Читать онлайн «Чужие уроки — 2009». Страница 11

19 августа произошло катастрофическое обесценивание кроны — заключительная точка в финальной саге скандинавского эксперимента с неолиберальным монетаризмом. Именно в этот день директор Ведомства Финансового контроля позвонил Урбану Бэкстрёму и порадовал серьезными неприятностями у банка Gota — уже третьего по счету (после Nordbanken и F.o.rsta Sparbanken, которых санировали годом раньше).

Осенью 1992-го правительство Карла Бильдта предприняло ряд мер, которые, собственно, и вошли в историю как «шведский опыт». Вот что было сделано: 

— На совместном заседании правящей либерально-консервативной Умеренной Партии (Moderata Samlingspartiet) и социал-демократической оппозиции было достигнуто единодушное решение о полной гарантии всей банковской системы (114 банков). Это решение, формально одобренное парламентом в декабре 1992 года, предоставляло защиту государства от убытков всем кредиторам, кроме акционеров. Самое поразительное, что гарантия предоставлялась безо всяких ограничений по объему, то есть на всю сумму возможных дефолтов по платежам. В экономической истории нового времени этот шаг сохранился как пример беспрецедентного гэмблинга, который, тем не менее, по счастливому стечению обстоятельств закончился благополучно.

— Для санации банковской системы было создано специальное ведомство — Агентство по поддержанию банков (Bank Support Authority), которое занялось сегрегацией банковских активов: «хорошие» сохранялись на балансе, а «плохие» изымались для последующего слива в единый «плохой банк». Роль «плохого банка» исполняли две учрежденных Bank Support Authority специализированных структуры — «Securum» и «Retriva». Идея заключалась в том, что безнадежные кредиты вместо того, чтобы ликвидироваться в авральном порядке и по бросовым ценам, могут быть реструктурированы в финансовой компании, которая обладала бы неограниченными финансовыми возможностями, а значит, могла спокойно переждать кризис и после восстановления платежеспособности должников вернуть кредиты на рынок по достойной цене.

— С банками, пожелавшими воспользоваться поддержкой государства, BSA заключило соглашение, по которому первый транш убытков покрывают акционеры, а последующие убытки обмениваются на долевое участие государства (в лице BSA). Как уже было сказано, в условную «национализацию» со шведским правительством согласились сыграть только три банка. Государство выкупило у частных акционеров Nordbanken последние 30% акций, реструктурировало банк, слило его с банком Gota и в 1995 году передало в «добрые» руки частному капиталу, выйдя по убыткам практически на нуль. Nordbanken и банк Gota получили 98% всех денежных инвестиций государства. Остальные банки отделались льготными кредитами либо выпутались собственными силами.

— Льготное кредитование банков обеспечивал Центробанк Швеции (Riksbank), который также взял на себя обязательства покрыть задолженность местных банков по кредитам, полученным за рубежом. Общие затраты государства по выведению национальной экономики из кризиса в период с 1991-го по 1995 годы составили 65 миллиардов крон, или 4% от НВП (эквивалент 11,7 миллиарда долларов в ценах 1995-го, или 18,3 миллиарда в ценах сегодняшних). Эти цифры соответствуют уровню затрат американского правительства по одному только «плану Полсона» (700 миллиардов долларов, или 5% от НВП). С учетом того, что сейчас на подходе «план Гейтнера» с его 838 миллиардами, а в перспективе администрация Барака Обамы запланировала еще полтора триллиона, можно догадаться, что трудности современного американского правительства не идут ни в какое сравнение со шведскими неприятностями первой половины 90-х годов.

Принимая пакет решительных мер по санации экономики, правительство Карла Бильдта делало ставку в первую очередь на преодоление паники на внутренних рынках Швеции, а также на возврат доверия международного инвестиционного капитала к стране. Обе цели были достигнуты в кратчайшие сроки — на мой взгляд, по двум причинам. Во-первых, шведский финансовый кризис носил выраженный локальный характер и никоим образом не дестабилизировал ни европейский, ни американский финансовые рынки.

Во-вторых, объемы «плохой задолженности» шведских заемщиков в абсолютном выражении являлись каплей в море на фоне свободного капитала, который в 90-е энергично искал выход на новые рынки. Единственное, чего недоставало этому свободному капиталу для счастья, так это гарантии безопасности, которую шведское правительство тут же ему и выдало. Напоминаю читателям: выдало в неограниченном объеме, поручившись за любые потенциальные убытки по кредитам в будущем. Интересно, рискнул бы Карл Бильдт взять на себя подобную ответственность, не заручившись заранее безоговорочной поддержкой своих экономических учителей?

В общем и целом, после ознакомления с деталями «шведского кризиса» у меня создалось стойкое впечатление, что разыгрывался некий лабораторный эксперимент, в котором столпы неолиберального капитализма тестировали на прочность собственную теорию монетаризма. Считается, что эксперимент удался: из финансового кризиса первой половины 90-х Швеция вышла с полностью реструктурированной банковской системой. Сегодня контроль над этой системой осуществляют четыре международные группы, на которые приходится 80% национальных активов: это Nordea, возникшая из слияния Nordbanken с банком Gota, а затем — присоединения финского, датского и норвежского банков; Handelsbanken, Sparbanken и S-E-Banken (финансовый бастион семейства Валленбергов, контролирующих 40% всей шведской промышленности).

Для полноты картины нам осталось рассмотреть скрытый аспект шведского «эксперимента», проливающего свет на реальную цену, которую шведское общество заплатило за банковские игры неолибералов в 90–е годы. Параллельно с разрекламированными и широко известными мировой общественности мерами по «тотальной гарантии банковской системе» и сливу неликвидов в «плохой банк» правительство Карла Бильдта, а затем и Ингвара Карлссона (социал-демократическая партия) радикально урезало пенсии, ввело дополнительные налоги для покрытия расходов на компенсацию безработицы, качественно сократило социальные инвестиции. Доля расходов государства на социальные нужды уменьшилась с 70 до 50% (от НВП). В 1990 году Швеция занимала первое место в Европе по расходам на здравоохранение, в 2007-м — уже 13-е. В период с 1992-го по 2000 годы 1,8 миллиона шведов (40% трудоспособного населения) прошли через полную или частичную безработицу сроком в два года и более. Сокращения в сфере здравоохранения составили 100 тысяч мест. Ну и так далее.

Реквием по «шведскому социализму» можно продолжать до бесконечности, однако это не входит в задачи нашего обозрения. Главное, что мне хотелось продемонстрировать читателям: т. н. «шведский опыт» и «шведская модель» выхода из финансового и банковского кризиса — не более чем распиаренная иллюзия, несостоятельность которой простирается далеко за рамки карликовости эксперимента.

К слову, последнее обстоятельство играет не первую скрипку в списке аргументов, к которым прибегают сегодня американские аналитики, демонстрируя неприемлемость «шведского опыта» для разрешения современного кризиса. Весь национальный валовой продукт Швеции в 2008 году составил 333 миллиарда долларов, примерно как у штата Массачусетс (351 миллиард). Для сравнения: НВП Калифорнии — 1,8 триллиона долларов, Техаса — 1,14 триллиона. Ясно, что сравнивать нечего, но не это главное: неприменимость «шведской модели», повторюсь, не в объеме, а в локальности кризиса.

Вокруг Швеции в 90-е толпилась куча наставников, готовых вызволить прилежную ученицу из затруднительного положения в благодарность за правильное поведение. У Америки сегодня нет никого.

1 Чарльз Гейсст, финансовый историк Манхэттенского колледжа.

2 Для сравнения: уровень частного долга в США сегодня превышает 350% от НВП. Такого пузыря не существовало даже в годы Великой Депрессии: 170% — в 1929 году, 260% — в 1935-м.

Опубликовано в журнале "Бизнес-журнал" №3 от 10 марта 2009 года.

Вступление Барака Обамы в президентскую должность Уолл-Стрит отметил лихим обвалом, будто в предвкушении грядущих неприятностей: январский результат — минус 9% — явился худшим за всю историю американской биржи. По статистике в 75% случаев первый месяц задает направление для всего последующего годового движения рынка — тем символичнее обвал и незавиднее участь нового хозяина Белого Дома.

Поначалу казалось, что президент решил соответствовать серьезности исторического момента: настроил общественность на жесткий разговор о «национализации» банков, припугнул даже «шведским опытом», от одного воспоминания о котором у теоретиков laissez-faire капитализма волосы вздымаются на загривке. Не успела, однако, корпоративная Америка испугаться по-настоящему, как пламенная риторика Обамы переключилась на привычную волну: президент заклеймил биржевиков позором за то, что они выписали себе в 2008 году премиальных на 18 миллиардов долларов, а затем — оцените революционность! — пригрозил ввести ограничение на материальную компенсацию финансовым работникам — 500 тысяч долларов годовых, и ни цента больше!