Читать онлайн «Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля». Страница 6

Тандем — пример того, как импровизированная организация превратилась в опасный институт. Тяжкий случай импровизированного «института» — превращение областной системы СССР в перечень «субъектов Российской Федерации». Мнимых субъектов — поскольку ни одна область не могла стать реальной политической единицей.

Общеизвестно выражение асимметричная Федерация. Она асимметрична из-за неравенства областей и республик в составе Российской Федерации и того, что в состав одних субъектов входят другие субъекты, что, вообще говоря, абсурдно. Это советские обрубки, фрагменты административных тел, нашпигованные бюрократией, присвоившей символическую компетенцию.

Зато есть масса непредставленных субъектов, и главные среди них — русские. Мы твердим, что кавказские земли — «та же Россия». Верно. Но никто не говорит официально, что и русские земли — та же Россия. Русские, кавказские, татарские земли — все составные части России в политике представлены по-разному; а русские не представлены никак. Не представлены и различия между русскими землями, ведь мы не унитарны.

Итак, экспериментальная импровизация 1990–1991 годов создала проблемы, с которыми приходится иметь дело при строительстве новой России, в ее nation building. Страна несет травматичный опыт прошлых либерализаций. Это политические шрамы от старых травм.

Социальная реальность, будучи долгое время объектом неудачных экспериментов, развила иммунитет к реформам вообще. Механизмы иммунитета к насилию над реальностью стали частью самой социальной реальности — ее реальными институтами.

Попытки «зачистить реальность» (независимо от цели, которая их вдохновляет) ведут к сопротивлению и страстным реакциям в социуме. Живой пример — радикальная реформа армии, которую проводит министр обороны Сердюков. Эта единственная радикальнопрогрессивная реформа Медведева вызвала тотальное отторжение всех политических групп — от фашистов до либералов и даже правозащитников, которые сами требовали этой радикальной реформы!

Ульрих Бек сам модерн называет рефлексивным модерном, который ведет к ревизии принципов классической демократии. Ревизия — это пересмотр оснований, который откладывали слишком долго. В таких импровизирующих демократиях, как российская, на это накладывается мечта о ревизии самого демократического эксперимента.

Я редко встречал в Кремле людей с явно антидемократическими взглядами. Демократия в России — консенсус, которого придерживались все ее президенты. Либеральная ось («За мою свободу!») остается общей для всех групп электората. Граница между либерализмом и авторитаризмом в условиях «рефлексивного модерна» по Беку размыта. Она дополнительно размывается необходимостью для власти участвовать в гонке на опережение. Обогнать конкурентов для нас значит интенсифицировать преимущества. Интенсификация власти породила доминирование кремлевских авангардистов. Мы рассматриваем свою команду как неповторимую власть, жертвующую мелочами демократии ради поэтапного внедрения ее институтов.

Для опережения других он нуждается в информации; Кремль долго был главным потребителем знаний о социальной реальности в России. Администрация президента исходила из меритократического приоритета команды, которая «все сама лучше знает».

Пора обдумать элитарный и часто рискованный авангардизм президентской команды власти. Зародившись на рубеже 1980– 1990-х годов, он развился в мощную гегемонию и пользуется своей безальтернативностью. Важным ресурсом власти долго была эта смесь догматической меритократии со способностью к внутренней самокритике. Мы долго контролировали уровень собственной адекватности. Но, кажется, теперь это стало излишним.

Демократия в России — это нервный и острый опыт. Поздно спрашивать, для чего было создавать Россию в никогда не существовавших границах на невозможной советской платформе. Так или иначе, Россия возникла — и от ее имени действует наша нервная, опасная — гениальная власть, используя саму демократию как средство форсажа. Даже если наш эксперимент потерпит полную неудачу, он останется важной темой политической мысли, ценной для будущих русских демократий.

Кавказ — провал модели, которая доказала успешность построения вертикали власти всюду, от Москвы до Тувы, но только не здесь! Так бывает с любой концепцией власти — охватив почти все, она не справляется с одной-единственной деталью. И в этой маргиналии вдруг проступают знаки конца.

Вертикаль власти Путина строилась путем скупки дееспособных территориальных господств. Назовите их властями, местными элитами, кланами или как угодно — они плотно сидели на своих местах и за годы фактической автономии вросли в местную экономику. В большинстве своем они были бедны и нелюбимы Кремлем, но хотели единого государства. Центральная власть не стала, как ждали многие, бороться с местными командами, она их стала покупать. (А скупая, тут же и продавать доверенным миллиардерам — хеджируя риски).

Первые деньги пошли с налоговой реформы и реформы межбюджетных отношений. С единого казначейского расчета через федеральный центр и кудринской стратегии резервирования, открывшей путь на рынки кредитов. Федеральный центр предоставлял местный бюджет в обеспечение лояльности истеблишмента и не интересовался, какая часть будет похищена. (Особенно, когда хищения имели столь респектабельную форму, как, например, Банк «Москва»).

Чем, вкратце, была вертикаль власти? Мы требовали признания регионами главенства центра и первенства его законов, их участия в культе единства и неделимости России. Исполнения социальных статей бюджета, ведь от лояльности путинского большинства мы зависим. Еще центр хотел развития территории, а то, что при этом центры развития достаются местным правящим семьям, считали естественным.

Мы покупали не преданность, а знаки преданности, не управляемость, а ее наружные признаки. И схема сработала! К середине нулевых все включились в игру под названием «вертикаль власти».

Но то была не «бюрократическая машина», как думали, а сложная кредитно-финансовая операция. На деле вертикаль обрывалась на пороге региона, а там ее имитировали местными силами, убедительно и без явных конфликтов с центром. (Запрет на огласку конфликта — главное из правил игры).

Аналогичную схему центр использовал на Кавказе, но здесь она не сработала. Местные субъекты власти оказались многочисленны. Центров господства было неучтенное множество и у каждого есть возможность безнаказанно плодить конфликты под псевдонимом «терактов» (ссылаясь на «подполье»). Все требовали финансовых преференций, а при неудовлетворенности кого-то убивали или взрывали. Использование террористов кавказскими «президентами» перешло в их коммерческое партнерство, и кавказские бюджеты стали экспоненциально расти. Возник большой мировой бизнес под названием «бюджет российского Кавказа».

Бюджет у нас является бизнесом. Кавказ — это очень крупный бизнес. Он финансово однотипен дотационному региону, но, при этом, представляет собой пузырь. То есть сопровождается ажиотажным спросом и готов поглотить сколько угодно денег. Особенно, если получит возможность выхода на мировые финансовые рынки. И вот, мы уже совсем близко к этому.

Опасный Кавказ превратился в спекуляцию столь привлекательную, что в ней спешат поучаствовать и западные инвесторы.

Легко проследить связь между планами Министерства развития регионов, выделить 5,5 триллиона рублей, на так называемое развитие Кавказа и скромным явлением французского финансового банка Caisse des Depots et Consignations, выделяющего, якобы, 10 миллиардов евро кредита на несбыточные проекты европейских курортов на минных полях. Что за отчаянные парни? Нет, это консервативный инвестор. Институциональная разруха его не отпугивает, поскольку мешки с евро, которые он сбросит на стреляющие горы, перестрахованы не столько на западных рынках, сколько российским правительством. Их обеспечением являются не минные поля Кавказа, а требование президента к Минфину принимать мины в обеспечение, если они кавказские. Такое требование — самая надежная государственная бумага.

Это значит, что финансиализация власти сильней вертикали власти, образуя вместе с той общую схему глобализации по-российски. Кавказ обходится без властной вертикали, но не обошелся без власти финансовой. И выстроил ее под гарантии Резервного и Пенсионного фондов РФ. Оттого люди в Сагре, Москве и Ростове ждут в гости все новых бенефициаров из кавказских республик с деньгами слишком большими, чтобы истратить их у себя дома.