Читать онлайн «Фашизофрения». Страница 15

Политика «репатриации», «натурализации», а по существу — ассимиляции русского населения Эстонии приводит к результатам, далеким от целей эстонских политиков. За годы независимости Эстония потеряла пятую часть своего населения (в 1984 — 1,6 млн. чел., в 2007 — 1,3 млн.). В третьем тысячелетии по убыли населения Эстония (–0,64%) опережает и Россию (–0,37%), и Украину (–0,6%{28}). Это происходит как за счет «естественной убыли» — превышения смертности над рождаемостью (–0,32%), так и за счет отрицательного миграционного баланса (–0,32%). Это — чрезвычайно высокий показатель, выше только у некоторых стран Африки и Латинской Америки, а также некоторых постсоветских, например Грузии.

Итак, часть русского населения (не только русского, конечно, но в данном случае нас интересует в первую очередь оно) выехала и выезжает, часть принимает гражданство, но значительная (по эстонским меркам) часть — около ста тысяч — гражданство на условиях эстонского правительства принимать не желает.

А эстонская власть, в свою очередь, не желает признавать существование этой значительной части народа. Или, как охарактеризовал ситуацию вокруг переноса памятника депутат эстонского парламента Владимир Вельман, «в Эстонии власть перестала разговаривать с народом».

И в данном случае эту власть никак не оправдывает наличие либо отсутствие в мире стран, где власть разговаривать с народом даже и не начинала.

Но защитники правительства Эстонии, в том числе и украинские националисты, в истории с Бронзовым Солдатом очень любят детские аргументы. Когда мама хочет наказать ребенка, он кричит: «Ну да, Мишке можно, а мне нельзя!» Поумнев, ребенок начинает понимать, что за свои поступки каждый отвечает сам.

Адвокаты эстонских властей этого не понимают и упорно ищут случаи неуважительного отношения к памятникам в самой России. Но, во-первых, неправильные поступки, совершаемые одними людьми, не служат оправданием неправильных поступков, совершаемых другими людьми. Во-вторых, сколь бы высоко мы ни чтили память погибших в Великой Отечественной войне, в истории вокруг Бронзового Солдата дело не только в памяти.

Дело еще и в том, что фигура Бронзового Солдата была единственным в Таллине местом, где русские собирались БЕЗО ВСЯКОЙ ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ. Убрав памятник на окраину, как представляется эстонским властям, они уничтожили зачатки самоорганизации значительной части общества, существование которой власти отказываются признавать. Тут эстонские власти, конечно, крупно ошибаются — и более сильные режимы приказывали долго жить, пытаясь заставить людей делать то, что люди делать не хотят.

И наконец, любители сравнивать Россию и Эстонию умышленно или бессознательно «не замечают», что события вокруг памятников, например, в Химках и на Тынисмяги — абсолютно разные вещи. В Химках — русские против русских. И никого это особенно не интересует, в том числе и в самой России, как не интересует обхождение со своими памятниками любого народа, хоть китайского, хоть американского.

Эстония же, решительно отказавшись признавать даже свое нахождение в составе СССР, вернулась тем самым к ситуации, которая в иностранных государствах никогда и не менялась, — все советское было синонимом русского. Потому, когда эстонские власти выступили против русского памятника, возник конфликт «эстонцы против русских».

В уличных конфликтах компании гопников часто высылают вперед мелких сявок, которые завязывают конфликт со случайным прохожим, а потом прячутся за спины «больших пацанов». Обращает внимание, что власти прибалтийских государств очень часть выступают зачинателями международных кампаний антироссийской направленности, но никогда не делают этого одновременно. Либо начинает Латвия (как было на 60-летие Победы), либо Литва, как во времена украинской «апельсиновой революции», либо Эстония, как в кампании вокруг Бронзового Солдата. Остальные, в том числе и неприбалты, присоединяются позже.

Эстафету подхватила Польша, почти сразу же заявившая (будто бы безо всякой связи с событиями в близкой Эстонии), что также будет убирать памятники с символикой прежней эпохи. Почти сразу откликнулась и Галиция — депутаты львовского горсовета приняли странное обращение, касающееся вроде бы пересмотра отношений к советским памятникам (из них в этом городе остались уже только памятники солдатам Великой Отечественной) в самом Львове, но, с другой стороны, вроде бы призывающее к тому же всю остальную Украину. Но привели такие призывы только к нагнетанию противостояния по меже восток — запад Украины.

Но не все же львовянам пихать народу в мозги свой отстойный, времен 30-х годов прошлого века, креатифф. У меня тоже возникла идея. Надо поставить в Харькове памятник лидерам ОУН и воякам УПА. Памятник должен изображать человека в немецкой форме с кокардой-тризубом, скрюченного, на полусогнутых, озирающегося вокруг со страхом и ненавистью и сжимающего в руке немецкий же автомат. Называться композиция будет «Памятник драпающему упивцу». По-моему, именно такая стилистическая трактовка наиболее отражает историческую роль ОУН-УПА в величайшей войне XX века.

Люди, воюющие с прошлым, пытаются снять комплекс былой ущемленности, тем самым преодолеть прошлый страх, но вместо того только растравляют его. Страх перед русскими довел американского министра обороны Форрестола до того, что он с криком: «Русские идут!» — выбросился из окна собственного офиса. Нынешние новоевропейские политики уже близки к этому градусу психоза.

Не удивляюсь, если ночами в кошмарах перед ними являются солдаты Великой Отечественной. Посмотрят с жалостью, плюнут в рожу — да и идут прочь.

После развала СССР и всеобщей приватизации в обиход вошло словосочетание «новые русские». Сегодня оно известно всем бывшим советским гражданам и очень многим иностранцам.

Обозначает оно примерно то же самое, что в XIX–XX веках обозначало заимствованное из французского словечко «нувориш» (и созвучие тут, думается, не столь уж случайно). Так стали называть людей, внезапно и в одночасье разбогатевших и ставших собственниками огромных предприятий, в которые не вложили ни копейки. И не могли вложить, поскольку и денег таких у них не было, и приватизировались предприятия странно: государство «типа продавало» «типа бизнесменам» заводы и фабрики за деньги, которые само же им и давало в виде кредитов, залогов и т.п.

Огромные силы положили «новые русские» и служащие им за деньги и по убеждениям либералы на то, что создать приемлемый для массового сознания образ «эффективного менеджера». Но не выходил каменный цветок, потому что все прекрасно видели: вся их эффективность — это, по словам Маяковского, лишь «способность влезать легко и без мыла», — в приемные, гостиные и спальни тех политиков, которые в результате «демократизации» оказались близки к рычагам приватизации.

Не скоро, но стало ясно — многомиллиардные состояния пришли к ним не благодаря уму, воле, способностям и бережливости, — всем тем качествам, которые мы привычно продолжаем связывать с экономической успешностью. А благодаря неразборчивости в средствах, которая позволила им оказаться в нужное время в нужном месте, не капризничать и соглашаться делать все, что велят. Не были б эти — были бы другие, по своим человеческим качествам — такие же точно. Именно поэтому иностранцы называют наш современный капитализм инсайдерским, то есть «капитализмом для своих».

Потому и в массовом сознании тип «нового русского» получился очень неприглядным. Эдакий мещанин во дворянстве, сила есть — ума не надо, нахальство — второе счастье, с огромными амбициями («понтами», «распальцовкой»), скудным умом и еще меньшим образованием.

Примечательно и то, что не прижились словечки вроде «новый украинец» или «новый белорус». Хотя пресса и старалась, и старается до сих пор. Но народ всех бывших советских нуворишей, независимо от нацпринадлежности, называет «новыми русскими». И это лишнее доказательство того, что в народе нашем на подсознательном уровне существует убеждение: все мы, и украинцы, и белорусы — те же русские. И при этом, конечно, все люди разные: одни со знаком качества, другие — со знаком рвачества.

«Новый русский» — это вовсе не то же самое, что «богач», «олигарх», «миллионер-миллиардер». Это особый образ жизни и особый набор реакций на окружающий мир. С.Г. Кара-Мурза даже полагает, что это в значительной степени новые люди, новый народ, ментально и как следствие поведенчески отделившийся от прежнего народа.

Под влиянием перестроечной образца конца 1980-х и праволиберальной прессы 1990-х тип «нового русского» — нового человека — изжил в себе некоторые прежние качества и выработал новые, более соответствующие новым условиям меняющейся среды. Сейчас не время на этом останавливаться, отмечу лишь, что «новый русский» выработал то, что можно охарактеризовать как менталитет голодной крысы: способность мгновенно набрасываться и жрать (но только того, кто слабее!) и готовность всегда оправдывать жрущего — тем, что крыса ведь была голодна.