Читать онлайн «Сборник статей». Страница 7

Рассуждая о скопчестве, никак не следует упускать из виду весьма важного различия — скопчества как личного принципа того или другого лица и скопчества как секты, члены которой не только сами лично проводят свой принцип в свою личную жизнь во всей его крайности, но стараются обманом, обещаниями и прямым насилием осуществить свой принцип на других. В первом случае скопчество принадлежит, без сомнения, к числу самых диких религиозных заблуждений; но чувствуя к нему отвращение, к лицам, держащимся такого заблуждения, можно питать искреннее чувство сожаления, потому что источник этого заблуждения крайняя наклонность человека, при отступлении от положительной религии, вообще к заблуждениям в области веры. В последнем случае, когда лица, при всей дикости и противоестественности их убеждений, деятельно и упорно стараются осуществить эти убеждения еще и на других, когда они для этого пользуются неопытностию молодости или стесненным положением бедности, заблуждение перестает уже быть только заблуждением, вредным лично для заблуждающихся, оно становится преступлением против общества. Бедняк, бросающийся от крайнего помрачения рассудка с моста в воду, возбуждает сожаление и участие; но тот же бедняк, избравший средством для жизни воровство, грабеж или убийство, подвергается строгости законов; несколько же таких бедняков, вступивших для грабежа и убийств в союз и составивших шайку, становятся гораздо опаснее для общества, чем если бы эти же самые лица занимались этими преступлениями каждый отдельно.

1869 год.

В прошедший раз мы заметили, что наши раскольники-старообрядцы страдают недостатком развития. Этим, без сомнения, обстоятельством можно объяснить множество нареканий с их стороны на церковь и общество. Человек образованный и развитой не стал бы обвинять церковь в ереси за произнесение третьей аллилуйи, видеть непризнание Иисуса Христа сыном Божиим в известном произнесении молитвы Иисусовой, находить савеллианство, манихейство и другие ереси в выпуске или прибавке одной или двух букв, говорить о церкви, что она даже духу лукавому молится в известной молитве в чине крещения, — обвинять во всем этом, не обращая внимания на то, что и в символе веры, и в богословских сочинениях она исповедует православно все догматы. То же нужно сказать и о нареканиях на общество: видеть догмат в бороде, в сапогах, в зипуне и т. п. и обвинять за изменение древних мод на новые в еретичестве может только человек самый недалекий. Положим, что прежние моды — наши, родные, русские, а новые моды — французские, неправославными людьми придуманные и во многих случаях должны бы усвояться с большею осторожностию и с разбором; но придавать всему этому значение церковное, видеть в этом наш союз (церковный) с папою и кальвинизмом, думать, что у еретиков и сапоги еретические, и платье противное православию, может только человек весьма недалекий, мало понимающий, что такое вера Христова и в чем состоит жизнь собственно церковная в отличие от жизни общественной, государственной. Мы не удивляемся этому потому, что знаем, что человек, живущий преданиями, привыкший к патриархальности, любящий руководствоваться более непосредственными движениями чувства, чем рассудочным анализом, что такой человек, при известного рода обстоятельствах, способен развить в себе подобное направление. Мы со всею справедливостию считаем долгом воздать свою дань уважения старообрядцам за их строго национальное направление; но не можем одобрять старообрядческой нетерпимости и придирчивости к малозначащим мелочам, имеющим в их глазах значение только потому, что они неясно понимают основные законы православия. Отсюда понятно само собою, что первое лекарство против застарелого, векового недуга должно быть народное образование, умственное развитие. Мысль эта далеко не новая; она сознавалась еще во второй половине 18-го столетия и постоянно повторяется в наше время людьми, рассуждающими об ослаблении раскола. Но при этом она и до сих пор не выяснена еще в своих частностях и в своем практическом применении; а от этого, считая образование радикальным средством против раскола, у нас не сходятся в том, в каком виде прилагать это средство — признать ли его безусловно или с некоторыми ограничениями. Допуская безусловную нужду в образовании, следует поощрять и развивать всякие школы, даже раскольнические. Мысль эта была высказана и высказывается в нашей литературе некоторыми писателями о раскольниках, которые сделали неодобрительное замечание по поводу закрытия раскольнических школ в Москве, Киеве, Риге в прошедшее царствование, на том основании, что сила раскола заключается не в образованных раскольниках, вышедших из школ, а в фанатизме невежественных поборников якобы «древнего благочестия». К сожалению, мы и в эту пору еще не имеем возможности утвердительно сказать, где сильнее ненависть к церкви и преданность к расколу — в совершенно ли неученых массах или в вышедших из школ ревнителях раскола. Не будем, однако, спорить, что в раскольнической школе возможно воспитаться упорному фанатизму и самому узкому пониманию, и крайнему невниманию к словам и убеждениям человека чужой среды, то есть тем именно качествам, которые и составляют оплот раскола. Кроме воспитания и развития чувства ненависти к церкви православной, иная раскольническая школа, конечно, может утвердить в учащихся и узкий взгляд на церковные догматы, который составляет принадлежность раскола и его, так сказать, теоретическое основание. Известно, что самою сильною побудительною причиною образованию раскола был догматический взгляд на обряды, произведший ложную уверенность, что в исправлении Никоном богослужебных книг и обрядов заключается великая ересь, последование латинству. Русский народ страшно боялся и боится ереси и питает сильнейшее отвращение к латинству. Расколоучители старались внушать ему, что одно слово, одна буква, выброшенная или измененная, составляет савеллианство, арианство и тому подобные ереси. Народ слушал эту проповедь, верил ей и шел за мнимое противодействие ереси на мучения или бежал за границу. Нет оснований утверждать, что и теперь в раскольнической школе не пожелали бы поддерживать то же самое воззрение на букву и обряд. Стремление к укоренению таких понятий в старообрядческо-раскольнической школе может быть очень вероятным, и, допуская эти соображения, мы вправе сделать один вывод, который, собственно, и нужен в настоящем случае, именно: когда мы утверждаем, что образование составляет самое существенное, коренное средство к ослаблению раскола, то в состав этого понятия мы не можем включить собственно то образование, какое давалось в прежних раскольнических школах. Другими словами: на раскольнические школы, каковы они были у раскольников, нельзя смотреть, как на средство, ведущее заблудшихся к сближению с церковию.

В последнее время обращает на себя внимание дозволение правительства принимать детей раскольников в учебные заведения министерства народного просвещения без обязательства посещать уроки закона Божия. Мера эта служит свидетельством того, что правительство сознает нужду и пользу общего образования для раскольнических детей. Неизвестно только, из каких мотивов вытекла эта мера, из сознания ли той истины, что несправедливо раскольнического сына лишать образования потому, что он не желает учиться православному богословию, то есть для науки пожертвовать своими религиозными убеждениями, тогда как учиться он не прочь; или в той надежде, что образование, даже помимо изучения закона Божия, способно сгладить многие шероховатости в жизни раскольника и приблизить его к церкви и обществу православному. Может быть и очень вероятно, что в основе нового законоположения лежат обе мысли. Не касаясь первой, непогрешимо верной и справедливой, обратимся к последней. Будем смотреть на предоставление права детям раскольников обучаться в учебных заведениях без обязательного слушания закона Божия как на меру сближения раскольников с церковию. При обсуждении этого вопроса в печати были высказаны противоречивые суждения; одни восхваляли эту меру, другие смотрят на нее скептически. Нам кажется, что те и другие несколько преувеличивают силу своих суждений, что меру эту нельзя признать совсем бесполезною, как нельзя на нее слишком и полагаться. Новгородский корреспондент «Русского инвалида» сообщил уже, что несколько человек молодых людей, обучавшихся, на основании данного позволения, в учебных заведениях министерства народного просвещения, благодаря своему образованию, отрешились от суеверных понятий и неразумных привязанностей раскола. Охотно верим сообщаемому факту тем более, что он представляется нам совершенно естественным. При умственном развитии очень легко понять, что, напр<имер>, борода и сюртук не могут иметь такого значения, какое дается им в расколе, что гражданские преобразования и улучшения стоят за чертою религиозных запрещений, что открытия современного мира, производящие суеверные предположения среди раскольников о действии в них злой силы, не заключают в себе ничего сверхъестественного и свидетельствуют лишь о высоте ума человеческого; словом, образование и умственное развитие примиряют старообрядца-раскольника с обществом и общественными требованиями, и мы не будем нелогичны и поспешны, если заключим, что по отношению к крайним беспоповщинским сектам одно общее образование составляет превосходнейшее средство. Кто не знает, что одно разочарование нередко ведет к другому, что разубеждение в крайностях способно иногда подорвать убеждение в дальнейших, менее резких пунктах раскольнической системы и путем сомнения, колебания и отрицания постепенно вести к полному примирению с церковию. Вот, по нашему мнению, значение и заслуга общего образования как средства к ослаблению раскола! Но мы не можем не посмотреть здесь и в другую сторону. Первый вопрос, касающийся миссионерского значения нового законоположения, заключается в том, в каких размерах это средство может быть осуществимо, то есть воспользуются ли раскольники дарованным им правом? Ответить на предложенный вопрос со всею точностию мы не имеем возможности; но знаем очень многих раскольников из торгового сословия, которые и теперь не помышляют об отдаче своих детей в учебные заведения министерства народного просвещения. В стариках, придерживающихся беспоповщинских сект, и теперь крепко нерасположение к этим заведениям, несмотря на всевозможные льготы, допускаемые правительством. Но положим, что раскольники в возможно большем количестве воспользовались бы дарованным им правом, — что тогда? Вправе ли мы ожидать положительных и видных результатов в деле примирения раскольников с церковию? Общее образование способно разрушить крайние суеверные понятия человека, но способно ли оно создать в нем положительные религиозные убеждения, какие необходимы для того, чтобы человек, державшийся раскола, почувствовал привязанность к православному церковному учению? Разрушая старое, суеверное, одряхлевшее, но не созидая нового, твердого и святого, не в состоянии ли оно из обрядоверца-раскольника произвести равнодушного к религиозным убеждениям индифферентиста? Положим, что при таком направлении он и оставит раскол и видимо соединится с церковию, но много ли утешительного в таком соединении? Мы и то немало страдаем недостатком людей с религиозным чувством и живыми религиозными убеждениями, а тут еще из раскола будут наплывать к нам люди так называемого отрицательного направления или похожие на петербургского купца, который, как было заявлено в газетах, пугал своих, что перейдет в церковь из раскола за то, что в общине осуждали его прогулки с француженкою. Что и старообрядцы могут увлекаться духом религиозного индифферентизма и допускать в своей жизни такие по-видимому невозможные скачки, каков переход от слишком большого уважения обрядности и внешности к холодности и безразличию в вере, — это можно видеть отчасти и каждому, всматривающемуся в молодое поколение богатых старообрядцев. В июльской книжке «Русского вестника» за 1868 год, в статье «О заграничной старообрядческой литературе» читаем, что среди старообрядцев существуют даже свои «дарвинисты».