Читать онлайн «Сталинская истребительная война (1941-1945 годы)». Страница 29

Сфера задач политического аппарата была уточнена в «Программе для комиссаров и политруков в Ленинграде», изданной армейским комиссаром 1-го ранга Мехлисом 19 августа 1941 г. вслед за приказом № 27 °Cтавки Верховного Главнокомандования. Согласно ей, военный комиссар, «наряду с командиром», однозначно являлся и «военным руководителем своего подразделения». Он должен был следить и шпионить не только за всем составом рядовых, но и за командирами, командованием частей и офицерами и при этом «сотрудничать с органами военной прокуратуры, трибуналов и особых отделов». Военные комиссары и политруки должны были обеспечивать «безусловное выполнение» всех боевых приказов и отвечали за то, чтобы солдаты «храбро» и с «неизменной готовностью» «сражались до последней капли крови с врагами нашей Родины». Стало быть, именно они в первую очередь гнали красноармейцев под огонь, невзирая на потери. Одновременно комиссар был обязан «вести беспощадную борьбу с трусами, паникерами и дезертирами, твердой рукой восстанавливая революционный порядок и военную дисциплину». Это означало, иными словами, «расстреливать на месте» каждого военнослужащего, независимо от ранга, при попытке перейти к врагу (или сдаться в плен) или при проявлениях «нежелания наступать». Точно так же это значило «беспощадное» уничтожение «трусов и паникеров, малодушных и дезертиров», то есть всех, «кто самовольно, без приказа оставляет позицию». В бою с трусливыми командирами надлежало поступать в соответствии со сталинским приказом № 270. «В рядах Красной Армии, — гласил призыв Мехлиса к военным комиссарам, — нет и не может быть места для маловеров, трусов, паникеров, дезертиров и малодушных.»

Господствующая роль комиссаров и политруков в Красной Армии в качестве соглядатаев и погонщиков приводила к тому, что масса военнослужащих видела в них объект страха и неприязни. Это касалось, в частности, и офицеров, чьи командные прерогативы были сужены и которые зачастую подвергались и личной угрозе, а потому не проявляли сдержанности в оценках — во всяком случае, перед немцами. Так, командир 49-го стрелкового корпуса генерал-майор Огурцов, кстати говоря, заклеймивший советский режим «как величайший обман народа в мировой истории», 11 августа 1941 г. «с величайшим ожесточением высказался о сотрудничестве со своим политическим комиссаром», который хотя и не обладал «никакими военными знаниями», но был наделен «неограниченными полномочиями» и имел «решающее слово во всех вопросах». Этим оказывалось значительное влияние на боевые действия «в ущерб корпусу». Военный комиссар постоянно угрожал доносами.

Точно так же командир 139-й стрелковой дивизии полковник Логионов сообщил 14 августа 1941 г. о глубокой пропасти между офицером и комиссаром, которая преодолевалась «лишь с помощью страха и террора». Командир 43-й стрелковой дивизии генерал-майор Кирпичников сказал 30 сентября 1941 г., что комиссары связывают командиров «по рукам и ногам» и попросту душат «их творческие силы и их оперативное мышление». «Каковы условия, — гласил “разочарованный” ответ капитана ВВС (военного инженера) Огрызко 19 сентября 1941 г., — вы можете легко себе представить, если учтете, что на каждого военного командира приходится политкомиссар или контролер… В целом по армии на 2-х солдат приходится третий, который служит этому аппарату как член комсомола, партии или НКВД. В офицерском корпусе соотношение 1:1.» И это подтвердил командующий 19-й армией и всей окруженной под Вязьмой группировкой (19-я армия, 20-я армия, влившаяся в ее состав 16-я армия, 32-я армия, 24-я армия, оперативная группа Болдина) генерал-лейтенант Лукин[104] на основе собственного опыта: командующий армией больше не в состоянии сделать «ни единого самостоятельного шага». «Его окружают комиссары, шпики и собственный Военный совет… И у генералов есть свои шпики, они имеются у командиров полков и т. д.» Если это относилось в целом уже к сравнительно «открыто» работавшему политическому аппарату, то что же говорить о секретно функционировавшем подлинном аппарате террора в Красной Армии, аппарате НКВД, который в дальнейшем будет подвергнут более детальному рассмотрению.

Об НКВД (народный комиссариат внутренних дел), ведавшем миллионами убийств, системой концлагерей (ГУЛаг), постоянным подавлением и терроризированием жителей Советского государства и несшем ответственность за это, использовавшем для выполнения своих функций соответствующие подчиненные органы и специальные войска, написано уже так много, что в этом месте нет нужды в общих рассуждениях. Добавим здесь лишь небольшое, но характерное сообщение из начальной стадии войны о методах деятельности этой преступной организации. Начальник управления разведки и контрразведки Верховного главнокомандования Вермахта адмирал Канарис представил в июле 1941 г. доклад об осмотре здания советского посольства в Париже, то есть экстерриториального дипломатического учреждения. Согласно докладу, выяснилось, что один боковой флигель парижского посольства «был оборудован под центр ГПУ с приспособлениями для пыток, экзекуций и для устранения трупов» — видимо, уникальное явление в истории дипломатии цивилизованных государств. В докладе высказано предположение, «что в свое время здесь были устранены и трупы различных белых русских генералов, которые несколько лет назад таинственным образом исчезли в Париже».

16 июля 1941 г., когда Сталин сообщил о предстоящем осуждении арестованных генералов из штаба Западного фронта и нескольких генералов, попавших в плен, им было принято и решение восстановить в Красной Армии, наряду с «институтом военных комиссаров и политических руководителей», аппарат НКВД, точнее — особые отделы НКВД. Постановление Государственного Комитета Обороны от 17 июля 1941 г. вновь подчинило непосредственно НКВД особые отделы, включенные в состав наркомата обороны в качестве органов 3-го управления НКО лишь в марте 1941 г. — что угодно, но только не чисто административная мера, которую нарком Берия более детально описал в приказе от 18 июля 1941 г. и обосновал «славными чекистскими традициями», то есть большим опытом в осуществлении массового террора.

Показательно, что существование в Красной Армии секретной террористической организации «особые отделы», наделенной неограниченными полномочиями, вплоть до наших дней осталось практически неизвестным, и, например, в западногерманской публицистике речь всегда ведется лишь о так называемых «политических комиссарах» (имея в виду военных комиссаров и политруков). И именно этот филиал НКВД должен был решать в вооруженных силах задачу величайшей важности. Ему была поручена «решительная борьба со шпионажем и предательством в частях… и ликвидация дезертирства непосредственно в прифронтовой полосе», а также «беспощадная борьба против враждебной тайной деятельности трусливых предателей и дезертиров». В соответствии с этим особые отделы всех уровней, вплоть до дивизий (дивизионный особый отдел), получили полномочия в любое время арестовывать дезертиров из числа солдат, сержантов и — в безотлагательных случаях — офицеров и при необходимости расстреливать их на месте. Арест военнослужащих «среднего, высокого и высшего командного состава» сам по себе привязывался к предварительному разрешению особого отдела НКВД соответствующего фронта — конечно, едва ли более, чем формальное препятствие, поскольку, как показал и майор Кононов, это разрешение «в принципе разъяснялось», а в большинстве случаев и запрашивалось лишь после расстрела. На практике дело обстояло так, «что командир дивизии, когда расстреливали одного из его офицеров, получал затем краткое извещение».

Особые отделы НКВД существовали на уровне фронтов, армий, корпусов и дивизий, тогда как в штабе полка находился «уполномоченный» начальника особого отдела дивизии со своими сотрудниками. С целью охраны арестованных и для проведения расстрелов особый отдел дивизии располагал собственной стрелковой командой силой до взвода. Особые отделы, чей персонал, кроме того, имел право «всяческого контроля и просмотра всех документов» и участия по всех служебных совещаниях, являлись организацией, эффективность которой базировалась в первую очередь на системе шпионажа, пронизывавшей все разветвления армии. Приказ № 40 начальника особого отдела НКВД Отдельной 51-й армии, бригадного комиссара Пименова от 25 октября 1941 г. дает представление о том, в каком объеме «советские патриоты» в Красной Армии подвергались слежке и доносам. Ведь Пименов угрожающим тоном сетовал на то, что в 276-й стрелковой дивизии «оперативными» тайными сотрудниками, доверенными лицами и агентами все еще не созданы во исполнение сталинского приказа № 270 и дополнительных приказов НКВД ни «массовая секретная служба», ни «широкомасштабная справочная сеть», ни «густая сеть агентов-осведомителей», ни «работоспособные агентурные ячейки». Хотя в каждую роту, наряду с «резидентом», надлежало внедрить не менее 8 «агентов-осведомителей», в одной роте этой дивизии, как он указывал, на передовой находился только единственный шпик, так что «классово-враждебные», «контрреволюционные», «преступные элементы» могли беспрепятственно вести свою «подрывную работу».