Читать онлайн «Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России». Страница 54

Бывший сотрудник Государственного департамента Уильям Блум, впоследствии коллега скандально известного сотрудника ЦРУ Филиппа Эйджа, который в знак критики управления опубликовал в Лондоне подробный «дневник» его деятельности, не опускавший ни секретов, ни истинных имен своих бывших коллег, считает создание НФД «шедевром — политики, PR и цинизма».[233] Блум напоминает контекст 1980-х годов, когда ЦРУ, в результате скандала «Иран-контрас», стало предметом острейшей критики и чисток, подавивших деятельность управления и лишивших его самых «энергичных» сотрудников. В атмосфере пристального надзора со стороны конгресса, прессы и всей прогрессивной общественности ЦРУ переживало тогда далеко не лучшие свои времена. НФД было основано для того, чтобы делать открыто то, что ЦРУ делало тайно на протяжении предыдущих десятилетий, раскрывает затею Блум.

Миссию и тактику НФД в Америке критикуют как правые, так и левые круги. Правый консерватор Пэт Бьюкенен высмеивает НФД как провокатора революций, вмешивающегося во внутренние дела других стран.[234] Благодаря деятельности фонда в 1980-е годы Центральная Америка превратилась в театр постоянной войны низкой интенсивности. Барбара Конри из либертарианского института Катона отмечает, что НФД, с его «историей коррупции и неумелого управления, — в лучшем случае ненужный и часто деструктивный. Через этот фонд американский налогоплательщик заплатил группам интересов за нападки на надлежащим образом избранные правительства дружественных стран, за вмешательство в выборы других государств и за поощрение коррупции демократических движений». Другие левые критики замечают, что НФД финансирует только тех кандидатов, которые поддерживают права американских корпораций инвестировать в их страны и имеют крепкие связи с военными. Обозреватель прогрессивного интернет-журнала WorkingForChange Билл Берковиц видит цель НФД в «дестабилизации прогрессивных движений, особенно социалистической и социал-демократической направленности».

В случае некоторых других организаций, например Freedom House, положение с источниками финансирования менее очевидное. Freedom House получает средства от частных лиц и фондов и, согласно сайту, «никогда не принимает финансирование от правительственных институтов, включая правительственные агентства США, в форме контрактов и никогда не действует как продолжение любого правительства». При этом организация получает гранты правительства США — от того же Агентства международного развития. Human Rights Watch, созданная в 1978 году Хельсинкскими соглашениями для наблюдения за правами человека в СССР, в отличие от Freedom House «не принимает финансовой помощи ни от каких правительств ни в прямой, ни в косвенной форме», согласно сайту организации.

Подход «Национального фонда за демократию» и подобных ему организаций к распространению демократии действительно способствует продвижению американских интересов, но при этом компрометирует саму демократию. Безусловная вера в свою добродетель и в искренность своего желания дать миру свободу не позволит американской администрации этого понять.

Экспертное сообщество и академические круги, самые рефлектирующие слои общества, в свободе от нивелирующих чиновничьих обязательств генерируют разнообразие мнений. Однако при всем различии точек зрения и подходов к исследованиям России эксперты практически едины в ее критической оценке. По словам Анатоля Ливена, «только небольшая часть аналитиков России способна хотя бы несколько минут провести в российской шкуре».[235] В результате, констатирует Ливен, американские предположения с размахом колеблются между наивной оптимистической верой в то, что русские быстро превратятся в демократов по-американски, и грубым пессимистическим и даже расистским убеждением, что русские неисправимо авторитарны и стремятся к экспансии.

Работу научно-исследовательского сообщества обусловливают несколько противоречивых векторов. В то время как научный подход и стремление раскрыть истинное положение дел требуют объективности, прикладной характер материалов, поставляемых в органы государственной власти, ориентирует экспертов на соответствие ценностям (идеологии) и национальному интересу. В общем случае погруженность в либерально-демократическое мировоззрение столь глубока, что очень немногим русологам удается абстрагироваться от нее.

Принадлежность исследователя тому или иному исследовательскому институту в определенной степени направляет его анализ (а его убеждения определяют выбор организации). Фонд Карнеги и Брукингский институт традиционно располагаются на левом либеральном фланге и близки к Демократической партии; Институт Катона занимает либертарианские позиции. Американский институт предпринимательства, Heritage Foundation, корпорация РЭНД располагаются на правом фланге консерватизма. Центр Никсона занимает традиционные республиканские позиции. Влиятельный Совет по внешней политике и Центр стратегических международных исследований позиционируют себя вне партий и течений. Каждая организация имеет свою яркую идентичность, и позиции их руководителей и экспертов не подлежат обобщению по двумерной шкале.

В конечном итоге убеждения исследователя и степень его понимания России более всего зависят от его собственного мировоззрения, личной истории и качеств. Братьям Ливенам в обретении объективности, возможно, помогла «многонациональная» родословная семьи и британское происхождение. Патологическая враждебность к России Збигнева Бжезинского может объясняться его польскими корнями: высокопроницательный и взвешенный подход, который он практикует в отношении большинства вопросов, включая палестиноизраильский конфликт, исчезает, как только дело касается России. Некоторые русологи обладают лучшим, чем другие, чутьем России: среди них Фиона Хилл, Роуз Гетемюллер, Эндрю Качинс (список не претендует на полноту). Маршал Голдман, Майкл Мандельбаум, Андерс Ослунд, Майкл Макфол, Стефан Сестанович и многие другие выступают о России с разной степенью предвзятости и обусловленности.

Все упомянутые русологи до недавнего исторического прошлого были советологами. С исчезновением объекта изучения ряды советологов в Америке существенно поредели: многие переключили внимание на Китай и на угрозы терроризма. Изменение количества и качества внимания к России отмечает Стивен Коэн. В советские времена его лекции в Принстонском университете были самыми популярными: в семестр его курс об СССР посещали около 400 студентов. В 1990-е годы число студентов сократилось до 145 в семестр. Коэн находит эти изменения естественными: «Теперь люди приходят изучать Россию потому, что она им интересна, а не потому, что они чего-то боятся».

В сравнении с представлениями о России сегодня разброс мнений об СССР был более широким, а сами мнения — более радикальными. Традиционная левизна интеллектуальных кругов и научный интерес к эксперименту поддерживали убеждения социалистической направленности. С другой стороны, исследователи правого фланга видели в Советском Союзе «явную и непосредственную опасность», которую нужно было нейтрализовать упреждающим ударом.

Мнения исследователей могли меняться в зависимости от внутренней политической обстановки в США и эволюции Советского Союза. Война во Вьетнаме разделила ранги советологов: негодование по поводу эксцессов американской политики сделало многих толерантными к Советскому Союзу. Молодые члены исследовательского сообщества, формировавшиеся в атмосфере антивоенных протестов, получили основания утверждать, что капитализм и коммунизм на самом деле не столь отличаются друг от друга и конвергенция между двумя сверхдержавами вполне возможна. На этом конструктивном фоне те, кто придерживался жесткой линии, стали выделяться как «рыцари холодной войны».

Политическая конъюнктура и идеологический накал холодной войны препятствовали объективности исследований. Наиболее близкие к советской действительности работы были произведены в поле общекультурной и цивилизационной тематики — за счет аполитичности темы. Другим фактором, способствовавшим объективности видения, была отдаленность исследователя от процесса принятия решений: академические круги производили более верные оценки, чем эксперты, работавшие над прикладными задачами.

Среди академических работ стоит отметить многочисленные книги главы библиотеки конгресса Джеймса Биллингтона, от истории российской культуры «The Icon and the Axe» 1966 года до его недавней работы «Russia in Search of Itself» (2004). Среди свободных от идеологии книг американских журналистов выделяется известный «Русский журнал» Джона Стэйнбека, в 1948 году отправившегося по другую сторону только что задернутого «железного занавеса» и вернувшегося с чутким описанием реалий каждодневной жизни рабочих, служащих и крестьян Советского Союза, восстанавливающегося из военной разрухи. Профессор истории России в Оксфордском университете Роберт Сервис высоко ценится за беспристрастность и сбалансированность своего анализа. Его недавние книги «A History of Modern Russia: From Nicholas II to Vladimir Putin» (2005) и «Russia: Experiment with a People» (2006) демонстрируют преемственность российских традиций, совмещая анализ политических, экономических и социальных составляющих «особого пути» России. Историк Джеффри Хоскинг, преподающий в Лондонском университете, также стал классиком в описании советской и российской реальности: его книги «The First Socialist Society: a History of the Soviet Union from Within» (1985), «Russia and the Russians: A History» (2003), «Rulers and Victims: The Russians in the Soviet Union» (2006) развенчивают многие общепринятые западные убеждения. Совместная работа Сервиса и Носкинга «Reinterpreting Russia» (2002), анализируя давление прошлого России на ее настоящее, дает редкий вид на страну с точки зрения баланса непрерывности и разрывов (революция 1917-го, события 1991-го) в российской истории. Орландо Фигес («Natasha's Dance: A Cultural History of Russia», 2003) и Симон Себаг Монтефиори (биография Сталина) также стоят в ряду признанных историков России, свободных от идеологических шаблонов.