Читать онлайн «Избавься от кошмаров прошлой жизни». Страница 8

Одновременно я увлеклась хирургией, хотя моя близорукость мне очень мешала. Я занималась в студенческом хирургическом кружке и работала в хирургическом отделении дежурной медицинской сестрой. Там же проходили и занятия по хирургии. Зав. кафедрой профессор Виноградов однажды на обходе спросил меня: "Никак не пойму, ты кто сейчас - студентка или медсестра? Все время в клинике - и ночью и днем". А потом решила изучать более подробно оперативную хирургию. Эта неклиническая дисциплина занималась техникой оперативных вмешательств и тесно была связана с топографической анатомией. Я стала заниматься в кружке при кафедре. Мой круг интересов замкнулся на пересадке органов и тканей. Тогда разработка этой проблемы только начиналась. Мне сначала были поручены копрологические исследования, если проще - я исследовала кал у животных до операции и после. Я это делала, как всегда, с энтузиазмом. Потом стала ассистировать на операциях.

Эта научная работа затем плавно перешла в тему моей кандидатской диссертации, которую я защитила по окончании аспирантуры. Ко мне в качестве помощника в аспирантуре была прикреплена студентка из Камбоджи Хак Пхадетх. У неё было двое детей: девочка пяти лет и мальчик трех лет. Пхадетх прекрасно овладела техникой наложения сосудистого и кишечного швов. Я всегда с восхищением смотрела на её тонкие ловкие пальчики. Трудолюбива была, вынослива и настойчива. Сотрудники лаборатории по пересадке органов и тканей, когда она уехала из страны, всегда улыбались, когда вспоминали наш тандем. Я около метра восьмидесяти и Хак - худенькая девочка-подросток идем в операционную. Я стою, наклонясь в три погибели над операционным столом, а она на высокой подставке с трудом достает до операционного поля. Всегда слышался её неповторимый с акцентом голос, который звал меня: "Вала". Когда она уезжала - сначала во Францию, а потом на родину, в её багаже было 5 ведер-контейнеров с заспиртованными кишечными трансплантатами. Хак собиралась на родине продолжить научную работу.

Но судьба распорядилась иначе. Ее расстреляли вместе с мужем и детьми полпотовцы в китайском посольстве, где они укрывались. Ее муж был одним из руководителей противополпотовского движения. Я долго не верила в смерть Пхадетх и ждала от неё известий.

Университет был сложным организмом, в котором в разных ритмах уживалось многонациональное его населения. Я не помню, чтобы студенты дрались друг с другом. Не было войны и между отдельными землячествами. Это было настоящее содружество стран и народов, это было мирное сосуществование. Очень хорошая модель для развития земной цивилизации.

В годы учебы в аспирантуре я работала хирургом в приемном отделении 4-й градской больницы, а потом травматологом в травмпункте. Я была единственной беспартийной на потоке среди русских. Поэтому после окончания университета с красным дипломом получила свободное распределение, а не была оставлена при университете. Помню, как, голодная, иду по "аллее жизни", так называли путь от морга до роддома на Большой Пироговке, после очередной неудачной попытки устроиться на работу. Без прописки не брали. Навстречу мой куратор по аспирантуре. Поздоровались, и он, не спрашивая ни о чем, достает из внутреннего кармана пальто сотенную и протягивает мне. Видимо, у меня вид был ещё тот. И говорит: "Отдашь, когда будет". Эта сотенная для меня была тогда больше, чем просто денежная купюра. Все мне сочувствовали на словах, но практическую помощь оказала только один человек.

Мои послеаспирантские страдания закончились довольно неожиданно. В моей судьбе принял участие академик Владимир Васильевич Кованов. О Владимире Васильевиче знают очень многие, чьи жизни сложились бы совершенно по-иному, не так, как бы они хотели, если бы он не пришел на помощь. Он сам много испытал, прежде чем стал хирургом, ученым и педагогом. За его плечами была война и работа в военно-полевом госпитале. Потом - заведование кафедрой оперативной хирургии и топографической анатомии. Более десяти лет Владимир Васильевич был ректором 1-го Московского медицинского института. Владимир Васильевич отличался глубокой житейской мудростью. Он был природным психологом и видел, на что способен каждый человек.

Коллектив кафедры, которой он руководил, был очень сплоченным, состоял в основном из его учеников. В этот коллектив я и попала. Оказывается, Владимир Васильевич давно приглядывался ко мне, когда я выполняла свою кандидатскую на базе его лаборатории. И он взял на себя очень трудную задачу добиться разрешения на мою прописку в Москве. Кто я была такая? Обыкновенный кандидат наук, без каких-либо выдающихся заслуг. О таких говорят: "Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан". Не знаю, что уж такого разглядел во мне академик Кованов, но он пять раз ходил на прием к очень высокому начальнику в Моссовете, просиживал в его приемной часами и все-таки добился своего. Тогда в прописке отказывали иногородним, уже имеющим свое имя в большой науке, не мне чета.

Но прописываться было негде. В то время строилось кооперативное жилье. Однокомнатная квартира была большим дефицитом и стоила немалых денег. С квартирой мне помог тоже Владимир Васильевич. Но денег у меня не было ни копейки. Папа продал в Костроме недостроенную теремок-фазенду, все книги, пластинки и все мало-мальски годные для продажи вещи, и даже мою золотую медаль, но потом он её выкупил. Основную сумму составили деньги, которые я заработала врачом в стройотряде в Карелии.

Я преподавала на втором лечебном факультете. На нем учились стажники, люди, проработавшие уже фельдшерами или медицинскими сестрами после окончания медицинских училищ. Многим было далеко за тридцать. Учились они старательно. Некоторым только с седьмой или восьмой попытки удалось попасть в институт, чтобы осуществить свою мечту и стать врачом. Я, может быть, сейчас предам память об этих очень старательных, милых моему сердцу, одних из первых моих студентах, но все-таки скажу: за редким исключением фельдшер или медсестра, проработавшие достаточное время в этом качестве, так и останутся с первоначально сформировавшимися стереотипами и выработать врачебное мышление им не удастся. Я потом с врачами такой судьбы сталкивалась. Как и трудно переучить психиатра или невропатолога на психотерапевта. Я как-то наблюдала, как психотерапевт (в прошлом невропатолог), не отрываясь, строчила на приеме рецепты. При этом непрерывно училась психотерапии. Добросовестно посещала все дополнительные семинары и тренинги. Казалось бы, очень близкие специальности: психотерапия, психиатрия и неврология. Но лучше начинать с чистого листа. И тогда рука не потянется за ручкой, чтобы выписать человеку с душевными расстройствами рецепт, а будет только слово. С него начиналось мироздание: "Вначале было слово". Если бы меня давил груз знаний по психиатрии, я бы никогда не пришла к своей методике. Слово - энергоинформационно, и ни одна таблетка самой известной фармацевтической фирмы никогда не заменит его целительного действия. Конечно, среди таких переквалифицировавшихся в психотерапевты есть и исключения.

Я проработала на кафедре академика Кованова одиннадцать лет. Все, что можно и нужно было узнать об оперативной хирургии и топографической анатомии, я прочитала и узнала. Я рвалась в клинику. Все, с кем я делилась этой мечтой, скептически оценивали мои шансы. Мне было 34 года, возраст, в котором хирург уже считается сформировавшимся, и я была не мужик, а баба. Некоторые очень трудолюбивые и способные молодые ребята с кафедры пытались стать клиницистами, но им это не удалось. Однако мое намерение было твердым. Я ни на миг не сомневалась, что своего добьюсь трудолюбием и целеустремленностью.

Заведующим кафедрой госпитальной хирургии, на которую я пришла, был член-корреспондент РАМН профессор Владимир Иванович Петров, ученик школы тогдашнего министра здравоохранения академика Бориса Васильевича Петровского. В то время Петров стал после Владимира Васильевича Кованова и ректором 1-го медицинского института.

Владимир Иванович Петров был добрейшим человеком и очень волевым. Ему не было ещё и семнадцати, когда он добровольцем ушел на фронт после получения похоронки на отца. Был ранен в позвоночник, обездвижен. Была нарушена функция тазовых органов. Долго лечился в различных госпиталях. Поступать в медицинский институт пришел на костылях. А потом стал чемпионом Москвы по слалому.

В бытность его ректором около него крутились, заискивали, припадали к его ногам в лживой услужливости, а когда он заболел и ушел из института, его забыли. На панихиду по нему многие из тех, кому он просто сделал карьеру, не пришли. Я бы об этом здесь не писала, потому что веками известно, что человеческая неблагодарность - это не миф. Но на панихиде со мной случилось совершенно неожиданное для меня. Гроб с телом стоял на возвышении в небольшом помещении. Это была половина холла перед просторным актовым залом. Несколько колонн подпирали потолок. По левую сторону гроба сидели, как и полагается, все родственники, включая жену и дочь. Я только сейчас понимаю, что случилось. Со мной это когда-то уже было. Только не в этой жизни. В науке это называется дежа вю.