Читать онлайн «Толкиен. Мир чудотворца». Страница 18

«Когда египтянам было угодно изобразить какое–нибудь божество или выразить величие, падение, превосходство, титул или победу, они неизменно рисовали сокола».

А итальянский культуролог Фулканелли говорил, что, по древним повериям, орлы «олицетворяли силу и легкость ветра…»

В ведической традиции(44) Гаруда(45) враждует с нагами(46), то есть буквально орел противоборствует змеям, дух — материи и низменным человеческим помыслам. Орел и змея фигурируют и у Ницше в «Заратустре». Вместе с тем птичье пение по–латыни называется «carmen», что, помимо того, означает заклинание или пророчество. Стало быть, птичий язык — священный: через птиц передается Глас небес. Наконец, птичье пение олицетворяет гармонию возвышенного состояния, какой способен достигнуть далеко не всякий посвященный. Вспомним хотя бы, насколько важно «дыхание» в йоге. О том же говорит и Вольфрам фон Эшенбах(47), повествуя о своем герое Парцифале:

Избранник небес Парцифаль — как и Персиваль(48) — с малых лет прислушивается к языку птиц, божественной «carmen galli»(49), языку возвышенного душевного состояния — то есть пению ангелов. Вольфрам упоминает дважды и павлина, чье ослепительное оперение сродни роскошеству королевского платья. К тому же павлин олицетворяет облик мира, и не случайно образ павлина стал расхожим в так называемой барочной литературе — например, в «Критиконе» Бальтасара Грасиана(50). Здесь же небезынтересно вспомнить, что павлин служил ездовым животным, «ваханой», Сканде(51). Таким образом, эта птица неизменно ассоциируется с ратными делами, и потому странствующий рыцарь, поэт–певец Вольфрам прибегает к его образу довольно часто.

В связи с магической символикой птиц можно вспомнить и другие слова упомянутого нами Фулканелли:

«С философской точки зрения, наш Меркурий — птица Гермеса, которую еще называют Гусем, или Лебедем, а иной раз и Фазаном» («Соборные тайны»).

Кроме того, Толкиен обращается и к исконному паническому ужасу перед волками. И как тут не вспомнить зловещий образ волка Фенрира из скандинавских мифов, когда автор «Сильмариллиона» описывает Кархарота: благодаря своей сокрушительной мощи, удвоенной силой Сильмарилла, гложущей его изнутри, тот убивает гончего пса Хуана Валинорского, верного спутника Берена, хотя пес и бессмертен. Волк предстает в виде зверя–разрушителя, наделенного злыми чарами, которые, впрочем, в один прекрасный день окажутся бессильными. Вместе с тем Толкиен напоминает, что волк из скандинавских мифов существует с начала времен, хотя сам, в конце концов, несет гибель миру.

Интересующие нас повествования пронизаны страхом и перед пресмыкающимися. В «Хоббите» и «Сильмариллионе» ужас наводят драконы. Они тоже наделены злыми чарами и неусыпно сторожат сокровища, а кроме того — мстят добрым героям (как Глаурунг Торину) или издеваются над хрупкими хоббитами (как в «Хоббите»), когда один из них пробирается в драконье логово и похищает золотую чащу с сокровищами. Помимо всего прочего, драконы отличаются словоохотливостью, но к этому мы еще вернемся. А пока запомним, что один из подручных Сарумана, которому велено сломить дух неустрашимого Теодена, зовется Змеиным Жалом, или Гнилоустом: в самом деле, он большой мастак сеять раздоры и смятение в душах. Но Гнилоуст погубит и Сарумана, а перед тем — Лотто, дурачка из хоббитанской деревушки, сыгравшего, однако, не последнюю роль в трагической судьбе всей Хоббитании.

В злобных тварях, созданных автором «Хоббита», ненасытная, всепожирающая сущность проявляется неизменно. Сэм, к примеру, никак не может избавиться от страха, что прожорливый Горлум когда–нибудь его проглотит.

Более того, Толкиен описывает — правда, вскользь — Барлога, ужаснейшую подземную тварь, будто явившуюся из лавкрафтовских кошмаров. С ним схлестнется в священном поединке Гэндальф, перед тем как кануть в Морийскую бездну.

К великому счастью, у Толкиена немало и добрых зверей, как, например, упомянутый Хуан — могущественный полузверь–полубог, бывший спутник Ороме на охоте, сопровождавший и Берена с Лучиэнью, когда они отправились на поиски Сильмарилла. У Хуана трижды испрашивают совета, и трижды же, подобно провидцу, предрекает он участь своим спутникам. Хуан готов на любые жертвы ради главной своей цели — изничтожить проклятые исчадья в их смрадных логовах. Верный Хуан сопровождает Берена до самых врат смерти.

Под стать этому верному псу, всеобщему любимцу (впрочем, Толкиен называет его даже не «псом», а Гончим, подчеркивая лишний раз, что Хуан не обыкновенный пес, как и Берен — не обыкновенный смертный) и кони, благороднейшие спутники человека, и пони, столь же благородные спутники хоббитов. Сэм всем сердцем прикипел к пони, которого выкупил у мерзавца Била Осинника, истязавшего лошадку почем зря, назвал его Биллом, и тот стал ему верным другом. Билл последует за своим избавителем до самых Врат Мории, но пройти через них не сможет. Тогда Гэндальф, проникшись сочувствием к лошадке, нашепчет ей на ухо заветные слова, чтобы та могла найти обратную дорогу к трактиру «Гарцующий пони».

В том же «Властелине Колец» речь идет и о лошадях. Среди них особенно выделяется несравненный Светозар, «драгоценнейший из королевских жеребцов», принадлежащий старому отважному конунгу Теодену. Светозар — неутомимый боевой конь, способный проскакать без устали любое расстояние; на таком скакуне Гэндальф успевает оповестить всех героев, дабы те своевременно подготовились к великим свершениям. С другой стороны, верный конь может принести беду. Так, Белогрив, еще один скакун из конюшен Теодена, сраженный в бою, рухнул и придавил насмерть своего седока — великого конунга, будто бы в знак того, что негоже было Теодену разлучаться со Светозаром.

Впрочем, куда более зловещи другие кони — те, что несут на себе Черных Всадников, — взращенные на Мордорских пастбищах. Кони эти предстают в прямом смысле носителями злых сил, способных подчинить своим пагубным чарам кого угодно: например, превратить эльфов в орков, а благородных скакунов — в верховых лошадей Черных Всадников, охотников за Кольцом.

Ниже мы подробно рассмотрим и других зверей, описанных Толкиеном: олифантов, так полюбившихся Сэму, и воронов с воронами, и лиса, появившегося при забавных обстоятельствах во «Властелине Колец». Но всему свое время.

А пока давайте вспомним самых «милых» созданий Толкиена — Горлума, Шелоб и Унголиант. Толкиен сознательно отвергает символическое значение паука, ткущего паутину судеб. Он делает из него ненасытное чудовище, готовое проглотить кого угодно, — чем не олицетворение всепожирающего начала нынешних времен, оскверненных понятием материализма?

«Паук будет терзать несчастный мир, — писал Толкиен, — до тех пор, покуда не сожрет на своем смрадном пути все и вся».

Другое существо, также терзаемое неуемным голодом и буйными страстями, — Горлум, одно из самых удивительных созданий Толкиена, пережившее самое время. Горлум — падший хоббит, некогда живший на болотах у реки, а потом превратившийся в мерзкую скользкую тварь с белесыми глазами и загребущими лапищами. Он — один из старожилов Средиземья, но над ним, как и над самим Властелином Колец, тяготеет проклятие Кольца Всевластья. Оно–то, вековое проклятие, и подведет Горлума к краю бездны, куда он и рухнет безвозвратно. Горлум ослеплен блеском золота больше, чем легендарный дракон Фафнир и бог Один; он бессмертен, или почти, и неутомим (он без устали следует за хоббитами), но жизнь его от этого не становится лучше. Горлум жалок в своей услужливости: ведь за долгие века полного одиночества, с тех пор как его изгнали сородичи, у него не было друзей, да и вообще ему редко с кем случалось перемолвиться словом. И тут как гром среди ясного неба — встреча с Фродо и Сэмом; первый вроде бы покровительствует ему, а второй втайне боится его и совершенно открыто презирает.

Горлум мог бы, впрочем, полностью отрешиться от тяготеющего над ним бремени рока, если бы, вопреки злой судьбе, не покусился на жизнь ближнего, — однако ж он оказался худшим из злодеев в Средиземье, потому что не стал ни самым хорошим, ни самым плохим, ни ангелом, ни тварью.

Это своеобразное предисловие позволит нам в полной мере оценить строки писателя–ситуациониста(52) Рауля Ванейгема, писавшего так:

«Презрение, с каким человек относится к животным или деревьям, которые он губит без всякого зазрения совести, пользуясь своей безграничной властью над ними и выгодой для себя, сродни его презрению к другим людям, и в этом кроется слепая жестокость, порожденная неодолимым стремлением подчинить своей воле все сущее».