Читать онлайн «Алая линия». Страница 35

На берегу кипела работа. Широкие пасти складов непрерывно заглатывали бочки с вином, солониной, мукой, сухарями, мешки с изюмом и сахаром, громадные круги сыра, корзины с луком и чесноком, пузатые кувшины с уксусом и оливковым маслом, связки железных изделии – лопат, мотыг, ломов, ящики с гвоздями, тюки с одеждой и обувью, бухты толстых канатов, круглые лесины для запасных рей.

Иногда мессер Прадо лицом к лицу сталкивался с адмиралом. В черном камзоле, протертом на локтях добела, озабоченный и вконец истомленный, он бродил среди штабелей ящиков и бочек, на зуб и на ощупь пробовал разную снедь, спускался в темные трюмы барж.

Реже попадался на глаза остроглазый священник, которому все встречные кланялись куда ниже, чем адмиралу. Это был севильский архидиакон Хуан де Фонсека, недавно назначенный королевой управителем нового ведомства. Оно снаряжало экспедицию Колумба, оно же должно было в будущем принять все заморские земли под свою руку.

Архидиакон никогда не вступал с адмиралом в спор, но все делал по-своему, следуя тайным инструкциям королевы. Смысл этих инструкций был ему ясен: ее высочество считала, что земли, открытые адмиралом, отнюдь не его вотчина и что все нити управления ими должны сходиться в новом севильском ведомстве.

И дон Хуан де Фонсека приставил к особе адмирала своих контролеров, казначеев, смотрителей. О каждом шаге командира флотилии и вице-короля новооткрытых земель ему доносили неукоснительно и своевременно.

В середине июля в Севилью и Кадис начали стекаться будущие пассажиры заморской флотилии. Адмирал возлагал на них большие надежды. Девственные земли, к берегам которых он вел семнадцать кораблей, нуждались в трудолюбивых и энергичных колонистах. Там, за морем-океаном, эти кастильские пионеры поднимут нетронутую целину, раскорчуют упрямые чащобы, возведут цветущие селения и города.

Ведь недаром же сам папа (а копию его новой буллы адмиралу в начале августа послала королева) призвал на только что открытые земли «людей добрых, богобоязненных, сведущих, ученых и опытных…»

И на севильских, и кадисских пристанях в ожидании скорой отправки толпились люди, которые не умели ни сеять, ни жать. Полгоря, если бы только не умели. Много хуже, что ходить за плугом или держать в руках мастерок они считали делом зазорным.

Не от хорошей жизни эти перелетные птицы покинули свои оскудевшие родовые гнезда. За море их гнала горькая нужда. Трудно стало кормиться у себя на родине войной и разбоем. Воинственные магнаты, укрощенные королевой Изабеллой, навсегда распустили свои боевые дружины, а когда пала Гранада, исчезла возможность разорять и грабить соседнюю мавританскую землю.

Хмуро, исподлобья глядели они на адмирала. «Дай только срок, – читалось в этих недобрых взорах, – и мы тебе покажем, на что способен вольный кастильский рыцарь. Там, за океаном, мы ни для тебя, ни для королевы с королем не станем таскать каштаны из огня…»

Адмирал же не замечал ни косых взглядов, ни злобных ухмылок. Он свято верил, что ведет в обетованную землю рать истинных подвижников…

А в Лисабоне королевский секретарь дон Руи да Пина дважды в неделю получал пространные письма из Севильи и Кадиса. И всякий раз, узнавая, сколько арроб мяты, майорана, повилики, душистого горошка и прочих спасительных травок заготовил в этих городах аптекарь Прадо, он честил королевскую чету нехорошими словами.

Дона Руи огорчало безучастное отношение короля к тревожным письмам аптекаря. В начале лета дону Жуану стало гораздо легче, его меньше беспокоили боли в животе и в груди, но он утратил интерес к жизни. Вялый, ко всему равнодушный, он часами сидел на дворцовой террасе и лениво следил за облаками, которые тихие ветры уводили в лазурные дали.

Со дня на день король откладывал переговоры с Изабеллой и Фердинандом: он никак не мог решить, кого следует послать в Барселону.

Но вот в самом конце июля он внезапно, среди ночи, вызвал дона Руи. Дона Жуана трясла лихорадка, его зубы выбивали частую дробь, но – удивительное дело! – перед доном Руи стоял не безнадежно больной человек, а витязь богатырской силы, одержимый неуемной жаждой быстрых и решительных действий.

– Мы, дон Руи, – сказал король, – совершенно зря потеряли бездну времени. Флотилия д'Алмейды распущена, переговоры с Кастилией и Арагоном не начаты, а в вашей севильской аптеке дела идут из рук вон плохо. Того и гляди, адмирал отправится со своими кораблями в новый заморский поход. Так наверстаем же упущенное. Переговоры откроем немедленно. И вы, дон Руи, возьмете их на себя. Чую неладное: королева готовит нам не слишком приятный подарок. Езжайте, езжайте с богом и будьте осторожны…

Наутро лихорадка прошла, и на мгновение пробужденный вулкан снова угас. Король нехотя просмотрел бумаги, которые приготовил для поездки в Барселону дон Руи, и обратил свой взор к полинявшему от зноя лисабонскому небу.

В начале августа дон Руи покинул Португалию. Ему поручена была нелегкая миссия: склонить Изабеллу и Фердинанда к признанию старой линии раздела, той линии, которую папа Сикст провел поперек моря-океана на широте Канарских островов.

Между тем в Севилье с аптекарем Прадо стряслась беда. Он ходил по городу в полной уверенности, что здесь решительно никто не знает капитана Дуарте Пашеко Перейру. Да и кроме того, у капитана была длинная борода, а аптекарь Прадо не оставил себе даже усов.

Много раз встречался он с юным Педро, пажом адмирала моря-океана. А Педро отлично запомнил таинственного кавалера, сопровождавшего адмирала в монастырь Марии Благостной.

Правда, человек, который так часто попадался ему на дороге и у Золотой башни, и на Змеиной улице, и в закоулках Трианы, бороды не имел и одет был совсем не на рыцарский манер. Но глаза, походка, маленькая родинка на левой щеке – нет, положительно, этот лекарь – двойник чернобородого кавалера.

И Педро стал усиленно следить за подозрительным незнакомцем. Педро приметил, что этот человек все время бродит возле складов и верфей, бродит, казалось бы, без всякой видимой цели. Но порой, укрывшись за бунтами мешков или в узком проходе между винными бочками, этот двойник черной бороды вытаскивал из-за пояса полоску пергамента и, оглядываясь на волчий лад по сторонам, делал на ней быстрые пометки.

Он вступал в долгие беседы с грузчиками и смотрителями складов, он водил их в портовые кабачки, где день-деньской околачивались будущие пассажиры заморской флотилии, несдержанные на язык и всегда готовые пропустить на дармовщинку пинту-другую доброго хереса.