Читать онлайн «Русский апокалипсис». Страница 38

Но будущее подвело. Террор не справился с человеческой природой. Адам выстоял, а Сталин умер как простой смертный. Свидетель всевозможных ужасов века, которые со временем, в новейших поколениях превратились в сладчайшие садомазохистские видения, Милош, возможно, верил в социальное торжество диалектики венцей, ниж тшеба. Но потенциал безумия он определил не только на прошлое, но и на будущее.

В России никто не написал такой книги, как Милош, по понятным причинам. Русский ум синкретичен. Ему, за редкими исключениями, анализ несвойствен. Судьбами порабощенных соседей русский человек интересуется в последнюю очередь. Любовь к Польше — красивая фраза. Катынь страшна не только массовым расстрелом, но и тем, что по статистике о ней что-то слышали не более пяти процентов российского населения. Это не перепад цивилизаций, как думал Николай Страхов. На восточном берегу Буга цивилизация меняется на этнографию. Даже я, говорящий по-польски и связанный семейными узами с Польшей, участвую в диалоге сомнамбулически. Я будто вижу сон о близких людях, попавших в беду, я переживаю за них, вместе с ними ищу решения, мне мерещатся гнезда журавлей на крышах сараев, но, просыпаясь, я понимаю, что это — другая реальность. И точно так же, как во сне, я виделся с Милошем.

Дощатый дом у длинновязой Лиз. Беркли. Входит крепкий Милош с брежневскими бровями, садится за стол. Мы едим с ним клубнику. Входит еще один гость: Душан Макавеев — югославский кинорежиссер. Начинаются яростные споры о католицизме и авангарде, игре и долге. Милош настаивает на ответственности искусства. Макавеев ближе к Хармсу. Великое противостояние Европы Европе — в славянском изводе. Я вижу: время обоих уходит. Я просыпаюсь: да было ли это? А если да, зачем?

Милош показался мне одиноким достойным человеком, от него не пахло Нобелевской премией, как пахло от Бродского, хотя в Польше у него была бешеная слава. Даже не слава — преклонение. Люди мечтали у него исповедоваться. Мы познакомились в университете. К удивлению факультета, он пришел на мою лекцию в калифорнийский университет, где он уже не преподавал. Во время лекции случился скандал: американским преподавателям не понравились мои поминки по советской литературе. Мы так разругались, что даже традиционный поход в недорогой китайский ресторан после лекции завис. Я удивился, но Милош спокойно сказал мне по-польски: «Что вы хотите, они же мертвые».

Другой раз мы с ним пили виски у него дома в послеобеденный час. Калифорнийский солнцепёк. Дом был набит до чердака книгами, как это бывает только в России. Мы говорили о русской литературе, вышли в сад, снова пили и снова — о Достоевском. Американская жена Милоша смотрела на нас в священном ужасе. Закончив одну бутылку, мы принялись за вторую. Мне даже не пришло в голову, что ему много лет. Он пошел меня провожать. Смотрю: нет Милоша. Куда делся? Я долго вытаскивал его из вечнозеленых кустов. Я серьезно опоздал на ужин к милейшим американским миллионерам и, оправдываясь, признался, что пил с Милошем. «С кем?» — не поняли милые люди. Милош не зря еще в 1951 году сомневался в американских мозгах.

Потом мы встретились с ним в Будапеште на большом американском конгрессе по случаю вельветовых революций. Мы много ходили вместе, с ним и с Михником — американцам это не нравилось. Я записал нашу длинную беседу втроем в «Хилтоне» о Европе и России, было интересно — привез в Россию. Никто не хотел печатать. Кассета потерялась в какой-то либеральной газете.

Незадолго до смерти Милош передал мне свое пожелание, чтобы я написал о его книге. Чтобы поработить разум, нужно его иметь. Такой вот крепкий философский разум, который не боится ни Канта, ни Маркса. Безумие поработить невозможно.

Случись мне быть американским писателем, я бы жил в Новом Орлеане. Где еще? Писатель — охотник за призраками. Питается чертовщиной. Америка же сопротивляется всему непонятному. Она просветит тебя насквозь. Нью-Йорк, конечно, мог бы стать моим запасным аэродромом — там свои лабиринты. Но стерильные города Новой Англии, бездарный Вашингтон, тоскливый Средний Запад, парниковая Флорида, хваленая Калифорния — все это одинаковые бифштексы за девятнадцать долларов и девяносто пять центов ($19,95 — смотри меню) из невкусного мяса, которым тебя накормят в очередном ресторане. От такой Америки хочется бежать, хоть в Интернет. И вот на фоне демократического однообразия, от которого ноют зубы, возникает устье Миссисипи — садок аллигаторов, край лупоглазых смеющихся негров, плавучих казино и элегантных белых женщин, которые носят яркие платья, развевающиеся на ветру. Не Америка, а мираж с ядовито-ярким коктейлем. Выпьешь его, и перед глазами встанет большой город чугунных балконов и разноцветных домов. Это не имитация жизни, а поднебесный ночной клуб с разрывными звуками саксофона, белыми расстегнутыми рубашками, сексуальным томлением тела. Солнечное утро, полное птиц и звона колоколов, встречай в уличном Café du monde с широкой чашкой настоящего «кафе о лэ». Не поехать ли нам сегодня на старое кладбище?

Покойники висят в воздухе в мраморных надгробиях. Тебя ведут поклониться культовой могиле королевы Вуду. Могила обсыпана мелкими монетами.

— Причем здесь эта королева?

— Пятнадцать процентов новоорлеанцев практикуют Вуду.

В центральной вудунской аптеке можно купить воскресительный крем. Тебе это надо? Так что, у вас по улицам бегают зомби? Милый городок, где бегают зомби, обмазанные воскресительным кремом! Меня ведут в храм Вуду, который для отвода глаз закамуфлирован под музей. На выходе из него, слегка ошарашенный, я покупаю женскую куколку Вуду, прямо скажем, с нехорошим лицом. Что значит: нехорошим? Ну, между нами, злым. Во всяком случае, очень запоминающимся лицом. До сих пор ее помню. Куколка жила у меня в квартире в Москве. В шкафу с книгами. Вместе с пастью аллигатора из Миссисипи. Из того же псевдомузея. Аллигатор тоже был не очень добр: с открытой перекошенной пастью. Зачем я его купил? Я показывал его друзьям, и они говорили: какой-то он странный. Навез ты всякой дряни из Нового Орлеана… Потом домашние втайне от меня снесли куколку на помойку, выбросили в дворовый мусорный контейнер. Как же вы, не спросясь меня, ее выбросили? Я был встревожен. Я не сказал домашним, что в Новом Орлеане мне категорически запретили ее выбрасывать на помойку. Но у нее же злое лицо! Да, но ее нельзя выбрасывать! Вскоре я перестал жить в той квартире. Твое влияние — Новый Орлеан. А на старом кладбище я спросил:

— Почему покойники висят в воздухе? Нельзя было, что ли, похоронить в землю?

— На случай наводнения.

Я не поверил: передо мной большой город с разноцветными домами. Это было восемь лет назад. Я знал: города смертны, как люди. Но ведь Америка непобедима! Я помню, с университетских времен, великое волнение умов по поводу Лиссабонского землетрясения в 1755 году: за какие грехи? О землетрясении забыли по-настоящему разве только после Хиросимы.

Пятнадцать процентов вудунов в Новом Орлеане! Не мало. Я видел фотоснимок урагана Катрин, сделанный из космоса. Мы все его видели. У этой куколки тоже недоброе лицо. Кого тут выбросили на помойку? Что нам хотела рассказать Катрин? Чему научить? А эти христианские призраки, в которых верят набожные негритянские кухарки и белые плантаторы? Они скрипят по ночам половицами в загородных домах в устье Миссисипи. Кто с кем передрался?

И вот результат: десятки тысяч людей не поверили предупреждению. Авось по-американски. Кое-кто оказался слишком беден или стар, чтобы уехать. Большая часть из них плавает по улицам города вперемежку с метровыми акулами. Им явно понадобится воскресительный крем. Но хватит его на всех у вас в Америке, президент Буш? Впрочем, акул воскрешать необязательно. Возможно, нам опять решили рассказать про нашу человеческую природу. Мародеры стреляют по военному вертолету, который хочет эвакуировать страдальцев. Откуда взялись толпы мародеров? Полуголые, в одних штанах, они грабят, крушат и стреляют. Наводнение превратилось в лотерею. За один день выиграешь больше, чем заработаешь за всю жизнь. Дезертирство неподкупных американских полицейских — обратная сторона медали. Самцы бросились — по колено в вонючей воде — ловить самок.

— Сэм, ты что, как ты смеешь, я же твоя хозяйка!

Сэм догнал, изнасиловал, утопил хозяйку. Чем эти мирные люди занимались до городского кораблекрушения? Наводнение смыло румяна политической корректности. Афро-американцы опять превратились в негров. Негры, в свою очередь, превратились в больших обезьян. Вот уж порадуется за Америку добрый Бен Ладен: у них все нормально с моралью и совестью. Бедная медсестра из разбитого девятиметровой волной госпиталя сидит и плачет: теперь мы стали страной «третьего мира». Вытри слезы, сестра! Отстроили Лиссабон. Отстроят и Новый Орлеан.