Читать онлайн «Предел Империй». Страница 11

Вы выступаете против этнического имперского стержневого начала. Тогда в чём этот стержень для России и её потенциальных действий по восстановлению империи сегодня?

Вплоть до переписи 1896 года определяющим в Российской Империи был всё-таки не этнический состав, а конфессиональный. Когда создавалась наша империя, она создавалась без этнического элемента, а, наоборот, с примесью всякого инонационального «прикомандированного» состава. Петр называл себя русским, но он называл себя русским менее всего по «пятому пункту» (о национальности в советской анкете о личных данных), а более как тот, кто несёт в себе миссию Руси.

Какова роль русских общин в соседних с нами теперь уже независимых государствах? Какими должны быть взаимоотношения России с русскими общинами за рубежом?

Попытки выстроить из русских общин за рубежом отдельные политические проекты провалились, на мой взгляд, в первую очередь потому, что для русских, в их реальности и сложности, русский этнический проект слишком тесен. Русские больше «пятого пункта», и там, где русскоязычность выступает способом политического формирования, как в Эстонии и в Латвии, это сдерживает их влияние до тех пор, пока остаётся только этническим. Как только это переходит грань защиты прав, свобод, равенства возможностей, когда это переходит за «пятый пункт», когда люди в Эстонии и Латвии борются не только за «пятый пункт», а за равенство «пятых пунктов», тогда это обретает силу. Русские движения и русские общества в сопредельных государствах подавлены, истреблены, подчинены гэбэшному контролю, куплены, вытоптаны, они не являются самостоятельными игроками за исключением Латвии и в меньшей степени Эстонии, но, может быть, они переформатируются в левые движения и тогда будет легче. Не знаю. Короче говоря, как только мы отойдём от балалаек, не уходя от языка и от единства исторической судьбы, мы достигнем большего.

Российская Федерация — это имперское многонациональное образование…

Постимперское. Для империи важно осознание своей имперскости, осознание своей судьбы. А Российская Федерация — это инерционная империя, не самосознающая себя. Создание федеральных округов как инструмента подведения субъектов федерации под конституцию, а не под федеративное соглашение — это была по своей сути имперская интенция, но на этом дело и остановилось. Инициатива Рамзана Кадырова переименовать президентов тоже находится в этом ряду, но этого явно недостаточно, это пока только бюрократические усилия, а наша русско-национально мыслящая публика мне слишком часто напоминает оркестр народных инструментов имени Осипова. Я сам в детстве играл на этой штуке.

Имперское действие, если оно вдруг возникнет для отформатирования внешнего пространства, должно будет заниматься форматированием внутреннего, тылового пространства?

Да. Возьмем единство исторической судьбы. Для нас консенсуальный, естественный антинацизм носит интернациональный характер. Как только мы начали серьёзно заниматься этим вопросом вовне, как тут же нашёлся Сванидзе. Это всегда двусторонняя вещь. Как только ты серьёзно начинаешь чем-то заниматься, обнаруживаешь, что у тебя в подкладке свой родной дьявол сидит.

В чём сущностная разница между империей и квазиимперией?

Думаю, что разница между империей и квазиимперией, или инерционной империей, состоит в том, что империя имеет свою осознаваемую, произносимую миссию и самосознающего субъекта имперскости. А квазиимперия — это раздаточная касса, корова на убиение. Пока она есть, все её едят, все делают ритуал имперского единства, едят одну корову. Вот они её съели, и имперское единство закончилось.

Я, наверное, всю жизнь буду находиться под впечатлением 1 декабря 1991 года. Референдум о независимости Украины. 91 % — за. И я убежден, что, если бы в силу каких-то обстоятельств тогда был бы проведён референдум о независимости моей родной Тульской области, наши туляки показали бы на нём 120 %. Это нерешённый вопрос для нашей нации, вопрос не отвеченный.

Поэтому я желаю этнократиям зла, чтоб они перепахались и сдохли. Но это интимно. А позитивно что? Таджики, безусловно, это — «фронтир», но «фронтир» — и греко-католики на Украине. Кто сейчас наибольшие враги России на пространстве бывшего СССР?.. Пока мы ничего не можем. Все продали и изнасиловали. Вся надежда на нас новых, больших, разнообразных, осознанных, понимающих своё консенсуальное единство — на то, что делает империю империей.

Польша — будущий (во втором полугодии 2011 года) председатель Европейского союза и признанный генератор Восточной политики ЕС, центром которой является программа ЕС «Восточное партнёрство», реализуемая в отношении Азербайджана, Армении, Белоруссии, Грузии, Украины и Молдавии. Польша — и ЕС вместе с ней — заложник истории своей Восточной политики, в которой конфликтно соединяются роль Польши как цивилизованной жертвы варварской, старой и новой России — и имперская миссия Польши как бывшей метрополии для стран Восточной Европы и маяка национального освобождения для Кавказа и даже Туркестана. Если Польша останется эмоциональной и риторической жертвой имперской политики России/СССР (вернее — наследницей потерпевшего поражение националистического проекта Духиньского/Пилсудского), то она по-прежнему будет «вечным историческим противником» современной, многонациональной, постимперской России.

Если общество и власти Польши смогут не риторически, а критично обратиться к своему историческому опыту Речи Посполитой как многонациональной империи, то им не только удастся достичь подлинного примирения с современной Россией, но найти путь к историческому евразийскому партнёрству по проекту Дмовского/ Гедройца. Надо признать, что сегодня в повестке дня польско-российских отношений, несмотря на действительно важные действия Москвы по признанию ответственности Сталина за расстрел польских военных и чиновников в Катыни в 1940 году, преобладает Восточная политика «жертвы», которая требует справедливости. Но нет никаких свидетельств о том, что Польша готова признать свои традиционные двухсотлетние империалистические цели на Востоке и превратить эту традицию в основу для партнёрства. Варшава ведёт диалог, чтобы Россия покаялась за СССР, и не отказывается от своих традиционных целей на Востоке. Эта историческая и политическая инерция имеет двухсотлетнюю генетику, признание в польском обществе, богатую интеллектуальную родословную. Именно в этом русле лежит и рискует остаться сегодняшнее польско-российское примирение. И поэтому — не может быть полноценным примирением.

Сопредседатель российско-польской группы по сложным вопросам, экс-министр иностранных дел Польши, один из авторов русофобского обращения деятелей пост-коммунистической Европы к Бараку Обаме с призывом ужесточить политику США в отношении России (2009), Адам Ротфельд недавно признался: «Территориальные разделы Польши создали в мышлении поляков уверенность в том, что в вопросе дальнейшего существования решающую роль играет сила. А такой силой обладает Россия. Одновременно поляки испытывают по отношению к россиянам манию величия. Считают, что Польша принадлежит западному миру, вышла из греко-римско-иудео-христианской традиции». При этом после обретения Польшей независимости, по его мнению, поляки практически перестали говорить о немецких преступлениях, вместо этого начали говорить и писать исключительно о советских преступлениях.

Описывая царящий в польском общественном сознании устойчивый образ России как вечного исторического врага, авторитетный польский историк пишет сегодня: «В настоящее время в польской историографии больше места посвящается страданиям, преступлениям и преследованиям поляков советской властью, чем при немецкой оккупации». И отмечает, что в Польше непопулярен взгляд гуру русистики Анджея Валицкого, способный стать основой для подлинного примирения: «У нас нет ни конфликтов по поводу границ, ни проблем, связанных с русским меньшинством в Польше и польским в России… Если мы перестанем смотреть на Россию как на неизменного исторического врага, а на самих себя как на защитников Европы от якобы всё ещё актуальной угрозы со стороны России, то это немедленно увеличит значение и престиж Польши».[2]