителей, поскольку их вытесняли с экранов бездуховные, а порой и откровенно антигуманистические коммерческие поделки. Таким образом, “важнейшее из всех искусств” (эти слова Ленина были начертаны чуть ли не в каждом кинотеатре) фактически превратилось из средства духовного развития людей в мощное средство подавления духовности.

Хотя утрата приоритета духовных ценностей грозила деградацией и гибелью социализму коммунистического типа, некоторые идеологические работники вместо того, чтобы противодействовать распространению этой болезни, стали выдавать формирование приоритета материальных ценностей за благо. Помнится, в одной из книжек серии “Университет молодого марксиста”, изданной в середине 70-х, утверждалось: “Духовные потребности не могут развиваться иначе, кроме как на постоянно расширяющемся фундаменте материальных потребностей”.

В таких условиях рост благосостояния оказался не столько благом, сколько злом. Резкое увеличение производства товаров потребления расширяло возможности для гонки за материальными благами. Избранный курс роста обеспеченности людей стимулировал их включиться в нее. И при этом все меньше и меньше делалось для выработки во внутреннем мире человека “иммунитета” против такого соблазна.

Хотя официальные идеологические установки в то время сохранялись преж­ними, реальные ценности общественного сознания уже изменились. И человек, не сделавший карьеру, не обставивший свой дом престижными вещами, не соответствовал “образу героя” 70—80-х годов.

А в молодежной газете примерно тогда же можно было прочесть страстную филиппику против тех “моралистов”, которые ставят на одну доску того, кто “добывает рубль нечестным путем, и того, кто просто любит много и хорошо работать. А надо бы различать. Честный рубль, даже очень длинный, куда реже используется во зло”. Только ведь те, кто тратили свободное время на приработки (а именно о них шла речь в статье), любили вовсе не работать — деньги они любили. И использовались такие “честные” рубли по тому же назначению, что и нечестные.

Интересы производства прежде были их личными интересами. Теперь же укоренявшееся потребительское отношение к жизни меняло и отношение этих людей к своему предприятию: оно стало местом, где рабочие и ИТР зарабатывали деньги — и только. Естественно, такой труд не мог иметь значительного духовного наполнения.

Думается, именно в такой деградации была одна из основных причин снижения темпов экономического роста. А позже — при “ползучей контррево­люции” — рабочие, утратившие чувство хозяина, не воспрепятствовали (тогда это было в их силах) захвату общенародной собственности новыми “хозяевами жизни”.

Преодоление духовного и идейного кризиса должно было стать перво­очередной задачей компартии. Однако руководство КПСС ничего не предпри­нимало в этом направлении. И дело тут не в заблуждении или недооценке опасности, грозящей советскому социализму. Как не объяснишь заблуждением и то, что в годы “перестройки” круг высших партийных чиновников и идеологов фактически стал генеральным штабом контрреволюции.

Еще в 20-е годы философ Николай Бердяев предупреждал, что в Советской России появился и рвется к власти “новый буржуа”, который “во всем противоположен старому типу революционера”. Очевидно, что ученый имел в виду не социальный статус, а образ мышления, систему ценностей. Самым важным для “нового буржуа” (как и для любого буржуа) было собственное преуспеяние; коммунисти­ческие идеалы ему абсолютно чужды, более того, враждебны. Но он, приспосаб­ливаясь к условиям, использует личину коммуниста как средство своего возвышения.

В первые десятилетия советской власти членство в партии означало принятие на себя сурового долга, порой самоотречения. Скромность материального существования была нормой для коммунистов любого ранга. Так, например, Подвойский, бывший председателем Петроградского военно-революционного комитета, получил отдельную квартиру лишь спустя полтора десятка лет после революции. Чичерин считал, что для коммуниста иметь собственную дачу — клятвопреступление. А когда руководитель арктических исследований Папанин упустил это из виду и на свои честно заработанные деньги приобрел дачу, Сталин “порекомендовал” передать ее детскому дому. Он имел на это моральное право: личное имущество вождя исчерпывалось минимумом необходимых вещей.

С 60-х годов членство в партии стало рассматриваться как путь к карьере, дорога к привилегиям. Тем паче что любовь Хрущева, а затем и Брежнева к “маленьким радостям жизни” позволила “новым буржуа”, так сказать, легализовать свои гедонистические устремления. В сущности, это было той самой “фарисейской закваской”, об опасности которой предупреждал Христос. Такое положение намного увеличило приток в КПСС людей, стремящихся к построению не коммунизма, а своего персонального благополучия.