Читать онлайн «Сборник статей». Страница 12

Скоро, впрочем, петербургским скопцам пришлось расстаться и с своим лжеискупителем. Неизвестно, какие новые открытия заставили вновь обратить внимание на секту; только спустя меньше года после ссылки вышепоименованных лиц образован был секретный комитет из митрополита петербургского Михаила, архиепископа тверского (покойного московского митрополита) Филарета, князя Голицына, графа Милорадовича и графа Кочубея. О чем совещался комитет, неизвестно, но вследствие его совещаний, по высочайшему повелению, 7 июля 1820 года, в час пополуночи, из дома Солодовникова взят был старик и отправлен в заточение в суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. Граф Кочубей передал при этом Милорадовичу высочайшее желание, «дабы человек сей во время пути имел все выгоды, какие нужны быть могут ему, по престарелым летам и из уважения к человечеству, сколь, впрочем, ни суть преступны правила ереси, кои он столь долго рассеивал».

Кротость и милосердие отличали, впрочем, и все меры Александра I против скопцов, хотя указ 1806 года и называл их «врагами человечества». Милорадович в собрании петербургских скопцов, созванных вскоре по удалении «старца», прочитал бумагу, высочайше рассмотренную и одобренную. Бумага представляет с одной стороны род объяснения, почему «старик» взят, а с другой род увещания — самого, впрочем, мягкого, к которому прибавлено в конце требование, чтобы «отныне никто не отваживался скопить кого бы то ни было», под опасением «подвергнуться строгому взысканию от гражданского правительства». Но скопцы униматься и не думали: долготерпение правительства, пишет Надеждин, развило, особенно в петербургских скопцах, дух непомерной самонадеянности и необычайного бесстрашия. Когда чиновники объявляли скопцам бумагу о причинах заточения «старца», скопец Петров, придворный метрдотель, «пал на колени и громко вопил о его возвращении». А скопец Кононов четыре раза подавал (два раза лично) просьбу государю о возвращении «отца-искупителя» (так называл он в прошении «старца»!), и уже после четвертого раза фанатик был удален в Соловецкий монастырь. Такую же просьбу осмелился подать на высочайшее имя миллионер Солодовников, который и после этого продолжал жить в Петербурге и имел влияние на распространение скопчества даже в отдаленных пределах Сибири. Начинались против него и процессы судебные, но почему-то никогда не кончались. Но до 1823 или 24 года правительство едва ли знало подробности скопческого учения. В первый раз они поведаны были архимандриту Соловецкого монастыря Досифею штабс-капитаном Созоновичем, который в Бендерах был оскоплен в 1820 году и в 1823 сослан в Соловецкий монастырь. Сосланный сюда же петербургский скопец Кононов раскрыл Созоновичу учение и верования скопцов, как они проповедовались в столице, и возбудил в Созоновиче такой фанатизм, что тот совершил вторичную операцию оскопления над 12-ю содержавшимися в монастыре скопцами, а тринадцатого монастырского мастерового оскопил вновь. Но впоследствии Созонович раскаялся и по чистой совести сообщил архимандриту Досифею все верования скопцов; его показания подтвердили и другие раскаявшиеся скопцы из содержавшихся в Соловках. На основании показаний Созоновича и некоторых других источников, архимандрит Досифей составил краткий обзор скопческой ереси в ее догматах, правилах и обрядах и приложил к нему разные весьма любопытные документы — песни и легенды скопцов. Труд его находится в рукописи. «Таким образом, — говорит Надеждин, — во всем чудовищном безобразии обнаружилось сокровенное учение скопческой секты, изобличавшее в ней такого рода ересь, какой ничего подобного не представляет длинная летопись человеческих глупостей и сумасбродств во все времена и у всех народов; разоблачилась, наконец, тайна глубочайшего нечестия, возведенная развращенною изуверством фантазиею до такой степени нелепости и невероятности, что, несмотря на ручательства, представленные о. Досифеем, трудно и почти невозможно было бы дать им веру, если бы впоследствии не подтвердили их равносильные и равнозначные факты, собранные со всех концов империи, от Белого моря и до моря Черного, от Сибири до Бендер и Риги».

Излагая здесь историю утверждения скопческой секты, мы все данные брали из книги Надеждина — из единственного источника, существующего доселе для истории скопческой секты.

1869 год.

Крайним нашим западникам, которые отвергали и теперь отвергают все самобытные особенности в истории русского народа, которые отрицают самую возможность своеобразного народного нашего развития, не излишне было бы посмотреть повнимательнее на лица, часто попадающиеся на наших отечественных биржах — петербургской, московской, рижской — на те странные лица, которые не обращают на себя особенного внимания потому только, что они примелькались нам и на улицах, и в меняльных лавках. Иностранный негоциант, знакомый с лондонскою и парижскою биржами, когда он в первый раз пойдет по залам одной из наших главных бирж, найдет в них одну, не встречавшуюся ему нигде особенность, мимо которой он не пройдет, не удостоив ее своим вниманием: ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Франкфурте, ни в Берлине ему не приходилось еще встречать этих с скромною поступью, безбородых, с тоненькими голосками, с желтыми и морщинистыми физиономиями, с бесстрастно самоуглубленными глазами личностей, которые у нас называются скопцами. Он невольно несколько раз оглядывается, чтобы посмотреть на русскую диковинку. Вот одна характеристичная, хотя и печальная особенность нашего национального развития! Если бы нас попросили указать еще на какую-нибудь характерную черту нашего исторического развития, мы, пожалуй, указали бы на наших самозванцев: где они встречаются в таком множестве, как в нашей истории за два с половиною последних столетия, где потом начало самозванства сделалось исходным догматом целой отдельной религиозной секты, как оно сделалось у наших скопцов? И однако же самые характерные выпуклости нашей русской жизни, поражающие свежих иностранцев, нами проходятся без внимания и остаются непонятыми нами и необъяснимыми для иностранцев.

Останавливаясь на малоизвестности секты скопцов, одна московская газета справедливо замечает, что «благодаря именно этим потемкам, явилось самое учение скопчества, развилось до соприкосновения с политикою, до чудовищного членовредительства, до лицемерия, не знающего пределов, до фанатизма, которому нет имени. Будь полная свобода обсуждения религиозных вопросов, возможно ли было бы, — продолжает московская газета, — такое чудовищное направление потребности в вере? Пусть теперь выскажутся хотя бы даже скопцы: пусть передадут они, и передадут откровенно, весь логический ход своего учения, все радости, почерпаемые ими при своем богослужебном радении. Можно быть уверенным, что со времени книги Надеждина не стояла же секта на одном пункте: конечно, пошла она и дальше в своем катехизисе. Предположение тем вероятнее, что верование секты основано не на мертвой книге, а на живых вдохновениях. А эти вдохновения так необузданны! Каким еще новым догматом не могли в последнее время излиться они, оказавшиеся некогда способными смешать Христа с Петром III и Петра III с Селивановым!»

Московская газета предлагает самим скопцам присылать ей статьи о себе, под которыми даже дает право им не подписывать своего имени, надеясь чрез это узнать дальнейшее развитие скопческого катехизиса после Надеждина. «Поделитесь с нами, люди Божии, — взывает она к скопцам, — и своими радостями, и своим горем». Мы сами готовы были бы предложить скопцам страницы своей газеты для печатания их статей в защиту своего учения и в опровержение неверных известий о их секте и их обрядах, если бы не были уверены, что наше воззвание, как и воззвание московской газеты, останется без отклика. Так мы думаем не только на основании той таинственности, какою намеренно и упорно окружает себя эта секта, но еще более на основании внутреннего характера ее. Скопчество не есть секта рассудочная, мыслительная, учение которой могло бы иметь свой логический ход, которой катехизис допускал бы развитие, подобно арианству, пелагианству, протестантству, социализму, подобно нашей даже беспоповщине; это секта чувства, фантазии, секта восторженная, основанная на вдохновениях, где возможны не катехизис, а мистическое баснословие, не логическая система учения, а уразноображение и усложнение таинственных песней и обрядов. Учение сведенборгиян, явившихся почти одновременно с нашими скопцами, не имеет развития, оно то же у учителя, как и у учеников: квакеры со времен Фокса, с половины XVII столетия, остались неизменны в своем учении. Вот почему книга Надеждина, — по крайней мере та ее часть, где он излагает скопческое учение, — составляет и будет составлять всегдашний катехизис скопческой секты и источник для ознакомления с ее учением, или, вернее, с ее мистическим баснословием. Но и этот катехизис составляет для нашей публики библиографическую редкость, и наше общество представляет скопческую секту только под одним ее физическим признаком, так что секта считается только уродством, достойным одной жалости или заслуживающим самых жестоких наказаний, между тем как сами скопцы смотрят на всех не принадлежащих к их секте как на людей потерянных, которые, в свою очередь, ими считаются достойными презрения и жалости, для спасения которых, по их убеждению, богоугодны даже обман и насилие. Каким образом образовалось такое религиозное воззрение у скопцов, мы уже объяснили в одной из предыдущих статей («Бирж<евые> вед<омости>», № 49; см. также №№ 32, 41, 52), теперь познакомим читателей с некоторыми подробностями их мифологии, которая, подобно мифологии греческой, будет оставаться в существе своем неизменною до тех пор, пока она, под влиянием образования или приращении к другой системе верований, не падет зараз в целом своем составе.