Читать онлайн «Журнал Наш Современник 2006 #10». Страница 49

Поразительно: среди стольких шумных, крикливых голосов один великоросс не подаёт признаков жизни. Он жалуется на всё: на голод, бесправие, тьму, только одного не ведает, к одному глух — к опасности, угрожающей его национальному бытию”.

Однако Г. П. Федотов не отрицает необходимости интеграции русского этноса и других коренных народов России. Вопрос в том, на какой основе, на каких принципах строить это единение, как удовлетворить национальное самолюбие малых народов и разрешить проблемы великорусского этноса. И вот в этом вопросе Г. П. Федотов подходит близко к позициям и славянофилов, и евразийцев. “Россия не нация, но целый мир, не разрешив своего призвания, сверхнационального, материкового, она погибнет — как Россия.

Объединение народов не может твориться силой только религиозной идеи. Здесь верования не соединяют, а разъединяют нас. Но духовным критерием для народов была и остаётся русская культура. Через неё они приобщаются к мировой цивилизации”.

И это главный вывод, который делает автор. Не религия, не экономика, а приобщение к русской культуре и русской славе — вот залог единения народов России вокруг русского народа. “Многоплемённость, многозвучность России не умаляла, а возвышала её славу”.

На огромном евразийском суперконтиненте славяне-русичи всегда были ведущим, инициативным этносом. Несмотря на внутриславянские распри, они сумели путем “завоеваний и любви” образовать симбиоз, который воплотился в мощное государство — Российскую империю, перешедшую в СССР.

Советский проект реализовал одновременно идеи славянофилов и евразийцев скорее интуитивно: с 30-х годов ХХ века геополитика в СССР отрицалась (хотя, по имеющимся сведениям, И. В. Сталин внимательно читал работы и славянофилов, и евразийцев, а переводы работ К. Хаусхоффера с многочисленными пометками стояли у него на книжной полке). После Второй мировой войны славянский мир был практически объединен, а отношения между этносами российско-евразийского пространства получили новое дыхание и развитие.

Но и химера активно присутствовала в советском проекте, а сегодня она, похоже, доминирует в России, разрушая суперэтнос великороссов, разрушая государство. Сбылось, к сожалению, прогностическое предсказание Г. П. Федотова о распылении русского суперэтноса, снижении его государствообразующей роли и опасности национализма интеллигенции малых народов, и особенно малороссов. Ещё в 1929 г. Г. П. Федотов предупреждал, что “прямая ненависть к великороссам встречается только у наших кровных братьев — малороссов, или украинцев”. Что мы и наблюдаем сейчас.

* * *

Подытоживая все вышесказанное, считаю возможным сделать следующие выводы:

1. Русская геополитика изначально формировалась на гуманной основе, уважении к другим близким по духу и ценностям народам, согласии с природой и не ставила целью мировое господство и насилие в отношении других государств и этносов.

2. В качестве геополитической идеи России отечественными мыслителями предлагалась миссия планетарной справедливости и гармонии.

3. Россия-Евразия — это особый мир, самостоятельная континентальная цивилизация, уникальный суперэтнос со своей самобытной культурой, исторической традицией, философией бытия, образовавшийся вокруг русской культуры, русской истории, русской славы.

4. Унификация общечеловеческих ценностей и культуры, к которой стремится “золотой миллиард”, губительна для России и других цивилизаций.

5. Контактное взаимодействие и союзы между Евразией и другими суперэтносами (особенно Западом) дают негативный результат.

6. Попытки встроить Евразию в другую суперцивилизацию преступны, ибо ведут к ее растворению, разрушению государственности, деградации и уничтожению народов.

7. Оздоровление ситуации в России и ее возрождение невозможны без избавления от химеры.

8. Возрождение России невозможно без подъёма национального самосознания русских, прежде всего великороссов, восстановления государственности на православных целях и ценностях, русской ответственности за всё происходящее на её просторах.

Этот сюжет я увидела по одной из самых популярных новостных программ французского телевидения вечером одного из дней позднего мая. И тотчас же пришлось бросить укладку вещей. Завтра улетать в Москву после почти двухмесячного пребывания во Франции, и в чемодане всё ещё вперемешку — одежда, папки с бумагами, дискеты и кассеты, но слишком живо задела меня тема.

Речь же шла о группе французских беженцев, впервые посетивших Алжир, который они покинули подростками или даже ещё детьми: ведь, почитай, без малого полстолетия прошло. И вот теперь “черноногие” (так зовут во Франции французов, родившихся и выросших в Алжире), сошедшие на землю бывшего “заморского департамента”, садятся в комфортабельные автобусы и впервые за прошедшие десятилетия видят свою утраченную родину. Они взволнованы до слёз, слышатся восклицания: “вот здесь была наша школа”, “вот здесь — наш дом”. Иным удаётся войти в свои прежние жилища; их встречают вежливо и даже приветливо, но встречают уже новые хозяева, и остаётся только погладить некогда родные стены. А когда дело доходит до кладбищ…

Конечно же, смотрела я этот сюжет с понятным человеческим сочувствием, понимая, какие эмоции может он вызывать у французов. Но я-то смотрела его как русская, а потому мне тотчас же пришла в голову и такая мысль: доживём ли мы до того дня, когда вот так же, с бережным вниманием к их страданиям и воспоминаниям, встретят русских беженцев из бывших союзных республик и провезут по улицам Душанбе, Алма-Аты, Бишкека. Наконец — Грозного, Гудермеса, Ассиновской, всех тех городов и станиц, которые, гонимые жесточайшим террором, покинули сотни тысяч людей. Но о них, об этих людях, сегодня, в эйфории двусмысленной стабилизации в Чечне, вообще не принято вспоминать — словно их и не было никогда. А ведь они не просто там жили — многие из них вросли в кавказскую землю не одним поколением.

До сих пор помню письмо одного из моих читателей, хотя уже почти 15 лет прошло — тогда пожар на Северном Кавказе только занимался. Пришло оно из Дагестана, от человека, видимо, пожилого, и в нём он поведал, как ещё мальчишкой отправился со своей бабушкой на местное кладбище. Навестив могилы близких (сейчас уже не припомню, о ком шла речь), бабушка сказала: “А теперь пойдём проведаем дедушку”. Я, вспоминал мой корреспондент, не без детского злорадства попытался уличить её в обмане: “Мой дедушка жив!” На что бабушка с грустной улыбкой ответила: “Я говорю о могилке моего дедушки”.

Вот как глубоко уходят в землю Кавказа наши корни, продолжал этот коренной русский дагестанец, а теперь, чувствуем, подрубают, выдёргивают их.

С тех пор много воды — и крови — утекло на Кавказе, много утекло и русских беженцев, притом же не только из Чечни. В начале 1995 года, вскоре после взятия федеральными войсками Грозного, который был главной целью моей поездки, удалось заодно побывать и в посёлке Попов Хутор под Владикавказом. Здесь — сравнительно с тем, что происходило в других местах, неплохо принятые и устроенные правительством Северной Осетии — поселились русские беженцы из Чечни и Ингушетии. Последних было даже больше, в основном — выходцы из коренных казачьих семей. Совсем невдалеке виднелись остовы разрушенных и сожжённых домов — следы недавнего осетино-ингушского конфликта. Но о той трагедии и тех беженцах по крайней мере говорили, и говорили немало. Кое-что и делали. А вот исход русского населения из Ингушетии — по некоторым данным, сравнимый с исходом его из Чечни, — остался почти никем не замеченным.

Как и в годы Гражданской войны, полностью изменился национальный облик целых станиц. Но пропагандистская машина по-прежнему разрабатывает золотоносную (для иных — даже в самом буквальном смысле слова) жилу красного террора и “сталинских депортаций”. О беде же нынешней — ни слова. Сверху велели забыть — и журналисты послушно забыли, даже те, кто месяцами не покидал Кавказа. Соответственно, не тревожится и общество: “картинки” нет, значит, нет и проблемы. Те же, у кого всё-таки скребут кошки на сердце, успокаивают себя мыслью: ну там же нет войны, всё как-то образуется, вернутся. Мне такое доводилось слышать не раз.

Увы, звучит утешительно, но по сути — вполне бессмысленно. Вернутся, может быть, единицы, о массовом же, то есть подлинном возвращении не может быть и речи. Слишком много у него противников в самой Ингушетии, конфликты неизбежны, а русские беженцы, как мне кажется, урок усвоили твёрдо и знают, что в любой острой ситуации их центральная власть защищать не станет. Недавнее убийство русской активистки, как раз и пытавшейся наладить процесс возвращения изгнанников, лишний раз подтверждает такой вывод.