Читать онлайн «Преемники: от царей до президентов». Страница 41

Именно поэтому Георгий Плеханов, который знал о марксизме все, что только может знать глубоко образованный социалист, первую ленинскую речь после возвращения из эмиграции назвал "бредовой". Капитализм должен был перемолоть крестьянское зерно в пролетарскую муку, из которой и можно будет в будущем испечь социалистическую булку. Так формулировал мысль Плеханов. Так завещали Маркс и Энгельс. (Об опасности забегать вперед в революционном вопросе Фридрих Энгельс писал, например, в "Крестьянской войне в Германии" и в своем послании к Вейдемейеру.)

Именно поэтому Советы и проявляли столько терпимости в отношении Временного правительства и тех немногих министров-капиталистов, что оставались там к октябрю 1917 года. Русские социалистические партии готовились не к вооруженной борьбе за власть, а к будущим парламентским схваткам между собой в Учредительном собрании.

Первое столкновение с большевиками-"соглашателями" получилось заочным и закончилось не в пользу вождя. Газета "Правда", с марта оказавшаяся под влиянием Каменева и Сталина (они вернулись из ссылки быстрее, чем Ленин из эмиграции), занимала умеренную позицию. А потому первые ленинские статьи, поступившие в редакцию из-за рубежа, где речь шла о необходимости вооружаться и делать социалистическую революцию немедленно, показались газетному руководству утопическими. Сталин, не обладавший в то время большим теоретическим багажом, ориентировался на каменевские воззрения, а воззрения Каменева в тот период оказались куда ближе к Плеханову, чем к Ленину. Лишь по приезде Ленина Сталин начал дрейфовать в сторону вождя, ориентируясь не столько на теорию, сколько на расклад сил в руководстве партии.

Ленинский "утопизм" объяснялся в редакции "Правды" длительной оторванностью вождя от родины. Самое первое из полученных "Писем издалека" вышло с существенными купюрами. Второе отправили в редакционный архив. Остальные письма, судя по всему, до газеты не дошли, однако можно предположить, что Каменев не пропустил бы и их.

Если Каменев, как и многие другие лидеры большевизма, увидел в Ленине после долгой разлуки отчаянного утописта, оторвавшегося от родных корней, то Ильич, наоборот, нашел своих старых друзей замшелыми провинциалами, слишком много времени проведшими в ссылке далеко от Европы. А только там, считал Ленин, и бьет из земли ключ свежей марксистской мысли. С точки зрения вождя, "старые большевики" прозевали в феврале возможность взять власть в свои руки и сразу же двинуть вперед дело пролетарской социалистической революции. Он привез им из-за границы самые новые идеи и рецепты. Правда, это был уже не классический марксизм, а марксизм-ленинизм.

В одно мгновенье ставки в политической игре были повышены многократно. Речь шла уже не о буржуазнодемократическом правительстве под контролем социал-демократии, а о грандиозном социальном взрыве, который потрясет всех и станет прологом мировой социалистической революции.

Более подробно, уже не в митинговом стиле, а в виде тезисов, Ленин изложил свою позицию в апреле, особо подчеркнув, что ситуация для переворота самая благоприятная, какая только может быть: "Россия сейчас самая свободная страна в мире из всех воюющих стран", страна, где "отсутствует насилие над массами". То есть предлагалось делать вторую революцию подряд за три месяца в "самой свободной стране мира".

Никаких конкретных созидательных задам не ставилось, предлагалось лишь в принципе рассмотреть вопрос о "государстве-коммуне", прообразом которого должна стать Парижская коммуна. Вот и весь чертеж будущей России. Задачи на обозримое будущее были совершенно иными: переворот, удержание власти, участие в мировой революции, создание нового боевого Интернационала и параллельно слом старой буржуазной машины.

Безоговорочно и сразу принять столь резкую перемену курса оказались способны далеко не все большевики. Кстати, даже в "Правде" "Апрельские тезисы" Ленина были опубликованы лишь как его частное мнение. Редакция от вождя открыто отмежевалась. Газета писала:

Что касается общей схемы т. Ленина, то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит из признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитывает на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую.

Подробно о развернувшейся после возвращения Ленина борьбе среди большевиков написал в своей "Истории русской революции" Троцкий. Особых передержек там нет. Это куда более честное повествование о подготовке и ходе Октябрьского переворота, чем все многочисленные труды на ту же тему, выпущенные в период от "генсека" Сталина до "генсека" Горбачева. Другое дело, что перипетии этой борьбы описаны автором не без цинизма, вообще свойственного Троцкому.

На Апрельской конференции Ленин попытался перевести партию из состояния революционно "бессознательного" в революционно "сознательное", но получил отпор.

Дискуссия развернулась нешуточная. Феликс Дзержинский, будущий создатель ВЧК, намекая на оторванность Ленина от реальной России, потребовал от лица "многих", которые "не согласны принципиально с тезисами докладчика", выслушать содоклад "от товарищей, которые пережили революцию практически". Будущий "всесоюзный староста" (председатель Президиума Верховного Совета СССР) Михаил Калинин возмущался: "…удивляюсь заявлению тов. Ленина о том, что старые большевики стали помехой в настоящий момент". А будущий первый председатель ВЦИК Лев Каменев снова и снова объяснял Ленину, как способному, но прогулявшему важнейшие уроки ученику, какие объективные условия (строго по Марксу) мешают немедленной реализации пролетарской революции в России. Против Ленина был и будущий "герой Гражданской войны" Михаил Фрунзе.

Согласно некоторым мемуарам, в партийных кулуарах тогда и вовсе говорилось о вожде непотребное, вроде того что Ленин в эмиграции просто обезумел и толкает партию к гибели. Член ЦК Шляпников, вспоминая о тех временах, признавал, что среди большевиков началась "смута великая".

"Апрельские тезисы" пробивали себе дорогу с огромным трудом, о чем свидетельствуют, в частности, итоги голосования по ним в Петроградском комитете: тринадцать членов комитета против, один воздержался и лишь двое — за. Та же самая картина и в руководстве других партийных организаций, особенно в провинции.

Провалом завершилась попытка Ленина заставить партию принять решение о восстании в сентябре во время работы Всероссийского демократического совещания, созванного по инициативе руководства Советов. Фракция большевиков была там весьма представительной — более ста делегатов, что фактически делало совещание своеобразным съездом партии.

Этот съезд и должен был, по мысли Ленина (сам он находился на нелегальном положении), принять решение о немедленном перевороте. В своем письме к участникам совещания Ленин настаивал:

…мы должны всю нашу фракцию двинуть на заводы и в казармы… мы… должны организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку (Александринский театр, где заседало Демократическое совещание. — Я. Р.), занять Петропавловку, арестовать Генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к дикой дивизии такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города: мы должны мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т. д.

Большинством фракции (съезда) идея вождя была категорически отвергнута. Бухарин позже вспоминал:

Мы все ахнули… Может быть, это был единственный случай в истории нашей партии, когда ЦК единогласно постановил сжечь письмо Ленина.

К счастью, один из нескольких экземпляров письма сожжен все-таки не был и дошел до наших дней как свидетельство того, что Ленин готов был к разгону всех демократических сил в стране уже в сентябре.

Лишь постепенно, опираясь на партийные низы, убеждая, а нередко и беспардонно интригуя, Ленин сумел перетянуть на свою сторону ядро ЦК. Официальное оформление вопроса о свержении Временного правительства состоялось 10 октября на заседании ЦК. Из 21 члена Центрального комитета присутствовало только 12 человек, но главное, там был Ленин, прибывший на важнейшее в его жизни заседание в парике, очках и без бороды.

За восстание из 12 членов ЦК проголосовало десять, то есть меньшинство от всего состава Центрального комитета партии большевиков. Не менее красноречива и аргументация, которая подвигла "десятку" на столь важный, поистине исторический шаг:

ЦК признает, что как международное положение русской революции (восстание во флоте в Германии как крайнее проявление нарастания во всей Европе всемирной социалистической революции, затем угроза мира империалистов с целью удушения революции в России), так и военное положение (несомненное решение русской буржуазии и Керенского с К осдать Питер немцам)… — все это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии (выборы в Москве), наконец, явное подготовление второй корниловщины… — все это ставит на очередь дня вооруженное восстание.