Читать онлайн «Воспоминания писателей ХХ века (эволюция, проблематика, типология)». Страница 36

Соединение деталей и их последовательное расположение (громадный губернаторский дом с его бесчисленными покоями", белые панталоны с золоченым лампасом) и их последовательное сорасположение создают особую плавную тональность, где все детали находятся в одной плоскости. Основное время — прошедшее.

Подобной же обстоятельностью, упоминанием предков и кратким рассказом о некоторых из них отличаются и воспоминания Н.Ильиной "Дороги и судьбы". Рассказывая о городе, где прошли ее отрочество и юность, автор пишет: "Придется сделать маленькое отступление, пояснить читателю, что представлял собою этот маленький город…" Ильина, с.22. И далее следует обстоятельное введение с небольшим экскурсом в прошлое.

Автор упоминает о строительстве Китайско — Восточной железной дороги. За ним следует другое свидетельство, Ильина рассказывает о том, что, попав в Казань в 1948 году, она поняла, что "Харбин обликом своим, архитектурным стилем конца минувшего века (низкие в основном дома, лепная вычурность парадных зданий, скверы) напоминал провинциальные российские города". Ильина, с.22. От конкретного описания места, бытовой среды и времени действия автор переходит к изображению более широкого пространства.

Поэтому избранным автором название книги "Дороги и судьбы" во многом символично, оно отражает направление описаний от частного, конкретного к обобщенному. При этом исторические или семейно — бытовые события образуют основу композиции, обуславливают начальную точку движения от ранних впечатлений детства к более зрелым воспоминаниям. Начальные главы строятся по законам хроникального повествования. _ В них автор сообщает сведения о своей семье, не углубляясь в описания собственного психологического состояния: "в конце минувшего века", "до тысяча девятьсот двадцатого года", "в 1906 году он женился". Ильина, с. 22, 23.

Похожие конструкции можно встретить у других мемуаристов, тяготеющих к хроникальному типу изложения событий: "Я родился в Петербурге" (Успенский, с.5), "Обыкновенное корыто: глубокое, с закругленными краями. Какие продают на базаре. Я весь в нем умещался". "Чуть не забыл упомянуть тебя, дядюшка Нех" (Шагал, с.5, 21). Преобладание простых синтаксических конструкций является отличительной особенностью подобного повествования.

Введение авторского голоса, комментирующего и организующего события приводит в мемуарном повествовании к одновременному сосуществованию в нескольких временах.

Соединяя разновременные пласты, относящиеся к разным периодам жизни героя, автор не только существует сразу в нескольких топосах, но и часто переходит к широким обобщениям и параллелям, — "вели жизнь настолько спокойную, насколько это было возможно в те апокалиптические времена". _ Ильина, с.22. Или у Соколова — Микитова следуют описания, построенные на номинатах: "И весь этот школьный деревенский период детства остался как далекое, почти исчезнувшее воспоминание". "Духом отжитого прошлого уже тогда веяло от этого исчезавшего, аксаковского и гоголевского, мира". Соколов — Микитов, 47.

Сравним с описанием у М.Цветаевой — "После тайного сине — лилового Пушкина у меня появился другой Пушкин — уже не краденый, а черный, не тайный а явный, не толсто — синий, а тонко — синий, — обезвреженный, прирученный Пушкин издания для городских училищ с негрским мальчиком, подпирающим кулачком скулу". Обозначая предмет с помощью цветового эпитета, автор завершает описание авторским комментарием: "В этом Пушкине я любила только негрского мальчика" — Цветаева М., с.73. Подобная насыщенность повествования предметами и позволяет автору локализовать пространство, создать некий замкнутый топос. Он и становится своеобразной преамбулой к основному содержанию произведений.

Общими местами являются не только начальные эпизоды, но и описания, входящие в основное повествование. Таково, например, изображение Москвы начала ХХ века в мемуарах писателей одного поколения А.Белого, М.Сабашниковой, М.Цветаевой, М.Шагинян, И.Шмелева. Яркий и запоминающийся образ города становится символом нескольких семантических рядов.

Прежде всего автором воплощается представление о "золотом детстве", утраченном навсегда рае, где с героем происходили удивительные и даже сказочные события: "Родился я в сердце Москвы, в Замоскворечье — у Каменного «Каинова» моста, и первое, что я увидел, лунные кремлевские башни, а красный звон Ивановской колокольни — первый оклик, на который я встрепенулся", — замечает, например, Ремизов в самом начале повествования. Ремизов, 2, с.24.

Создаваемая писателями модель детства окрашивается романтическими и ностальгическими тонами, возникает воспоминание о чем-то светлом, необыкновенно радостном и удивительном красивом, еще не превратившемся в конкретные, осязаемые, наполненные предметными подробностями описания.

Похожее по тональности описание можно встретить и у И.Шмелева: "Москва-река в розовом тумане, на ней рыболовы в лодочках, подымают и опускают удочками, будто водят усами раки. Налево — золотистый, легкий утренний храм Спасителя в ослепительно золотой главе: прямо в нее бьет солнце. Направо — высокий Кремль, розовый, белый, с золотцем, молодо озаренный утром". Шмелев, 2, с. 71.

Картина сюжетно завершена, возникает цельный образ, где точно расставлены все составляющие описание подробности. Они своеобразно оттеняются примыкающими к ним определениями и сравнениями. Цветовая символика определяется яркими красками.

Подобные описания обычно относятся к авторскому плану, они сознательно отделяются от непосредственного восприятия ребенка (хотя в приведенном отрывке есть указание на встречающуюся в речи ребенка уменьшительно ласкательные суффиксы — «туманце», «лодочки», "золотцем").

Особая живописность описаний обусловлена прежде всего тем, что происходит реконструкция детского мироощущения взрослым автором, отстраненно описывающим лучшие моменты в своей жизни. Поэтому так естественны и нарочитая колористичность этих отрывков, и использование ярких красок.

Сравнение приведенных описаний позволяет сделать и другой вывод, что доминирующими цветами становятся белый, «золотой», «красный» ("розовый"), «синий». В мемуарной повести Шмелева слово «розовый» является ключевым и повторяется на протяжении всего повествования (розовая рубаха Мартына, "розовый шест скворечника", розовый самовар, розовая кирпичная стена). И хотя автор дает понятные объяснения, розовый цвет — это и отсвет солнца, падающий на предметы, и цвет праздничной рубахи, все же общая цветовая тональность сохраняется. Так передается радостное настроение, охватывающее героя от встречи с чем — то необыкновенным (предстоящим богомольем и знакомством с таинственной Троицей).

Вместе с тем образ Москвы воспринимается и как символ всей России. Как отмечает исследователь творчества Шмелева, при стремлении автора к обобщению описываемого образ Москвы "перерастает рамки географической конкретности и получает под пером писателя обобщенно-символическое значение — как точка пересечения разных временных пластов, как путь во времени". _

Особый статус и соответственно облик Москвы обуславливался древностью ее застроек, обилием церквей и особым укладом, когда соблюдение обрядов воспринималось не просто как ритуал, а важная составляющая жизни. Поэтому происходящее в дни праздников воспринималось так глубоко и оставалось в памяти.

Вот ситуация, описанная Сабашниковой, когда колокола "всех сорока сороков московских церквей звонили, извещая об окончании обедни" и был "морозный солнечный день 1882 года": "В такие зимние дни снег на улицах и крышах Москвы искрился так, как будто он состоял из одних только звезд. На солнце сверкали золотые, серебряные и усеянные золотыми звездами синие купола церквей, их кресты и пестрые керамические орнаменты. Блестели сине-зеленые глазурованные кирпичи древних башен, и большие золотые буквы на густо-синем фоне вывесок, и золото калачей над дверями булочных…. Морозный, пронизанный солнцем воздух дрожал от знаменитого московского колокольного звона: медленный, глубокий гул больших колоколов — и на этом фоне разнообразные тона и ритмы меньших колоколов всех сорока сороков московских колоколен". Сабашникова, с. 11–13.

Описание усиливается подбором эпитетов, выстроиваясь в общий семантический ряд, они создают особую плавную интонацию. Останавливает взгляд читателя и тщательно подобранные детали, как бы пересекающие описание. Они дополняются отдельными повторяющимися эпитетами.

Вместе с тем происходит своеобразная мифологизация описываемого в рамках той устойчивой модели, о которой говорилось выше. В ряде случаев даже конструируется авторский миф.

Особенности подобного мировосприятия прошлого осознают и сами мемуаристы: "Москва сама по себе — фантастический город, но в этот вечер она и мела вид совершенно сказочный. Все башни и церкви, зубчатые стены Кремля, архитектурные контуры домов пламенели. С Кремлевской набережной виднелось море огней на другом берегу реки. Все фабрики Замоскворечья были иллюминированы". Сабашникова, с. 79.