Читать онлайн «Огонь по своим». Страница 24

Т. Глушкова замечает о литературных изысканиях Шафаревича: «Автор не знаком с предметом, о котором ведет речь». Действительно, к примеру с Достоевским можно добавить много образцов неосведомленности в области уже советского искусства. Так, академик пишет: «Это было время Булгакова и Платонова… Тогда танцевала великая Уланова и слава Большого театра гремела по всему миру… Прокофьев и Шостакович были тогда вершиной мировой музыкальной культуры». Прекрасно! И что же дальше? Оказывается, «почти вся эта культура противостояла официальной идеологии и делам (!) тогдашней жизни». Вы только представьте себе степень человеческого лицемерия, глубину душевной низости этих корифеев: Шостакович, шестикратный сталинский лауреат, а потом — и Ленинской премии, и премии мира, Герой Социалистического Труда, только и думал о том, как бы ловчее противостоять коммунизму — так, чтобы никто не заметил. А Уланова, дважды Герой Социалистического Труда, такая же многократная лауреатка, оказывается, из кожи лезла, чтобы только своими фуэте, своим полетом, «как пух из уст Эола», выразить протест таким «делам тогдашней жизни», как индустриализация страны, перелет Чкалова в Америку, разгром фашизма, отмена карточной системы, прорыв советского человека в космос… Умри, Денис, и не воскресай…

Между прочим, Шостакович был еще и членом партии. Нынешние толкователи композитора, вроде Е. Пастернака, твердят: «Заставили! Силой затащили! Угрозами принудили, когда он стал первым секретарем Союза композиторов России». И не соображают, как выглядит в таком случае великий композитор: первого секретаря Союза писателей России Леонида Соболева не смогли заставить, председателя Союза писателей СССР Константина Федина не сумели затащить, вице-президента Всемирного совета мира Илью Эренбурга не удалось принудить, Леонида Леонова — не вышло, а вот Шостакович, выходит, смалодушничал, струсил, а еще гений…

Но что же это все-таки такое — просто затмение ума? Нет. Будучи патологическим антисоветчиком, академик не может себе представить, что другой человек — талантливый, известный — не разделяет его пещерных убеждений. «Спорить на таком интеллектуальном уровне не представляется возможным», — пишет Т. Глушкова. Но мы все же рассмотрим еще один свежайший образчик литературоведческих изысканий ученого. Трудно удержаться. Уж очень характерен…

Шафаревич решил внести вклад в пушкиноведение и с этой целью опубликовал свои комментарии к знаменитому стихотворению поэта «Клеветникам России». Там есть такие строки, обращенные к Западу:

И вот что обнаружил ученый — внимание! — в словах «под кем»: «Конечно, Пушкин использует здесь, можно сказать, очень грубый образ, на грани пристойности». Вы, читатель, догадались, на что намекает академик? И дальше: но этот очень грубый, на грани пристойности образ, «с одной стороны, почти не замечаемый читателем, а с другой — поразительно точный, подтверждаемый всей историей взаимоотношений России и Запада».

Тут много загадок, ну, во-первых, непонятно, почему столь колоритный образ остается почти не замечаемым читателем. Да и что это значит — «почти незамечаемый»? Во-вторых, мог ли великий мастер рассчитывать, что восхитительный образ почти не заметят, мог ли желать этого, если сознательно избрал его? Наконец, какое касательство этот «поразительной точности» образ имеет к России, к характеристике ее взаимоотношений с Западом, если в нарисованной пушкинистом картине «под», то есть внизу, лежит Европа, а «над», то есть сверху, лежит Наполеон?

Ответа нет, но есть дальнейшее литературно-историческое умствование сексуально-патриотической озабоченности: «Сложившиеся на Западе нации оказывались слабыми перед лицом завоевателя, которого удавалось остановить лишь России. И в неприязни Запада к России заметную роль играл стыд немцев, «дрожавших под Наполеоном», и французов, «дрожавших под Гитлером». Иначе говоря, эти нации, выражаясь по-простонародному грубовато (извиняюсь, конечно, но не мы же начали это эстетическое исследование!), — эти нации, как говорится, «слабоваты на передок».

А уж если говорить всерьез, то рассуждения нашего пушкиниста — это поразительный до неправдоподобия пример самоуверенности и эстетической глухоты, оторванности от живой, жизни и незнания родного языка. Неужели человек никогда не слышал, чтобы кто-то сказал, допустим, так: «Наш край три года был под немцем». Даже Черномырдин, уж на что оратор, но недавно сказал: «Мы не должны быть под НАТО». У Пастернака одно стихотворение начинается так: «Я под Москвою эту зиму…» Есть все основания думать, что Шафаревич считает, что поэт жил в метро или в какой-то подмосковной пещере.

И вот при такой-то оснащенности, при такой амуниции академик Шафаревич бесстрашно бросается в бой против коммунизма. Его омерзительный облик он начинает малевать аж с Томаса Мора и Кампанеллы, через Морелли и Мабли доходит до Сен-Симона, Фурье, Роберта Оуэна, добирается до Маркса, Энгельса, до Ленина и Сталина и, наконец, дотягивается до Зюганова и КПРФ. Смотрите, говорит, какую дичь проповедовали уже самые первые коммунисты, требовали, например, обобществления жен!..

Действительно, в многовековой истории становления коммунизма случалось немало наивного, ошибочного и даже преступного, как, впрочем, например, и в истории христианской церкви с ее благословением крестовых походов, кострами инквизиции, жестоким преследованием раскольников и т. п. Но даже у первых коммунистов-утопистов и сейчас есть чему поучиться. Что это были за люди! Какая чистота помыслов, сколь пленительны их бескорыстие, самоотверженность, преданность идее, до чего твердым было у них единство слова и дела, убеждения и личного поступка.

А какая трагическая судьба у многих из них! Все они, кроме Роберта Оуэна, прожили жизнь гораздо более короткую, чем их нынешний разоблачитель. И что это была за жизнь, что за планида… Сен-Симон родился в богатой и знатной графской семье, а умер нищим; Кампанелла 27 лет просидел в тюрьме; Томас Мор, воспитанник Оксфорда, крупный государственный деятель, казнен в возрасте на двадцать лет моложе Шафаревича… А если вспомнить русских предшественников коммунизма, наших революционных демократов? Белинский умер от чахотки, на сорок лет моложе Шафаревича; Добролюбов трагически погиб, на пятьдесят лет моложе; Чернышевский в 33 года арестован, пережил каменный мешок Петропавловки, позор публичной гражданской казни, более двадцати лет сибирской каторги и ссылки… И при этом какое мужество и величие духа! Кампанелла пишет в тюрьме сочинение «Город Солнца», оставшееся в веках знаменитым. Там он разоблачает эксплуататорское общество, где «крайняя нищета делает людей негодяями, ворами, лжецами, а богатство — невеждами, рассуждающими о том, чего они не знают, обманщиками, хвастунами, эгоистами». Ведь это как будто написано сегодня, и не в Италии, а в России…

Чернышевский в камере Петропавловской крепости пишет великий роман «Что делать?», который более ста лет будоражит умы и сердца людей, а в Сибири — роман «Пролог»… И невольно задумываешься, глядя на разоблачителя коммунизма: а сам он мог бы написать свою «Русофобию» не на даче в академической Жуковке или где там, а в «Матросской тишине» или в сибирской ссылке? И мог ли сыскаться столь восхищенный им человек, который поехал бы на перекладных в Сибирь, чтобы устроить побег автора «Русофобии», как это было с Чернышевским? Увы, неизвестно, ибо разоблачитель не сидел даже 15 суток, не попадал даже в вытрезвитель за все 68 лет своей советской жизни и остальные годы.

И Томас Мор, и Сен-Симон, и Фурье, и Оуэн, и даже Кабэ, принимавший активное участие в июльской революции 1830 года во Франции, — все они были принципиальными противниками насильственного перехода к новому обществу. Но все были одновременно и гуманистами, и подлинными интернационалистами. Это Томас Мор, проклиная английских лендлордов, которые в целях наживы сгоняли крестьян с их земли и устраивали на ней пастбища для овец, воскликнул: «Овцы пожрали людей!» Картина была не менее страшной, чем у нас, когда людей пожрали чубайсовские ваучеры… Это Томас Мор первым провозгласил требование 6-часового рабочего дня, которое до сих пор не выполнено нигде в мире. Это из-под его пера вышла знаменитая «Золотая книга, столь же полезная, как и забавная, о наилучшем устройстве государства и об острове Утопия». Право, до сих пор она гораздо интересней и полезней, чем творение писучего друга Шафаревича «Как нам обустроить Россию», сочиненное за океаном. Во всяком случае, нет в солженицынском сочинении ни проклятия демократам и их пожиранию людей, ни требования человеческих условий работы для трудящихся.