Читать онлайн «Томас де Квинси - повествователь, эссеист, критик». Страница 6

Первой наставницей мальчика, мы уже знаем, была смерть, лишившая его отца и двух сестер. Внимание Де Квинси сосредоточено не столько на реальных проявлениях горя, сколько на трансформации, которой воображение подвергает это горе. За осознанием его неизбежности следует "Введение в мир борьбы", в который втягивает его старший брат. Замечательно, что война с фабричными мальчишками была для маленького Де Квинси менее мучительна, чем борьба, которую ему, властителю воображаемого государства Гомбрун, приходилось вести, защищая честь своих несуществующих подданных от нападок брата, владельца также воображаемого, но более могущественного государства Тигросильвания, "Незримые узы" связали мальчика со "страданиями и унижениями" его народа, и "узы эти были тем сильнее, чем они были воздушнее"[*De Quincey Th. Autobiographic Sketches // Works. Vol. XIV. P. 86].

По мысли Де Квинси, в ребенке и его придуманных, но от того не менее острых печалях уже заключен взрослый человек, вся жизнь которого проходит в безнадежной борьбе. Здесь Де Квинси следует Вордсворту, но мягкий и теплый юмор, пронизывающий его воспоминания, дает правильный масштаб детским горестям, показывая несоответствие фактов и их осознания и вместе с тем символический характер образов, рожденных в душе ребенка и предвещающих его взрослое восприятие.

Воспитание завершается тогда, когда маленький герой понимает, что несправедливость и угнетение не случайны и являют всеобщую универсальную систему. Согласно этой системе, большая часть человечества отрезана от счастья и достоинства и влачит дни во мраке нищеты и убожества, как истинные парии или рабы. Эта недетская идея овладевает мальчиком после общения с безобразными, слабоумными девочками, приговоренными ненавидящей их матерью к непосильно тяжкому физическому труду.

Страх, жалость, любопытство, обида за маленьких отверженных подготовили Де Квинси к восприятию слов Федра по поводу статуи Эзопа, раба и баснописца: "Несчастного раба и парию они вознесли на вечный пьедестал"[*Ibid. P. 117]. Контраст между позором бесправия и "звездной высотой раба", когда статуе его, статуе "освобожденного человека", отдали честь все армии мира, для Де Квинси разрешается в нравственном вознесении Эзопа над простыми смертными - что и выражено в образе поднявшейся над толпой статуи.

Этот образ передает самые основы мировоззрения писателя - его веру в то, что неизбежные и, в сущности, неизлечимые страдания человечества в какой-то степени преодолеваются только благородством и душевной стойкостью, социальное зло побеждается ценой нравственного очищения. Характерно, что эта важнейшая идея явилась ему в детстве, - разумеется, не как логическое заключение, а как внезапное видение "неизмеримости морально возвышенного". Чувство ребенка уловило то, что впоследствии стало частью доктрины. Все этапы душевного созревания Де Квинси выступают лишь как этапы деятельности воображения в его попытках познать мир. Познание это, говорит он, передается нам через "тайные иероглифы", через "особый язык или шифр, и где-то есть ключи к их пониманию, и есть у них собственная грамматика и синтаксис, и самые ничтожные явления вселенной суть тайные зеркала величайших"[*Ibid. P. 192].

Детская острота впечатлений, детская непосредственность и интуиция, детская иррациональная логика, отвергающая логику здравого смысла, ту, "что стягивает душу веревками и шнурами", не меньше чем опиумные сны и видения, помогают прочитать тайные символы и иероглифы действительности. Как мы видели, в трансформации реальности под влиянием опиума Де Квинси видит разгадку того мира чудес, который холодный рационализм понять не позволяет. Странное на первый взгляд сближение восприятия ребенка и опиомана построено на романтической концепции воображения. Для Де Квинси, как и для старших романтиков, это, мы уже знаем, способность осмыслить богатство явлений внешнего мира в процессе своеобразного синтеза полусознательных, спонтанных импульсов и высших функций разума; добываемые в этом процессе символические образы заключают в себе хоть и зашифрованную, но подлинную истину. Прослеживая как бы разбегающиеся во все стороны проявления того или другого предмета, воображение затем втягивает их в единую орбиту и придает великому многообразию эмпирической действительности необходимое для художественного эффекта единство. Описанная у Де Квинси переработка реального опыта в видения опиомана показывает, в сущности, пути его образной трансформации в мастерской воображения.

Воображение одновременно абстрагирует, отделяет существенное от второстепенного - и этому существенному, главному подчиняет множество конкретных, физически ощутимых деталей и неисчислимых порождаемых ими ассоциаций, устремленных к единой цели. "Главным и существенным" в мировоззрении Де Квинси оказывается вера в таинственные мистические силы, владеющие судьбами людей и неумолимо влекущие их к гибели. Трансформированная при посредничестве воображения, эта вера облекается в апокалиптические картины страданий и неотвратимой гибели. Страшный мир, содрогающийся от конвульсий, составляет центральный образ "взволнованной прозы" Де Квинси, которому служат десятки вторичных и частных; таковы уже приведенные примеры описания приближающейся катастрофы, ее мучительного ожидания, отчаянных попыток ее предотвратить, подвигов жертвенной любви и безнадежного отчаяния.

Такие поражающие картины появляются и в "Исповеди", и в "Почтовой карете", и в "Автобиографических заметках" и давно стали достоянием хрестоматий. Все они переданы ритмически завершенными периодами, построенными на непрерывном нарастании, нагромождении пугающих физических подробностей и сопровождающих их душевных мук. Этим картинам соответствуют предельно экспрессивные слова, выражающие крайнюю степень душевного напряжения: "непобедимый", "неделимый", "непостижимый", "непереносимый", "неисчислимый", "бесконечный", "беспредельный", "безнадежный".

Своеобразие прозы Де Квинси, и прежде всего знаменитой "Исповеди", определяется тем, что эстетические открытия своих учителей, великих поэтов-романтиков, он использовал для рассказа о трудной жизни человека незаурядного, но слабого, сочетающего энергию интеллекта, чистоту и твердость нравственных представлений с отсутствием воли, самообладания, умения противиться враждебным обстоятельствам. Можно сказать, что в пределах литературы своего времени Де Квинси достигает наибольшей точности и тонкости в изображении внутренней жизни во всей ее неустойчивости, в ее связях с жизнью внешней. Он соединяет таланты художника и исследователя: свои мистические видения он анализирует как ученый, а повествует о них как поэт[*Moreux F. Ор. cit. P. 533].

В отличие от своих учителей Де Квинси, как и эссеисты Лэм, Хент, Хэзлитт, вносит в свои произведения юмор, который то выступает в роли посредника между реальным планом и его образной трансформацией, то дает описываемому правильный масштаб, то перерастает в силу, переводящую чудовищное и невозможное в контекст обыденного и правдоподобного.

Первый в английской литературе Де Квинси не только (как Вордсворт) создал философию детства, но углубился в индивидуальные особенности детской психологии, создал конкретный, неповторимый образ ребенка, умного, тонкого, начитанного, живущего в созданном им самим мире, ребенка, который не может найти ни минуты покоя, пока, вопреки злой клевете, не докажет, что бедные обитатели изобретенного им государства Гомбрун не отягощены позорными хвостами!

Первый в истории английской литературы Де Квинси сделал отверженных, парий предметом не эпизодического, "фонового" изображения, но поместил их в самый центр нарисованной им картины и раскрыл заключенные в них поэтические возможности. Он первый сосредоточил внимание на психологии несчастья, на непривычных в литературе оттенках физических мучений, на сумеречных состояниях души. Как никто до него, он отстаивал идею о возвышающей силе страдания, позволяющей постигнуть истину.

Упорно, в течение почти сорока лет, развивая и распространяя эстетические идеи романтиков, воплощая их в следовавших быстрой чередой критических и художественных очерках, Де Квинси. вместе с эссеистами-"лондонцами", широко популяризировал романтический круг понятий и образов, далеко не сразу нашедших признание у английской читающей публики. Он создал новый образец изящной словесности - "взволнованную", ритмическую прозу, насыщая ее видениями, снами и фантазиями[*О природе романтических сновидений см.: Coates P. Words after Speech. A Comparative Study of Romanticism and Symbolism. New York. 1986. P. 3], подчиняя прозаическое повествование законам романтической поэзии. Исследователи неизменно подчеркивают сочетание музыкальных, архитектурных и "морских" образов в поэтике Де Квинси, сопряжение в его описаниях величественного и низменного, светлого и мрачного; преобладают, однако, образы темные, зловещие, грозные, вырастающие, по законам ассоциативного мышления, из конкретных физических деталей.