Читать онлайн «В кавычках и без». Страница 4

Однако второй момент трактата (а по сути и по хронологии – первый, ибо именно им открывается"Манифест") куда более неожидан, во всяком случае – по части беспощадности оценок и выводов. Этот раздел называется «Психология современного левого движения» и не оставляет буквально камня на камне от либерализма, имеющего в Америке (и не только) авторитет едва ли не светской религии (деление на «левых» и «правых» автор «Манифеста» проводит, разумеется, по традиционной для Запада схеме).

Унабомбер отмечает в современных «левых», или либералах (он зачастую использует эти слова как синонимы), две основные психологические тенденции: комплекс неполноценности и «сверхсоциальность» (последнее в несколько иных. обстоятельствах можно было бы назвать «тяготением к кодле»). Человек, высоко ценящий индивидуальную свободу и имеющий возможности реализовать себя в круге реальных, жизненных задач (или еще проще – поставленный перед необходимостью решать такие задачи), вряд ли обзаведется упомянутым комплексом. Но западное общество сегодня изобилует и совсем иными типами. Как правило, это люди, не состоявшиеся психологически и мировоззренчески, которым, однако, не нужно сражаться за физически необходимые для их жизни вещи. Унабомбер пишет: «Достаточно пройти тренировочную программу, обзаведясь минимальными техническими навыками, а затем приходить на работу вовремя и прилагать крайне невеликие усилия, чтобы эту работу сохранить. Единственные требования – хотя бы умеренная способность к мышлению и, прежде, всего, послушание. Если человек располагает этими качествами, общество заботится о нем от колыбели до могилы». В такой ситуации не приходится говорить об индивидуальных, автономных целях и усилиях по их достижению, об обретении уверенности в себе, о чувстве самоценности. Тогда-то, пишет автор"Манифеста", на сцену и выходят «скука, деморализация, низкая самооценка, чувство неполноценности, пораженчество, депрессия, тревожность, чувство вины, агрессивность, неутолимый гедонизм, извращенное сексуальное поведение и т.д.». Современные «левые» (либералы) ищут выход из подобной ситуации через активность, которая, не являясь насущной, необходимой, тем не менее позволяет обрести «как бы уверенность всебе», наполнить жизнь индивидуума «как бы ценностями», обрести чувство «как бы самореализации» и прочая, и прочая. То есть, вся их нерастраченная энергия уходит в суррогатную активность. (Естественно, что сам комплекс неполноценности в ходе такой суррогатной активности не исчезает; напротив, он эту активность подпитывает, одновременно окрашивая ее в весьма патологические тона.)

Вполне понятно, что подавляющее большинство пропагандистов «политической корректности», феминизма, защитников прав сексуальных, расовых, нетрудоспособных и прочих меньшинств вовсе не относятся к числу темнокожих обитателей гетто, к регулярно избиваемым женщинам или к инвалидам. Напротив, обычно это представители вполне привилегированной прослойки Но их самоидентификация с «униженными и оскорбленными» происходит именно вследствие уже упомянутого комплекса неполноценности

Я не случайно закавычил «униженных и оскорбленных». Многие из них если и оскорблены в тех или иных своих чувствах, то уж никак не унижены. Но либералы настойчиво муссируют именно тот миф, в рамках которого любая индивидуальная распущенность, антисоциальность, а то и просто криминальное поведение становятся наследием и результатом «проклятого рабства» (для темнокожего населения), «циничного колониализма» (для индейцев), «веками подавлявшейся сексуальности» (для гомосексуалистов, трансвеститов, педофилов – или, в соответствии с политически корректной терминологией, «сторонников альтернативного образа жизни»). В результате ситуация, как остроумно замечает Унабомбер, становится образчиком черного юмора: многие социальные группы, которые в реальности вовсе не являются ущербными или неполноценными, усилиями воинствующих «левых» начинают восприниматься как таковые. Параллельно лихорадочная либеральная активность идет ещена одном фронте: усиленно вливают в сознание белого, англоязычного, христианского большинства чувство вины за все реальные или воображаемые преступления их дедов и прадедов. Отсюда уже вполне «логично» следует не просто необходимость покаяния и раскаяния, но и расплаты, с повсеместно возникающей «дискриминацией наоборот» (что в словаре нынешних либеральных структур власти торжественно именуется «аффирмативной акцией»), с требованием пересмотра традиционной системы ценностей, традиционной этики, традиционной семьи и т.д.

«Сверхсоциальность», с другой стороны, проявляется в тотальном нежелании и неумении «новых левых» принять на себя бремя индивидуальной ответственности за свои поступки, идеи и убеждения. Их отличает не только стремление ввести всю окружающую их реальность в рамки жестко сформулированных отношений, инструкций и кодексов, не только бинарное мышление и черно-белое видение мира («хороший-плохой»,"враг-свой", «эксплуататор-жертва»), но и явная способность без всяких усилий по букве этих инструкций жить, говорить и даже думать. Парадокса никакого в этом нет. «Левые» лишь выглядят – как и во все времена – бунтарями и нонконформистами. На самом же деле конформизм их порой переходит все мыслимые границы, потому что всегда жив страх отлучения за шаг в сторону от любого из многочисленных кодексов их среды. А что они сами по себе, без этой среды, без «кодлы»?

Именно это либеральное меньшинство, вооруженное лозунгами социальной справедливости, компенсации за все причиненные реальные и кажущиеся обиды, с помощью постоянного накручивания страстей между этносами и социальными группами (под видом корректировки отношений между ними) совершает в последние годы прорыв к власти. И в этом, пожалуй, наиболее серьезное предупреждение «Манифеста». Унабомбер убедительно доказывает, что западное общество в нынешней его ипостаси не только не является идеалом «всего страждущего человечества» (а тезис этот вот уже добрый десяток лет вколачивается российскими «демократами» в умы и души россиян), но вряд ли может рассматриваться как незыблемый «бастион свободы и демократии». Именно потому, что неумеренное и неудержимое либеральное рвение «новых левых» в конечном итоге оборачивается тоталитаризмом. И не стоит искать противоречия во вроде бы нестыкуемой паре «либерализм-тоталитаризм», никакого противоречия здесь нет. Западное общество, тяготеющее к тотальной атеизации (затевавшейся, как всегда, под лозунгами наиценнейших свобод), освобождению от «устаревших» этических норм, торжеству гедонизма и вседозволенности, оказалось, в результате разрушения прежней нравственной основы, беззащитным перед натиском нового тоталитаризма. Натиском тем более неудержимым, что поддержан он всей мощью средств массовой информации, а нередко и самого государства.

Нет во всем написанном выше ни тенденциозности, ни попытки сгустить краски, ни паникерства. Иначе как быть с постепенным, но неуклонным исчезновением тех свобод, которые первоначально были так кричаще ярко написанына знаменах либерального движения? Как быть с неуклонно тающими академическими свободами, когда профессор университета и школьный учитель опутаны гигантской сетью табу и запретов, зачастую писанных черным по белому, в инструкциях и циркулярах – и относятся они не только к тому, что этот профессор может говорить, а что нет, но и к тому, каких предметов он не может даже касаться? Как быть с политиками, в одно мгновение исчезающими с политической арены, потому что выразили какую-то, пусть даже случайную, мысль, идущую вразрез с аксиомами «политической корректности»? Как быть с обязательными квотами – не только для госучреждений, но и для частного бизнеса – на трудоустройство этнических, сексуальных и прочих меньшинств, безотносительно к тому, насколько эти люди профессионально пригодны? Как быть с ситуацией клерка, инженера, рабочего, который старается лишний раз не взглянуть на сотрудницу, чтобы не схлопотать обвинения в «сексуальном преследовании» или «визуальном сексуальном преследовании» (в ходу уже и такой термин)? Как быть с десятками государственных комиссий разного уровня, занятых составлением и изданием все новых инструкций и циркуляров относительно того, какие слова и выражения следует на данном этапе вытеснять из употребления и какие «новоязовские» конструкции внедрять на их место? Как быть с постоянным запугиванием читателя газет и телезрителя ордами вооруженных правых экстремистов, фундаменталистов от религии, фашистов, «бритоголовых» и прочей ужасающей публики, которая спит и видит, как бы установить очередную бесчеловечную диктатуру? (Смысл такого запугивания просчитывается как дважды два. Он в том, что если существует опасность, да еще такая страшная, то уж для того чтобы «они не прошли», мы просто обязаны поступиться еще одной свободой, подкрутить еще две-три гайки, а главное – еще теснее сплотить ряды. В обыденной же реальности за четыре года жизни в Канаде я видел лишь пару скучных и даже тоскливых «бритоголовых» – при том, что антифашистских, антирасистских, феминистских выступлений, а равно и гомосексуальных шествий-"парадов" успел перевидать изрядно.)