Читать онлайн «Журнал Наш Современник №5 (2001)». Страница 19

"Не уступать духу века", - таким был ответ "Нашего современника" сотням тысяч подписчиков, миллионам читателей, русских людей, обескураженных свалившимися несчастьями, растерянных, ждущих обнадеживающего слова. Борьба с жестокой эпохой, борьба за эпоху стала линией журнала, которой он сохранил верность на протяжении всех десяти постперестроечных лет.

Патриоты отступали. Но отступление может превратиться в бегство, разгром, а может сберечь силы для продолжения борьбы. Необходимо было найти точки кристаллизации человеческой воли, общественные институты, способные стать опорой хотя бы подспудного сопротивления разрушителям державы. В первом полугодии 1992 года я опубликовал цикл из пяти статей под общим заголовком "Россия: уроки сопротивления". Работы об Армии, Церкви, русском предпринимательстве - трех силах, с которыми патриоты связывали надежды на возрождение. Сегодня они представляются иллюзорными. Но тогда, весной 92-го, все выглядело иначе.

Я помню Всеармейское совещание в Кремле: негодование, захлестнувшее зал, сорванные голоса полковников из Закавказья, Прибалтики - униженных, сполна хлебнувших горчайшего пойла из "рыночных ценностей", "национальных суверенитетов" и ослепительно ясной, очищенной до высочайшего градуса русофобии. Они страстно желали сохранить единство Армии и, значит, возродить единство Державы. Готовы были трясти за грудки любое начальство. Я видел, как Ельцин, внезапно окаменевший, массивный, как языческое изваяние, вдавился в кресло и тихо отодвигался за спины Назарбаева и маршала Шапошникова.

Это был миг - из тех, что меняют историю. Если бы нашел точные слова выступивший под занавес В. Алкснис, тайком, несмотря на запрет Шапошникова, проведенный на собрание. Если бы пяти тысячам офицеров - целой бригаде, лучшим из лучших, ударному отряду легендарной Армии удалось организоваться и настоять на немедленном - тут же в Кремле! - выполнении своих требований. Впрочем, бессмысленно перебирать всевозможные "если" - Армия оказалась бессильной защитить саму себя. Она не помешала убийствам русских в Молдове и Закавказье, глумлению над "оккупантами" в Прибалтике. Многочисленная, прекрасно вооруженная, тогда еще не слишком коррумпированная, она оказалась лишенной внутреннего стержня, способности к самоорганизации. Ждали приказа из Кремля, а известно, какие оттуда поступали приказы.

Не оправдались надежды и на Церковь - как силу русского освобождения и возрождения. Один лишь митрополит Иоанн оказался готовым к подвигу патриарха Гермогена. Однако он погиб раньше, чем растерянное, инертное общество сумело сплотиться в ответ на его призыв.

О позорном фиаско новой российской буржуазии говорить противно. Особенно тому, кто приложил немало усилий для формирования идеологии р у с с к о г о х о з я и н а. Вместо Морозовых и Рябушинских, со старообрядческим рвением служивших Делу, мы увидели толпу циничных еврейских рвачей, безжалостных кавказских бандитов и вполне коренных паханов, слегка разбавленную демагогами типа Неверова и Мавроди.

Отступление оказалось более глубоким, чем можно было ожидать. На стабилизацию, а затем возможность прорыва, возвращения на исходные позиции - к государству в его прежних границах, к социальной обеспеченности (пусть весьма ограниченной и скудной), к гражданскому и национальному миру - надеяться не приходилось. В сущности, в распоряжении оппозиции было только идеологическое оружие: две-три газеты, два-три журнала да писательский Союз, чей штаб - здание на Комсомольском, 13 - в 1991 году оказался е д и н с т в е н н ы м бастионом прежних структур, который его обитатели решили не отдавать без боя и, на удивление, победили в противоборстве (отнюдь не только бумажном!) с восторжествовавшим режимом. Впрочем, тиражи патриотических изданий не могли конкурировать с тиражами бывшего коммунистического Агитпропа, почти целиком (и, как всегда, с "чувством глубокого удовлетворения") перешедшего на сторону Ельцина. А никаких других опор - социальных, экономических, силовых - у нас не было, что наглядно продемонстрировал август 91-го и грянувшее вслед за тем торжество "демократии".

Была масса пострадавших - тех, кто потерял сбережения в результате гайдаровской реформы цен, тех, кто потерял статус в результате распада государства и системы, а главное - тех, кто утратил Родину, став в одночасье "оккупантом" в бывших союзных республиках или социальным балластом в самой России. Были миллионы недовольных, но единой силы, способной противостоять "демократам", не было. Во многом потому, что их некому было организовать. Об оппозиции в 91-92-м годах можно говорить лишь с большой натяжкой. Вспомним: против денонсации Союзного договора в Верховном Совете голосовало всего 6 депутатов! Да и с ними приходилось вести упорную работу, приобщая к национальным проблемам и ценностям (показательно: на проведенном мною "круглом столе" "Оппозиция и русский вопрос" ("НС", № 6, 1993) депутат М. Астафьев с искренним изумлением признал: "Мы никогда специально не обсуждали русский вопрос...").

Отступать приходилось на дальние рубежи: в глубины русской истории. Вводить в бой последний резерв - национальный дух, русский характер. Ситуация, не раз описанная в древнерусской литературе: в случае смертельной опасности мертвые бились рядом и наравне с живыми.

Характерно: в 1992 году Вадим Кожинов начинает публикацию своей первой крупной исторической работы "История Руси и русского Слова". А я напечатал цикл статей "Россия: попытка самопознания": "Русские и власть (утраченная пластичность)", "Титаны против Ильи", "Ересь жидовствующих", "Измена", "Русская ойкумена". Они и сейчас особенно дороги мне. Все, кроме "Измены", вошли в книгу "Россия над бездной. Дневник современника. 1991-1996". Теперь я жалею, что из-за недостатка места не включил в сборник и эту статью, где прослеживаются отношения Москвы и национальных окраин с тех далеких времен, когда местные князья обращались к русскому царю с просьбой "взять их под свою высокую руку", и до наших дней, когда в благодарность за спасение и развитие лидеры новообразованных государств обвинили русских во всех смертных грехах. Вот как начинается "Измена": "В старину это слово обжигало, как пылающая головня. Эстафеты мчали его по стране, оно падало посреди царских палат - и занимались стены, рушились балки, горели города. Выступали войска: турки устремлялись на соединение с мятежным гетманом Дорошенко, а из левобережных крепостей выходила московская рать боярина Ромодановского.

В наше время все проще и пошлее. Нынешним летом украинские газеты сообщили, что переселенец из Галиции В. Черновил, объявленный "гетманом" упраздненного два века назад украинского казачества, вместе с другими самозванцами подписал "грамоту, в которой отменяется присяга на верность нашим душителям".

...Переяславское отречение выделяется на фоне других деклараций, выражающих сегодняшнее отношение к истории в республиках бывшего Союза. Откровенная измена все-таки лучше, чем бездумное предательство древних связей, беспамятство, наблюдаемое повсеместно. В первом случае перед нами историческое деяние, выпадающее из рамок морали. Во втором - амнезия, болезнь. Существование вне истории и вне морали, кажется, вообще за границами человеческого общежития".

В 92-м газеты начали замечать "Дневник". Разумеется, чужие - "демократические", западнические. Своим, как всегда, было недосуг. Помню ругательный отзыв "Независимой газеты". Иного ждать не приходилось. Странное дело, политический раздел "НГ" (в других изданиях наиболее ангажированный) отличается редкостной для наших дней объективностью, во всяком случае, когда дело не касается Б. Березовского и его интересов, а вот литературно-критический раздел с комиссарской прямолинейностью разрубает литературу на "свою" и "чужую".

Впоследствии мои оппоненты поняли, что наиболее сокрушительное оружие - это забвение. Можете проверить: та же "НГ" ежемесячно публикует анонс публикаций в центральных журналах: о моих статьях - ни слова. А поскольку молчание патриотической прессы гарантировалось по определению (какой же русский публично поддержит русского!), "демократы" могли рассчитывать, что забвение будет полным...

Уже в начале 90-х я мог оказаться будто за непроницаемой стеной. Тогда выручили читатели. Не скажу, чтобы на меня обрушился поток писем, но живой ручеек стал пробиваться. Причем я сразу же заметил, что они не были стандартными, с которыми можно обратиться к любому автору. Адресованные мне письма я безошибочно узнавал по интонации - мягкой, раздумчивой, как бы откликавшейся на интонацию моих статей. Я понял: это мой читатель. Немногочисленный, но именно м о й.