Читать онлайн «Тайные секты». Страница 10

В 1721 году в тайной канцелярии началось дело о хлыстах, показавшее связь этой секты с последователями Тверитинова и Настасьи Зимихи. Коломенского уезда, села Борисова, крестьянин Данила Васильев, как видится, хлыст, пошел к попу на исповедь, и когда поп спросил его, как он крестится, Васильев показал ему двуперстие. При тогдашнем фанатическом преследовании двуперстия и других знаков старообрядства, попу Никите было этого весьма достаточно для подачи доношения в церковный приказ о «новоявившемся раскольнике». Крестьянин Васильев в приказе высказал более чем приверженность к внешним обрядам старообрядства, но незнакомые с тайными сектами судьи, искавшие только «раскольников-двуперстников», не могли понять Данилу Васильева. Он сказал, что двуперстного сложения он не покинет до смерти, потому что он удостоивается видения святого духа, если же отринет двуперстие, дух святой ему являться более не будет. От Данилы Васильева требовали, чтоб он объяснил подробно свое учение; он этого не мог сделать, но для состязания о вере указал на «человека богомудреннаго, зарайскаго подьячаго Федора Григорьева», который наставил его самого в своем учении. Этот подьячий оказался принадлежавшим к «секте христовщины», а введен был в нее денежным мастером Максимом Еремеевым, мужем хлыстовки Алены Ефимовой, что жила в Рождественском монастыре. Денежный мастер Максим Еремеев наедине иконам не поклонялся, а при людях поклонялся, чтобы скрыть принадлежность к тайной секте. Он был хлыст, но близок был и к учению Тверитинова и к учению Настасьи Зимихи. Когда цирюльника Фому Иванова жгли на костре,[57] Максим с гордостью говорил: «Вот как наши страждут! Не жалеют себя, — и сожгли, не перекрестился!» Настасья Зимиха была коротко знакома с Максимом, и когда ее взяли, он испугался, бежал на Волгу и пропал… Ясное указание на связь, существовавшую и в начале XVIII столетия между хлыстами и иконоборцами, которых впоследствии стали называть молоканами.

При исследовании этого дела[58] тайная канцелярия открыла существование хлыстовщины в Рождественском монастыре, где хлыстовки, под именем кликуш, собирались у Марьи Босой и ходили целым обществом в Сергиев посад, в Коломну, в Зарайск к подьячему Федору Григорьевичу и в село Козьмодемьянское к князю Ефиму Васильевичу Мещерскому. О посещении сборищем Марьи Кузьминичны Босой, вместе с зарайским подьячим Григорьевым, князя Мещерского, в деле тайной канцелярии находятся любопытные подробности. Про князя ходила молва, что он очень богат и подает много милостыни, принимает странников, больных, бесноватых, читает в своей часовне над ними молитвы. В часовне у него и мощи,[59] и святая вода, и чудотворный образ Смоленской Богородицы, и с диковинным звоном какой-то таинственный колокол.[60]

Ходили по народу толки, что князь Мещерский изгоняет бесов молитвами, которые читает по книге, и деревянными четками, которыми хлещет бесноватого, что верующих (то есть принадлежащих к содержимой им тайной секте), он причащает каким-то особым, святым хлебом. Когда общество Марьи Босой, взяв с собой какую-то бесноватую Арину, которую звали верижницей, так как она носила вериги, и побывав в Новом Иерусалиме, пришло в село Козьмодемьянское, князь Ефим Васильевич радушно встретил странствующий хлыстовский корабль и прямо повел его к себе в моленную. Три раза ударил он там в диковинный колокол. Пришедшие изумились, услыша необычайный, таинственный звон. Князь стал читать утреню, но вскоре началось совсем иное служение в княжеской моленной. Арина верижница застонала, стоны ее превратились в дикие крики, ее корчило, она вспрыгивала кверху, потом падала наземь, произнося бессмысленные речи, прерываемые собачьим лаем и свиным хрюканьем. Прочие хлысты стали охать, бить себя руками в грудь и учащенно кланяться в землю. Очень обыкновенный прием, употребляемый и теперь при радениях. Князь подошел к Арине верижнице, стал хлыстать ее четками по голове, по плечам и по груди, приговаривая: «изыди, нечисты душе». Арина стихла, а князь пришел в восторженное состояние. Тогда вышел на середину зарайский подьячий Федор Григорьев и начал «радеть». Радение его, как оно описано в деле 1721 года, совершенно такое же, какое и доныне употребляется в хлыстовских и скопческих кораблях: он начал кружиться, потом с распростертыми руками понесся по всей часовне. Он кружился-кружился и, как мертвый, упал на землю. Восторженный князь Мещерский и его хлыстал четками. В заключение князь роздал всем кусочки хлеба, как бы причастие (тоже хлыстовский обряд).[61]

Открытые таким образом хлысты были разосланы по монастырям. Князь Мещерский отправлен в Соловки, но по вступлении на престол Анны Ивановны его жена княгиня Авдотья упросила государыню освободить мужа ее из заточения.[62]

В деле тайной канцелярии 1721 года сохранились две молитвы, по характеру своему совершенно похожие на молитвы и пророчества хлыстов позднейшего времени и даже современных. Местами даже слово в слово. Нам кажется, что молитва Алены Ефимовны, видоизменяясь постепенно, превратилась в нынешнюю хлыстовскую песню: «Церковь моя, церковь золотая!», которую мы приводим ниже. Знакомый сколько-нибудь с тайными сектами по одним этим молитвам мог бы заключить, что за люди были принадлежавшие к обществу Марьи Босой. Одна из них, молитва Алены Ефимовой, писана четырнадцатилетним ее племянником, сыном Пелагеи Ефимовой, Иваном Михайловым, под диктовку тетки. Вот она:

«Услышь, святая, соборная, апостольская церковь! Со всем херувимским престолом и с Евангелием! И сколько в том Евангелии святых слов! Все вспомяните о нашем царе Петре Алексеевиче. Услышь, святая, соборная, апостольская церковь! Со всеми местными иконами и с честными мелкими образами! Со всеми апостольскими книгами и с паникадилами, с местными свечами, со святыми пеленами и с честными ризами, с каменными стенами, с железными плитами и со всеми плодоносными древами. О, молю и красное солнце, возмолись Царю Небесному о царе Петре Алексеевиче! О, млад светел месяц со звездами! О, небо с облаками! О, грозные тучи с буйными ветрами и вихрями! О, птицы небесные и поднебесные! О, синее море с реками и с мелкими источниками и с малыми озерами! Возмолитесь Царю Небесному о царе Петре Алексеевиче! И рыбы морския, и скоты польские, и звери дубровные, и поля, и все земнородные! Возмолитесь к Царю Небесному о царе Петре Алексеевиче!»

И здесь уже является рифма, непременная принадлежность новейших песен или «распевцев» тайных сектаторов. Частое повторение о! — также признак хлыстовской песни. У них o! или ох! или ой! вставляются в распевцы пророков и пророчиц, когда на них «накатило», как выражаются хлысты, то есть когда пророки и пророчицы приходят в то исступленное состояние, которое ими признается за сошествие святого духа. Они в это время задыхаются, дрожат и часто с тяжелым вздохом произносят приведенные восклицания. Молитва Алены Ефимовой, как увидит читатель, во многом сходна со следующей хлыстовской песней, употребляемой при радениях и скопцами:

Что касается до обращений к небесным светилам и к земле, со всем на ней находящимся, мы увидим эти обращения в песнях, употребляемых тайными сектаторами при радениях и особенно при обрядах, совершаемых во время приема в секту нового члена.[63]

У брата Анны и Пелагеи, сторожа денежного двора Григория Ефимова, нашли «заговорное письмо», как назвали его в тайной канцелярии. Оно носит на себе также хлыстовский характер. Пророчества хлыстов и скопцов, бывающие после радения, все в этом же бессмысленном роде, кроме разве того, что позднейшие хлысты ни в каком случае не употребляют имени дьявола. Вот заговорное письмо денежного мастера: