Читать онлайн «Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения». Страница 20

– Но это не социализм, – заявляет Энгельс, – у вас капиталистический способ производства, основанный на разделении труда… Где та экономическая сила, которая позволит вам перейти к социалистическому способу распределения?

– Человек со шпагой, – отвечает Дюринг.

На это Энгельс замечает: «Как только люди со шпагой пытались фабриковать «распределительную стоимость», они пожинали лишь расстройство в делах и денежные потери… Если шпага обладает той волшебной экономической силой, какую ей приписывает г-н Дюринг, то почему же ни одно правительство не могло добиться того, чтоб принудительными мерами надолго присвоить плохим деньгам «распределительную стоимость» хороших или придать ассигнациям стоимость золота? Да и где та шпага, которая командует на мировом рынке?»

Произнося свои веские и точные экономические тирады, Энгельс в тот момент словно забывает, к кому он обращается. Он забывает, что для расового социалиста Дюринга, по его собственному определению, «политическая группировка существует ради нее самой», а не «ради экономических проблем в целях насыщения желудка». (Разумеется, здесь имеется в виду чужой желудок.)

По Дюрингу, ось, вокруг которой движется вся экономика, политика и юриспруденция, – это насилие и труд. Т р у д п р о и з в о д и т, н а с и л и е р а с п р е д е л я е т.

Этим, как пишет Энгельс и цитирует литературный оборот самого Дюринга, «“говоря человеческим и немецким языком” и исчерпывается до конца вся экономическая мудрость г-на Дюринга».

А как же социализм? Как выглядят положительные экономические идеалы в социалитате? Как говорит Энгельс, перейдем к его, Дюринга, положительному творчеству, к его «естественной системе общества».

В социалитате существует федерация хозяйственных коммун, значение которых превосходит «ошибочные половинчатости, например, некоего Маркса». Будут, правда, существовать богатые и бедные коммуны, и их выравнивание будет происходить за счет притока населения к богатым и оттока от бедных. Конкуренция, следовательно, не из-за производства, а из-за производителей. Но распоряжаться производством или землей будет не коммуна, «а вся нация», то есть «народ»… (То есть г-н Дюринг или иной философ действительности.) «Если судить по тому, что сообщает нам г-н Дюринг, – пишет Энгельс, – все идет по-старому, с той лишь разницей, что место капиталиста заняла теперь коммуна». Тем более что Дюринг далее говорит: «В социалитате тоже будут существовать экономические разновидности людей, “различающихся по своему образу жизни”. Будут учитываться склонности людей. Но «удовольствие от выполнения именно этой и никакой другой вещи (тут Энгельса возмущает литературный стиль Дюринга – выполнение вещи!) в социалитате будет вызвано соревнованием между производителями».

«Таким путем, – пишет Энгельс, – хотят увековечить существование «экономических разновидностей» людей, испытывающих удовольствие от того, что они занимаются именно этим и никаким иным делом; они радуются своему собственному порабощению, своему превращению в однобокое существо». Иными словами, Энгельса возмущает, что капиталистический способ экономического порабощения человека трудом заменен в хозяйственной коммуне Дюринга способом морального порабощения человека трудом и выведением даже расовым хозяйственным коммунизмом особой породы людей, довольных этим своим рабским положением.

«Выходит, – пишет Энгельс, – что общество в целом должно стать господином средств производства лишь для того, чтоб каждый отдельный член общества оставался рабом своих средств производства, получив только право выбирать, какое средство производства должно порабощать его».

На этом многозначительном выводе классового социалиста Энгельса по поводу расового социализма как переходной стадии к расовому коммунизму мы пока остановимся. О сельском хозяйстве, торговле, деньгах – этом главном, по представлению расовых социалистов, орудии еврейского капиталистического засилия, – обо всех этих свободных от евреев и капиталистов формах хозяйственной деятельности в социалитате поговорим позже. Сейчас пора вернуться в зал конгресса, где близится к концу обсуждение тезисов правого антисемита-оппортуниста Штеккера.

«Общая атмосфера взаимного препирательства и недоверия, воцарившегося, к сожалению, на конгрессе между разными направлениями в мировом антисемитизме, привела к тому, что тезисы Штеккера были неожиданно атакованы не только слева, но и с противоположной стороны, то есть справа, одним из представителей христианско-социального форейна пастором Толлора (De la Rue), что внесло еще большую сумятицу. В несколько утихшем шуме Штеккер зачитал свой последний, восьмой пункт, а именно: «Христианские народы попали в зависимость от евреев только через отречение от идеи христианского государства и национальной мысли как в общественной жизни, так и в законодательстве. Следует поэтому просить правительство и законодательные учреждения…»

– А также воззвать к народам, – добавил по ходу Виктор Иштоци, и это не вызвало возражений.

– Следует поэтому просить правительство и законодательные учреждения, а также воззвать к народам, – прочел Штеккер новую редакцию, – дабы они взялись за защиту христианского духа и преодоление еврейского в литературе, ежедневной печати, в государственной и общественной жизни.

Толлора, который попросил слова тотчас же, как чтение окончилось, заявил:

– К положительной стороне тезисов я отношу их яркий вероисповедный оттенок. Однако все это налагает на нас особую ответственность. Мы христиане, господа, и даже к евреям, врагам Христа, должны относиться с любовью. Тезисы же недостаточно христианские в отношении евреев, и потому я предлагаю искать решение еврейского вопроса в Пятой Книге Моисея, Второзаконие. Именно там, господа, содержится предсказание о возвращении евреев сначала в Египет, а потом в Палестину. Следует поэтому просить правительство об облегчении евреям исполнения этого пророчества. С этой целью, господа, я предлагаю пригласить на конгресс двенадцать честных и непорочных евреев во имя двенадцати колен Израилевых.

Сцену, затем последовавшую, описать невозможно. Конгресс был в опасности превратиться в синагогу, и тогда б милая Надежда Степановна была бы права. Всеобщее возмущение делегатов и публики мыслями и предложениями миссионера Толлора было велико. В разных концах пивного зала раздались не только возмущенные крики, но и смех. Даже Штеккер, всегда сдержанный, в этот раз проявил свой темперамент, ничуть не уступая пламенному оратору Генрици.

– Уважаемый миссионер, – заявил Штеккер, – очевидно, забыл, что находится не в церкви своей, а на международном антисемитическом конгрессе. Я же как христианин и как пастор не считаю себя вправе вне церкви своей говорить проповеди и опираться исключительно на Писание. Христианский характер тезисов ясно выставлен в их редакции и признан как делегатами, так и публикой.

Возможно, инцидент был бы на этом исчерпан, ибо Толлора, как человек умный, увидев такую всеобщую единодушную оппозицию, не стал бы настаивать на своем. Но этот чисто теологический спор на политическом конгрессе, очевидно, переполнил чашу терпения народных антисемитов-радикалов. Я увидел, как из-за груды пустых и полных пивных кружек поднялся огромного роста, хоть и сутулый, рыжеволосый человек и гневным, бешеным взглядом окинул зал.

– Это Шредер, – шепнул мне Лацарус, – делегат одного из значительнейших антисемитских форейнов – форейна сапожников.

Я не могу сказать, что Шредер заговорил, скорей он страшно закричал, размахивая, как шилом, правой рукой.

– Все ваши партии, – кричал Шредер, – от правой до левой, – продажные шлюхи, которым наплевать на интересы народа! Антисемитов и самых решительных более всего между рабочими, – воскликнул он. – Но объявляю вам, что вы их не подвинете по политическому пути, пока будете стоять на почве религии!

Второй раз подряд на этом заседании с промежутком всего в несколько минут конгресс переживал критический момент. Я видел, как правые антисемиты во главе со Штеккером собирали свои бумаги и, несмотря на уговоры Пинкерта, готовы были покинуть зал.

– Мы не можем позволить, – услышал я сердитые слова Штеккера, обращенные к Пинкерту, – чтобы буяны и атеисты оттолкнули от антисемитизма культурные слои населения.

Пока длился шум, мой добрый гений, мой гид Лацарус, по моей просьбе рассказал мне о Шредере, фигуре для меня новой.

– Шредер, – сказал он, – явление исключительное. Сапожник по ремеслу, но радикал темпераментом. Сапожники играют немаловажную роль в партии реформы именно благодаря умеренному характеру, в то время как мы, портные, составляем ее крайне левое крыло. С точки зрения новейшей психологии сапожники склонны к углублению в религиозные вопросы, тогда как мы, портные, – к решению политических вопросов революции.