Читать онлайн «Счисление раскольников». Страница 3

Число раскольников между тем умножалось. В начале двадцатых годов покойный московский митрополит Филарет уже указывал на быстро увеличивающееся в Москве число раскольников и на необходимость принять против усиления раскола решительные меры. Александр Арсеньев, бывший долгое время раскольничьим попом на Рогожском кладбище и потому хорошо знавший дела поповщинского раскола, впоследствии, когда уже был благочинным единоверческих церквей Черниговской губернии, официально заявил, что в исходе 1823 года в городе Москве последователей поповщинского раскола было до 35.000 человек, а в 1825 году 68.000.[12]

А по спискам значилось в 1826 году раскольников всех толков, духоборцев, субботников и скопцов, в Москве и во всей Московской губернии 53.835.[13]

Раскольники Рогожского кладбища еще в двадцатых годах и ранее в просьбах, подаваемых в разные учреждения, постоянно упоминали, что число их единоверцев во всей России превышает цифру пяти миллионов. Эта цифра никогда никем не оспаривалась, никогда никем не опровергалась, она показывалась даже в конфиденциальных бумагах как гражданского, так и духовного ведомства. А между тем, по официальным донесениям губернаторов, раскольников всех толков считали во всей России лишь около восьмисот тысяч.

Министерство полиции было упразднено в 1820 году, дела о раскольниках перешли в особенную канцелярию министерства внутренних дел. Но и с переходом в новое министерство счисление раскольников не улучшилось: губернаторы в представляемых ведомостях показывали только записных раскольников, притом по иным губерниям только лиц мужеского пола, а по другим без причисления новорожденных. Из многих губерний ведомостей вовсе не доставлялось.

Вскоре по воцарении императора Николая Павловича, министерство внутренних дел 26-го февраля 1826 года, по высочайшему повелению, предписало губернаторам: доставлять ежегодно ведомости о числе раскольников к Новому году. Это не было новым распоряжением, а только подтверждением состоявшегося в 1811 году, но нигде почти не исполненного. В том же 1826 году из особенной канцелярии министра внутренних дел было образовано третье отделение собственной его величества канцелярии. Губернаторам было предписано ведомости о раскольниках представлять по истечении каждого года в новое учреждение, а копии с них в министерство внутренних дет. Так продолжается и до сих пор (1868).

В ведомостях, на этом основании доставляемых губернаторами, показано раскольников:

В 1826 году 827.721

" 1827 " 825.391

" 1837 " 1.003.816

" 1839 " 889.926

" 1841 " 911.671

" 1849 " 821.215

" 1850 " 829.971

" 1859 " 875.382

" 1864 " 917.097

Сюда, как уже замечено, включены только записные раскольники, то есть потомки плативших в xviii столетия двойной оклад. Да и те не все; мы уже сказали, что в иных уездах цифры не изменялись по сорока лет, и, несмотря на естественное приращение населения вследствие перевеса количества рождений над числом умерших, число раскольников показывалось или одно и то же через целые десятки лет, или с каждым годом понемножку убавлялось исправниками, чтобы показать пред начальством "благополучие уезда и усердие свое" к ослаблению раскола.

Порядок составления по уездам и губерниям ведомостей о раскольниках следующий. В каждом городском или уездном полицейском управлении ведется именной список раскольников, но в этих списках записываются далеко не все раскольники, особенно где их много. Ежегодно составляемая числовая ведомость должна бы основываться на этих именных списках, но этого не делается: полицейские управления обыкновенно придерживаются цифры предыдущих годов, убавляя ее понемножку.

Иные исправники, особенно из молодых и вновь поступавших на службу, пробовали представлять цифру раскольников, ближе подходящую к действительности, согласуя ее или с сведениями духовенства (по ведомостям духовного ведомства раскольников почти повсеместно показывается больше, чем в полицейских управлениях), или с особенными наблюдениями. Цифра в таком случае оказывалась гораздо большею показанной за предыдущие годы. При получении такой ведомости в губернском управлении обыкновенно возникал вопрос, отчего в таком-то уезде число раскольников быстро увеличилось. От исправника требовались объяснения: почему раскол усилился, кто виновен в совращении столь значительного числа вновь оказавшихся раскольников, какие были приняты полицией меры к предупреждению и пресечению раскольничьей пропаганды, почему не было своевременно донесено о столь сильном увеличении раскола и т. п. Возникала неприятная для исправника переписка, оканчивавшаяся обыкновенно делаемым ему замечанием за неосновательность донесений или за недостаток усердия к пресечению развития раскола. Раз испытав такие последствия согласования ни на чем неоснованной цифры с действительностью, исправник уж, конечно, никогда не повторял неудачного опыта, не подражали ему и преемники его, из старых дел знавшие, каково выказывать непрошенное усердие к точности статистической цифры. Так и оставались все при старой цифре, ежегодно уменьшая ее понемножку. Но у каждого дельного исправника прежде бывала и теперь есть своя, приблизительно верная, цифра раскольничьего населения уезда, с которою соображаются иногда и губернаторы, но она держится как бы в секрете и обыкновенно называется неофициальной цифрой.

В свою очередь бывали случаи, что иной губернатор представлял по целой губернии число раскольников более согласное с действительностью; результаты оказывались те же или почти те же. Начинались запросы, отчего да почему раскольники умножились в такой-то губернии, требовались объяснения, завязывалась переписка, и затем все приходило в прежнюю колею.

Из самых ведомостей о числе раскольников, при тщательном их счислении, ясно можно видеть, до какой степени шатки заключающиеся в них сведения.

В последние сорок лет (как видно из производившихся дел, из донесений губернаторов, из представлений епархиальных начальств, из специальных исследований о расколе, производившихся на местах пятнадцать лет тому назад) раскол усиливался преимущественно в губерниях великороссийских, особенно же в приволжских и восточных, а менее всего распространялся в Западном крае и в прибалтийских губерниях, что объясняется значительным числом живущих там иноверцев: римско-католиков, лютеран, евреев, а также и православных, воссоединенных из унии в 1839 г., из числа коих доселе совратившихся в раскол не было. Но официальные цифры говорят совершенно противное. Из сличения цифр 1826–1864 годов выходит, что раскольников во внутренних и восточных губерниях стало значительно меньше. Так, в губернии Калужской их будто бы уменьшилось на 9 %, во Владимирской на 13 %, Тамбовской на 15 %, Тульской на 28 %, Тверской на 29 %, Олонецкой на 34 %, Оренбургской, Саратовской и Симбирской взятых вместе на 34 %, Орловской, Псковской и Пермской в каждой на 37 %, Ярославской на 44 %, Петербургской на 45 %, Костромской на 50 %, Новгородской на 52 %, Харьковской на 58 %, & в Полтавской даже на 91 %.

Зато в губерниях, где раскол в действительности не усиливался, и если число раскольников увеличивалось, то лишь вследствие естественного приращения населения, там, где раскол даже ослабевал в последние сорок лет (например, в Земле Войска Донского и в Могилевской губернии, по уничтожении в последней старообрядских монастырей Гомельского уезда), там, по указанию официальных цифр, с 1826 по 1864 год он усилился в два и даже в два с половиной раза. Так, в Курляндии он показан усилившимся на 157 %, в Могилевской губернии на 148 %, в Волынской на 145 %, в Бессарабии на 121 %, в Киевской губернии на 80 %, в Подольской на 80 %, в Земле Войска Донского на 67 %, в Екатеринославской губернии на 59 %, в губерниях Виленской, Гродненской и Минской, взятых вместе, на 53 %, в Херсонской на 47 %, в Лифляндской на 30 % и в Витебской на 25 %.

Цифры духовного ведомства по некоторым епархиям несколько выше цифр, представленных губернаторами, по другим ниже. Вопрос, отчего из одной губернии доходили разные вести, разрешается очень просто: как губернаторы, так и архиереи представляли своим начальствам цифру фактическую, основание для которой заключалось единственно в показаниях за предшествовавшие годы. Каждый оставался спокоен: беспокойных запросов, неприятной переписки не было. Не ими так началось, не ими и кончится. Замечательно однако, что и цифры, доставляемые в святейший синод епархиальными архиереями, представляют то же самое, что и представляемые в министерство внутренних дел губернаторами: где раскольников в 1826–1864 годах стало в действительности больше, там показывалось, что число их уменьшилось, и наоборот.

Как цифры губернаторских отчетов основываются на цифрах, представляемых полицейскими управлениями, так и епархиальные донесения о числе раскольников основываются на ежегодно представляемых приходскими причтами ведомостях. Казалось бы, епархиальная цифра должна быть вернее губернаторской, даже безусловно верна. Кому же вернее знать свой приход, кому всего удобнее иметь на счету всех уклоняющихся от церкви, как не приходскому священнику? Но на деле выходит не то. И приходские причты, составляя ведомости о раскольниках, не основываются на действительности, но, подобно исправникам, придерживаются цифр прошлого года. Если бы какой-нибудь священник и вздумал представить к консисторию действительную цифру раскольников, ему угрожали бы еще более чувствительные неприятности, чем исправнику. Бюрократизм и формалистика в духовном ведомстве развиты едва ли еще не больше, чем в гражданском. Приходский священник, решась представить начальству действительную, известную ему цифру раскольников, должен бы был, вместо прошлогодних десятков, показать сотни. От того произошли бы неизбежные запросы, переписка и даже гораздо хуже. Увеличение цифры может подать начальству мысль о неспособности священника. Что же он за пастырь, если из стада его вдруг целые сотни уклонились в раскол? Верно показавший число раскольников в своем приходе может таким образом подвергнуться строгому взысканию, даже лишиться места.