Читать онлайн «Эвтаназия? Эвтелия! Счастливая жизнь — благая смерть». Страница 11

В любом случае на этой стадии болезни цель — устранение боли, но теперь дозу применяемых для этого наркотиков приходится постоянно увеличивать и наркотический дурман часто приводит к потере сознания. К тому же нередко смертельную дозировку того же самого наркотического препарата (на основе морфия) применяют при так называемой «пассивной эвтаназии». Это никоим образом несовместимо с предуготовлением к благой кончине, то есть с понятием эвтелии, неотторжимой частью которой является примирение со смертью, достойное расставание с жизнью, с родными. Причем это важно не только для уходящего из жизни человека, но и его близких. Понятно, что такое прощание с жизнью становится невозможным, если погрузить больного в состояние наркотического дурмана, сходного с комой.

С точки зрения эвтелии недопустимо, да и, учитывая скудные ресурсы здравоохранения, неразумно поддерживать жизнь в теле человека, когда остановлена его психическая деятельность — ведь именно ее функционирование и определяет человеческую суть.

На самом деле существуют два способа устранения боли: воздействие на первопричину, источник боли и воздействие через мозговые центры. Классическим примером воздействия на местные боли является аспирин. При воспалении суставов или зубной боли вырабатываются химикалии, «раздражающие» нервные окончания; поступающие в мозг импульсы вызывают чувство боли и таким образом привлекают наше внимание к локальным неполадкам организма, подсказывают бережное отношение к поврежденной части тела, призывают к лечению. Аспирин приостанавливает воспаление, поскольку снижает выработку определенной группы химикалиев. Поэтому, примененный в повышенных дозах, он может даже привести к излечению, поскольку в дальнейшем неустраненное вовремя воспаление могло бы оказать вредное воздействие на окружающие ткани. Преимущество подобных средств в том, что они не влияют на деятельность мозга. Более того, большинство из них в процессе кровообращения даже не достигают мозговых клеток, поскольку не способны проникнуть сквозь так называемую стабилизирующую систему мозгового кровообращения. Однако воздействие их, естественно, ограничивается снижением боли, вызванной воспалительным процессом. К примеру, они совершенно не спасают от боли во время хирургического вмешательства, а вот после него — это тоже воспалительный процесс — применяются с успехом.

Обезболивающие средства типа морфина, напротив, достигают каждой клетки мозга и потому оказывают общее дурманящее воздействие. Словом, паллиативная терапия с применением наркотиков во имя поддержания вегетативного существования пациента часто вызывает духовную смерть. Если причина боли может восприниматься как временная — скажем, при травме в результате несчастного случая, — то наркотическое обезболивание в течение одной-двух недель вполне допустимо со всех точек зрения. Но оно никоим образом не применимо к пациенту в последней стадии болезни, страдающему отнюдь не от преходящих болей, когда врач и не предполагает снижение дозы, а, наоборот, предписывает ее увеличение.

Кстати, интересно, что Католическая церковь поддерживает такого рода меры по устранению боли, возможно руководствуясь соображением, что на бессмертной душе не скажется даже длительное применение наркотиков. Повторю: биология не вправе комментировать религиозную концепцию души, но нам необходимо учитывать собственную двойственность: тело — дух, сома — психе…

Как мы увидим, эвтелия принимает во внимание неотвратимый износ организма под конец жизни, но считает совершенно неприемлемым жертвовать сознанием, психикой ради поддержания плоти в болезненном, но неспособном к полноценной жизни состоянии.

Отцам церкви, нашим духовным пастырям, стоило бы задаться вопросом, есть ли смысл неделями, месяцами поддерживать человека в состоянии, исключающем нормальные духовные функции?

Если мы считаем себя мыслящими, духовными существами, то должны ответить на вопрос: как определить рубеж между жизнью и смертью (зависящий от нашей воли) для больного, погруженного в роковое беспамятство? Может быть, это тот момент, когда его духовная деятельность парализована нашими усилиями или же когда — перед прекращением мозговых функций — человек в последний раз осознает факт собственного существования? Или же отсрочим на дни, недели, до момента остановки сердца?

Как мы уже видели, нелегко определить, когда начинается человеческая жизнь, ибо в первую очередь от этого зависит, что понимать под существованием, бытием человека. Определение конца жизни также зависит от условия, кого считать человеком, самостоятельной личностью, индивидуальностью, что считать главным элементом идентификации.

Специфическую, индивидуальную генетическую комбинацию, участие сформированного геномом тела в определенных жизненных процессах?

Биологическое единство, созданное индивидуальным генным составом?

Совершенно особое, не сходное ни с чьим другим хранилище памяти в рассудке созданного таким образом тела?

Мысли, эмоциональные реакции, переживаемые заново под воздействием воспоминаний?

Наша самоидентификация формируется в течение жизни в результате взаимодействия с окружающей средой и «гнездится» не в генах, а в разуме. Разум же находится в мозге. А разнообразные духовные функции-способности — в центрах, различных участках мозга. Снабжение же мозга кровью (а стало быть, кислородом) и питательными веществами зависит от деятельности различных органов. Если тело и может пережить смерть мозга (сегодня это возможно, скажем, с помощью аппарата искусственного дыхания), то мозг не способен пережить смерть тела. По распространенному мнению, после того как в XX веке благодаря космическим кораблям, оснащенным телескопами, человек проник во многие тайны Вселенной, и с помощью электронных микроскопов изучил мельчайшие составные элементы клеток, важнейшей задачей XXI столетия станет познание механизма удивительных процессов, свершающихся в нашем мозгу: мышления, речи, эмоций, памяти. Разумеется, насколько это возможно. Поэтому поистине удивительно, что человек, отдавая себе отчет в важнейшей роли мозга, возвышающей нас над всем тварным миром, и поныне не предпринимает ничего ради защиты мозга, а главное — в интересах нормального развития мозга детей. Например, уже не первый год известно, что, стоит будущей матери всего лишь принимать обычные, предназначенные для сохранения плода витамины, и это может предотвратить нарушения в формировании мозга плода и центральной нервной системы в целом. А между тем подобные дефекты развития в настоящее время наблюдаются у каждого тысячного младенца.

Отчего же те, кто во имя святой неприкосновенности человеческой жизни выступает против права женщины решать свою судьбу и оберегает ее от психологической травмы в результате искусственного прерывания беременности, не борются за устранение врожденного аненцефального порока, выражающегося в отсутствии у младенца черепа или мозга? Уж не оттого ли, что эту тяжелейшую для родителей трагедию полагают Божьей карой и, стало быть, неизбежным злом даже в том случае, если сегодня ее так легко предотвратить? Эти и другие нарушения развития — в особенности те, которые и поныне не поддаются коррекции, — еще острее ставят вопрос: какую обладающую человеческими генами биологическую форму жизни следует считать человеческой жизнью?

Что понимать под смертью с точки зрения биологии? Существует ли некий абсолютный критерий определения? Можно ли говорить о моменте смерти при каждом роковом исходе? И если да, то умирает ли в этот момент все тело? Существуют ли промежуточные — искусственные или естественные — состояния между жизнью и смертью? Возможно ли возвращение из свершившейся смерти?

До введения в практику современной медицинской аппаратуры время наступления смерти — скажем, от старости — невозможно было определить со всей достоверностью. Впрочем, факт точного установления и не играл особой роли. Однако трудность фиксирования слабых признаков жизни иногда приводила к ошибкам: за мертвого принимали человека, в котором еще теплилась жизнь. Страх оказаться заживо погребенным был сильнее даже страха смерти. У некоторых народов существовал (да и поныне сохраняется) обычай перед преданием усопшего земле пронзать ему сердце. Очевидно, это считалось наиболее надежным критерием смерти, а при отсутствии явных признаков разложения — пожалуй, и единственным.

В давние, библейские времена смерть, судя по всему, воспринимали настолько прагматически, что не известно, к примеру, на основании чего сочли мертвым ребенка, возвращенного к жизни пророком Елисеем, который «…лег над ребенком, и приложил свои уста к его устам, и свои глаза к его глазам, и свои ладони к его ладоням, и простерся на нем, и согрелось тело ребенка» (4 Цар. 4:34). Выходит, людям издавна был известен способ искусственного дыхания изо рта в рот? Во всяком случае, согревание телом другого тела в гипотермическом состоянии (то есть с пониженной температурой) практиковалось и встарь: вспомним, как к дряхлому царю Давиду посылали юных рабынь, чтобы те согревали его своим телом.