Читать онлайн «Советская республика и капиталистический мир. Часть I. Первоначальный период организации сил». Страница 40

После нашей формальной капитуляции в Брест-Литовске, германский империализм не продержался и 9 месяцев.[160] История доставила нам недурной реванш – пока еще, правда, далеко не полный: во-первых, партия Либкнехта и Люксембург не вырвала еще власти из рук лакеев, временно пришедших на смену господам; во-вторых, победители наших бывших победителей еще не побеждены. Англо-французский империализм еще не только жив, но и опасен.

Со своей стороны, мы готовы были повторить Брест-Литовские переговоры с новыми англо-французскими партнерами; история показала, что от первого Бреста не мы оказались в накладе. Но именно поэтому буржуазные классы Антанты после всех колебаний, шатаний и пересудов, по-видимому, окончательно отказались от переговоров с правительством большевиков. В этом отказе есть весьма ценное историческое признание как правильности нашей брест-литовской политики, так и нашей возросшей силы. Германский империализм вступил с нами в переговоры, ибо надеялся справиться с нами без труда. Англо-французский империализм не верит себе и потому боится нас. Если для того, чтобы опрокинуть австро-германский империализм, истории понадобился этап Бреста, то это вовсе не значит, что, уходя от Бреста, англо-французские хищники уйдут от гибели. История изобретательна, и в распоряжении ее имеется много методов и средств, а мы не доктринеры и охотно примем гибель наших врагов, независимо от того, в каком виде она обрушится на их головы.

Воронеж – Курск. 1 августа 1919 г.

(Доклад на Московской Городской Конференции РКП 27 марта 1918 г.)

Товарищи! Конференция собирается в дни глубокого внутреннего перелома нашей вообще переломной эпохи и в такой момент, когда настроение не может быть подъемным и боевым. Несомненно, что мы переживаем период внутренней заминки, больших затруднений и, главное, – самокритики, которая, будем надеяться, поведет к внутреннему очищению и новому подъему революционного движения.

Мы ведем свою родословную, как власть, от Октябрьской революции, от которой кое-кто из тех, кто держался в рядах, близких к нам или шел параллельно с нами, склонен теперь как будто отказываться. И еще теперь Октябрьская революция рассматривается многими мудрецами не то как авантюра, не то как ошибка.

Мы, коммунисты, не можем рассматривать вопрос об Октябрьской революции под этим субъективным углом зрения. После 1905 г., в течение ряда лет, предшествовавших революции 1917 года, мы не только предсказывали неизбежность новой революции, но утверждали, теоретически предвидели, что если эта революция придет к победоносному завершению, то она обязательно поставит у власти рабочий класс, опирающийся на все беднейшие слои населения. Наш, оправдавшийся в Октябре, анализ называли утопией. Теперь называют утопией нашу социалистическую перспективу, нашу коммунистическую программу. Но для всех очевиден тот факт, что диктатура рабочего класса, которую мы предсказывали, осуществилась, и что все те «трезвенники», которые видели в этом предсказании утопию и наши субъективные пожелания, оказались отброшенными прочь развитием классовой борьбы в нашей революции.

Февральская революция обнаружила основное соотношение сил: во-первых, совокупность всех имущих, владельческих классов, – совокупность, возглавляемую кадетской партией, внутри которой растворились все противоречия, все антагонизмы между различными группами имущих, именно потому, что революция поставила ребром коренной вопрос о собственности, как таковой, и тем самым устранила разногласия внутри собственнических классов.

Соглашательские группы представляли собой второй большой лагерь революции, политически гораздо больший, чем это отвечало их действительным социальным силам (по причинам, о которых я скажу сейчас несколько слов). Третий лагерь представлял возглавляемый нашей партией рабочий класс и трудящиеся массы, связанные с ним.

Я сказал, что соглашательский лагерь, который наложил свою роковую печать на первую эпоху революции, казался самому себе и другим несравненно более могущественным, чем это на самом деле отвечало социальной природе того слоя, из которого этот лагерь вербовался. Я говорю о той буржуазной и мелкобуржуазной интеллигенции, из которой соглашательские партии рекрутировали не только своих вождей, но и свои боевые кадры.

Чем же объясняется тот факт, что в первую эпоху революции партии эсеров и меньшевиков играли руководящую роль и тем задерживали развитие революции, усугубляли разруху и придали всему дальнейшему процессу развития крайне острый и болезненный характер? Это объясняется тем, что наша революция выросла из войны, а война мобилизовала и организовала наиболее отсталые темные народные массы из среды крестьянства, придала им военную организацию и таким путем заставила их в первую эпоху революции оказывать прямое и непосредственное воздействие на ход политических событий, прежде чем эти массы, под руководством пролетариата, прошли хотя бы элементарную политическую школу.

Полки, дивизии, корпуса выбирали своих депутатов в Советы Рабочих и Солдатских Депутатов, наравне с рабочим классом. Но рабочий класс выбирал своих депутатов, исходя из своих естественных трудовых очагов – фабрик, заводов. Крестьяне же выбирали, будучи включены, через посредство государственной машины, в принудительные организации армии, и потому они выбирали не крестьянских депутатов, а полковых, ротных и иных.

Через армию крестьяне были привлечены к непосредственному активнейшему влиянию на ход политических событий, прежде чем, повторяю, политическая школа под руководством рабочего класса дала им для этого необходимые внутренние побуждения и необходимый минимум политических идей. Естественно, что эта крестьянская масса искала для себя представителей и вождей вне себя, и она находила их в среде мелкобуржуазной интеллигенции армии: в вольноопределяющихся, в молодых, более или менее революционных офицерах, словом, в выходцах из буржуазии, которые обладали известными формальными преимуществами перед солдатско-крестьянской массой – умением выражать свои мысли более или менее членораздельно, грамотностью и проч. Вот почему так расплодились в первую эпоху кадры соглашательских партий эсеров и меньшевиков. Они опирались на многомиллионную крестьянскую армию. И поскольку рабочий класс инстинктивно стремился не отрываться от тяжелых крестьянских резервов, он сам обнаруживал известное тяготение к соглашательству, потому что это последнее было для него мостом, связывающим его с крестьянскими и солдатскими массами. Вот та причина, в силу которой в первую эпоху революции эсеры и меньшевики накладывали печать всеопределяющего внимания на ее развитие. Свое внимание они выражали, однако, в том, что не только не приступали к разрешению хотя бы одного из поставленных революцией вопросов, но прямо затягивали, тормозили все вопросы, усугубляли все трудности и придали характер страшного исторического бремени тому наследству, которое досталось нам в Октябре.

Когда внутренней логикой классовой борьбы наша партия, стоящая во главе пролетариата, оказалась у власти, был призван к испытанию третий лагерь, лагерь рабочего класса, который, по всей своей природе, является единственно способным разрешить основные задачи революции.

В смысле политическом и непосредственно боевом, Октябрьская революция прошла с неожиданною и ни с чем несравнимою победоносностью. В истории еще не бывало примеров такого рода могущественного наступления угнетенного класса, который бы с такою планомерностью и быстротой отбрасывал господство имущих, правящих классов во всех частях страны, распространяя из Петрограда и Москвы по всем углам и закоулкам России свое собственное господство.

Эта победоносность Октябрьского восстания показала политическую слабость буржуазных классов, коренящуюся в особенностях развития русского капитализма.

Слагаясь в условиях полного разложения мелкой и средней промышленности и старой капиталистической идеологии в Западной Европе, русский капитализм, сразу выступивший в самом концентрированном виде, развил, несомненно, большое экономическое могущество и, вместе с тем, внутреннюю способность перехода к более совершенным формам хозяйства, т.-е. создал почву для национализации предприятий. Но, вместе с тем, эти же условия превратили представителей русского торгово-промышленного и финансового капитала в небольшой привилегированный класс, малый по численности и оторванный от широких народных масс, без идеологических корней в народе, в его толщах, без своей политической армии.

Отсюда ничтожество того политического сопротивления, которое наша буржуазия оказалась способной противопоставить нам в октябре, ноябре и в последующие месяцы, когда в отдельных местах страны поднимались восстания калединцев, корниловцев, дутовцев[162] или Украинской Рады. И если Украинская Рада временно победила или побеждает в настоящее время Советскую власть на Украине, то это происходит исключительно при помощи могущественной машины германского милитаризма.[163]