Читать онлайн «Сетевые публикации». Страница 62

Это надо сказать еще раз, чтобы понятно стало: несколько километров уникальных скульптур признали нехудожественными (заседал худсовет) и скульптуры залили спецраствором бетона. Еще раз: у нас в стране было многокилометровое произведение монументального искусства. Его уничтожили. Не талибы. А жители этой страны.

У нас в стране бывают случаи вандализма. Однодневные выставки запрещали. Группа свободолюбивых юношей (называлась «Мухоморы») писала «Брежнев — мудак» — эту вещь не везде выставляли. Картину с целующимися милиционерами чуть было не запретили для выставки в Париже. Разрешили, конечно же, куда денутся! Но крови мастерам попортили. Или вот, свободу панк-группе не дают. Дмитрий Быков написал, что ему жить не хочется, оттого что девушки в тюрьме. Потом поправился — хочется дожить до того времени, когда девушки станут министрами культуры. И поэт, несомненно, увидит рассвет. А вот еще художник Бреннер на вышке бассейна онанизмом занимался, а под картиной Ван Гога в ГМИИ им. Пушкина насрал — это тоже встретило непонимание властей. Было много надругательств над свободной мыслью.

Но, согласитесь, это — нечто иное. Это было произведение титаническое. Головокружительное. Я не хочу умалить славы авторов целующихся милиционеров (группа «Синие носы», если не ошибаюсь). Но Стена памяти была значительнее. Во много миллионов раз.

И ее уничтожили.

До того, как стену залили бетоном — это было уже в восьмидесятые, и дух свободы витал над страной — добровольцы-защитники обошли все пороги. Среди защитников был мой отец, поэтому историю знаю в деталях; ходил вместе в ним в Союз художников к тогдашнему Первому секретарю Салахову (отцу современной галеристки-художницы) и Председателю Союза Понамареву. Полагаю, ясно, что решение члена Политбюро Щербицкого оспорено быть не могло. Понамарев был (как говорят) незлой человек, но трусливый до одури. А Салахов, хотя тяготел к новациям (дочь его в ту пору уже вынашивала замысел картины «Стальной оргазм»), — но предпочитал чувства прятать, очень любил власть. Киевлянам указали на дверь.

Ходили защитники также в круги андеграунда — новаторы могли присоединиться к протесту. Но, помилуйте! Авангардисты боролись за прогрессивный дискурс, а не монументальное реалистическое искусство! какого же, простите, хрена, будут они отвлекать внимание иностранных корреспондентов от собственных бед. Кабаков в те месяцы работал над вещью «Жук»: на фанере мастер изобразил жука и сделал подпись «Я поймал себе жука, черный жук, блестящий, для коллекции моей самый подходящий». Эта вещь была продана на Сотби за два миллиона, кажется. Кабаков в вежливой манере сказал киевлянам, что данная проблема относится к сфере реалистического советского искусства, и он от нее далек. И улыбнулся.

Журналы и газеты про это не писали. Не пишут и до сих пор.

Стену рельефов залили бетоном. Равного преступления русское искусство не знает. Впрочем, и про само преступление не знает тоже. Ни один из прогрессивных кураторов про это никогда не сказал ни слова. Демонстраций как не было, так и нет. Когда я рассказываю об этом случае директорам музеев и кураторам западных стран — они мне верят. Да, прискорбных случаев самодурства властей, увы, много. Вот, например, гонения на арт-группу «Война» — художники пиписку нарисовали, а их преследуют. Конечно, надо сплотить ряды людей доброй воли, ряды правозащитников — и не дать тоталитаризму победить искусство.

Любопытно, почему в пост-советском искусстве победил концептуализм? В СССР было много сильных школ и влиятельных художественных кланов, а победил самый хилый и не имеющий школы.

Были представлены: реалисты критические (Пластов) и соцреалисты (Оссовский), школа Фаворского (Голицын) и абстракционисты (Штейнберг), авангардисты-идеалисты (Плавинский) и новые реалисты (Назаренко), экспрессионисты (Табенкин), символисты (Есаян), мистики (Шварцман), зкзистенциалисты (Вейсберг — я воспользовался определением данным однажды для Джакометти и Моранди, поскольку Вейсберг эстетически оттуда), патриоты (Глазунов), романтические скульпторы, городские пейзажисты, примитивисты — было всякое. Заметьте: за реалистами стояла внятная школа, за абстракционистами и идеалистами — стояли великие фигуры предшественников. Концептуализм же представляли пять человек — далеко не ярких дарований. И следом — отряды ополоумевших подростков, кураторов, комиссаров, культурологов и пропагандистов. Концептуалисты казались шарлатанами — не умели рисовать и больших идей не имели, повторяли одно и то же, называлась эта невнятная речь «дискурсом». Очень скоро этот невнятный «дискурс» был принят как обязательная к заучиванию программа, краткий курс ВКПб. Почему шарлатаны победили?

Однажды ответить нужно, как необходимо ответить: почему в 17-ом году победили большевики? В России партий было много — в теориях недостатка не было. Эсеры, кадеты, меньшевики, анархисты, народники, патриоты, монархисты — выбор был огромен. «Большевики» — это самоназвание, партия была численно меньше, нежели партия социалистов или меньшевиков. Программа эсеров была ближе к конкретной экономической ситуации, нежели абстрактный дискурс агитатора-большевика, и однако победили большевики — которые быстро стали называться коммунистами, и малочисленная партия обросла комиссарами, чиновниками, администраторами, кураторами, пропагандистами и прочей социальной плотвой.

В победе большевиков использован ровно тот же социальный механизм, как и в случае победы концептуалистов.

Надо произнести важную и простую вещь: реальная программа, осуществленная большевиками, никакого отношения к коммунистической программе не имела. Я говорю не про утопический коммунизм, и марксистские планы возрождения античного полиса: это тут вообще ни при чем. Я говорю о классической пролетарской революции, которой быть не могло по причине отсутствия пролетариата.

Проблему отсутствия пролетариата решали с двух концов. Ленин придумал план НЭПа — то есть, введения капиталистического хозяйства, которое «выводило» пролетариат лабораторным путем, постфактум. Еще действеннее был план Троцкого: превратить крестьянство во внутреннюю колонию, сделать из внутренней России своего рода Африку, власть превращается в концессию, наподобие концессии Сесиля Родса. Концессионер, колонизирующий дикое крестьянство, превращается в бауэра, юнкера, то есть не вполне пролетария, а скорее колониального чиновника — но это, безусловно, цивилизатор и управляющий.

Надо сказать, что Троцкий никогда не был ни коммунистом, ни марксистом, а большевиком стал в 17ом году, перед Революцией. Его план внутренней колонизации России, то есть, нового закрепощения крестьянства, был осужден Сталиным. Троцкий был разоблачен, затем выслан. Его последующая деятельность в связи с анархо-синдикалистскими хозяйствами Испании и мексиканским движением была той же направленности — Сесиля Родса революции.

Известно, что Сталин (он так делал часто) полностью выполнил программу Троцкого. Советский коммунизм стал инвариантом троцкизма, постепенно окостеневшего в администрировании.

Сила слабых большевиков была в том, что никакими коммунистами они не были (если Ленин и мечтал об этом, то признался, прочтя «Философию истории» Гегеля в 22ом году, что «Капитал» не понял), и отдельной программы не имели; бороться с тем, что не имеет программы — очень сложно. Большевики олицетворяли силу вещей истории России. Это непобедимо. А сила истории России — в крепостничестве. Крепостная модель управления Россией быстро подменила коммуну. Крестьянские бунты 20х годов, плач по коммуне и общине — сродни воплю русских художников, взирающих на администрирование концептуалистов: мы же думали, что свобода будет! А вы вон как делаете!

Троцкистское, то есть паразитарное, управление революцией состоит в том, что используются имеющиеся ресурсы угнетения народа — а собственной (коммунистической) программы строительства нет. Это, так сказать, державный оппортунизм: используем то, что есть — ничего лучше, чем крепостное право все равно не придумать. В руках мощного Сталина этот метод дал впечатляющие результаты.

Сходным образом произошло и в изобразительном искусстве. Сила малой группы концептуалистов была в отсутствии собственной программы и собственной эстетики — это была паразитарная эстетика и оппортунистическое поведение. Собственно концепций никаких не было: было разоблачение советской идеологии. Бралась существующая идеологема — и переиначивалась. То, что мы называем сегодня «московским концептуализмом» и что включает в себя, как необходимый элемент соц-арт (то есть пародию на идеологию Советской власти) — есть абсолютно точная калька со стратегии большевиков. Это было паразитирование на имеющейся идеологии, «внутренняя колонизация», как сказал бы Троцкий, советского понятийного пространства.