Читать онлайн «И всё им неймётся!». Страница 37

Наконец, года полтора назад, когда Солженицына отрешили от телевидения (точнее, он стал появляться не каждую неделю регулярно, как до этого) Радзин­ский мог бы организовать мощную демонстрацию протеста, призвав на неё читателей своих талмудов «Загадки истории» и «Загадки любви». Лозунг мож­но было выдвинуть такой: «Даёшь Солженицына по всем программам ежедневно!». К этой демонстра­ции, вероятно, примкнул бы и профессор социоло­гии Никита Покровский, писавший 10 апреля в «Не­зависимой газете» по поводу помянутого зверства в отношении пророка: «Власти легко и безболезненно изолировали Солженицына от аудитории. Естествен­ным образом «народ безмолвствовал» ...Да, народ безмолвствовал, ибо для него эта изоляция действи­тельно прошла безболезненно, кажется, он даже не заметил её.

Но почему речь идёт об изоляции? Разве телеви­дение - единственный способ общения писателя с читателем? Ведь существуют газеты, журналы, кни­ги. И Солженицын вовсе не пренебрегает ими. Его толстенными фолиантами, как и грандиозными со­чинениями Радзинского обо всём возможном и кое о чём сверх того, завалены книжные магазины и книж­ные развалы. Однако профессор Покровский заклю­чает трагически: «Пророк замолчал в своём величии и отстранённости от сует». Ну, если его отстранили именно от сует, то это и хорошо. К лицу ли величе­ственному пророку суетиться? Ведь когда ещё было сказано: «Служенье муз не терпит суеты». А теле- суеты - особенно. Лично я, например, выступал по телевидению лишь один раз в жизни, и ничего, живу, порой получаю от читателей 20-30 писем в день.

Но всё дело-то в том, что Солженицын за послед­ние 35 лет так привык к суете, что жить без неё не может, и потому, конечно же, ужасно страдал из-за лишения его еженедельных вещаний. И тут демон­страция читателей «Загадок любви» была бы для него чрезвычайно отрадна. Но, увы, не организовал Радзинский и демонстрацию, не бросил клич «Да­ёшь Исаича!» У него всё ещё тряслись поджилки.

И вот, наконец, после 35-ти лет упущенных воз­можностей и полной немоты бесстрашный Эдвард бросил миру своё золотое словцо во славу великому­ченика, пророка и чудотворца Солженицына именно теперь, когда это совершенно безопасно, безвредно и не нужно никому, кроме самого пророка. Думается нам, что в обстановке всенарастающего безразличия к его титанической личности это для него дороже, чем Нобелевская премия. Потому и решили мы отме­тить такое событие новой публикацией эпохального характера.

Ныне всё более модной становится у нас астро­логия. Дело дошло до того, что ТАСС регулярно го­товит на каждую неделю гороскопы, и даже газеты, вчера ещё бывшие органами коммунистической пар­тии, не жалея места на полосе, регулярно печатают их. Поэтому едва ли кто удивится тому, что мы, ре­шив высказать кое-какие соображения об Алексан­дре Солженицыне, предварительно заглянули в го­роскоп «козерогов», к коим этот «великий писатель» (М. Горбачёв) принадлежит.

В гороскопе сказано, конечно, многое, но сегодня нас заинтересовало вот что: «Может быть филосо­фом». И действительно, А.И. Солженицын - фило­соф. В молодости, по его собственному признанию, он был марксистом, причём - воинствующим, клы­кастым. Так, рассказывая в «Архипелаге ГУЛаг» о встрече в Бутырской тюрьме с неким «православным проповедником из Европы» Евгением Ивановичем Дивничем, который лихо поносил марксизм, он пря­мо заявил: «Я выступаю в защиту, ведь я марксист». Поэтому многие его почитатели, например, журна­лист Михаил Геллер, говорят о нём: «верующий, потерявший веру». Они утверждают также, что его антисоветские книги написаны «с болью обманутой любви». Это, разумеется, весьма впечатляет. Обма­нутые, прозревшие и раскаявшиеся всегда пользуют­ся большим доверием, ибо принято считать, что уж они-то знают покинутый лагерь! К тому же расстри­ги обычно и любопытство вызывают у всех.

Вот что, однако, выясняется при более вниматель­ном рассмотрении дела. Солженицын рассказывает о своём изучении марксизма очень откровенно: «Са­мого Маркса читать трудно, но существуют учебни­ки... Я поддался этому искушению (изучить марк­сизм без прикосновения к Марксу. - В.Б.) и с таким мировоззрением я пошёл на войну». То есть самого Маркса-то он не читал, не осилил, мировоззрение его сложилось по каким-то учебникам, среди кото­рых, естественно, могли быть и не очень удачные.

К тому же, по воспоминаниям людей, знавших Александра Исаевича в пору учёбы, он тогда сильно был склонен к зубрёжке. Н. Решетовская, его первая жена, рассказывает, например, что её жених, а затем муж, делал специальные карточки, куда заносил раз­ного рода сведения, нужные по учёбе, и то сам пере­бирал их, то заставлял невесту, а потом жену экзаме­новать его по ним, - на прогулках, в кинотеатре перед началом сеанса, в гостях, пока ещё не сели за стол, даже перед сном, уже под одеялом. Его голубая мечта тех дней - большая китайская ваза на столе, полная таких карточек... Весьма вероятно, что именно так, предварительно расписав по карточкам, изучал он и марксизм. Сочетание неудачного учебника с кар­точным методом изучения не могло не дать самых достослёзных результатов, а именно - карточного до­мика познаний.

Домик, как видно, состоял главным образом из цитат. Во всяком случае в упоминавшемся расска­зе о столкновении с богословом Е.И. Дивничем пи­сатель говорит именно о них как о своём главном оружии в борьбе за марксизм: «Ещё год назад как уверенно я б его бил цитатами, как бы я над ним уничижительно насмехался!» Но теперь, констати­рует он, «меня бьют почти шутя». И ничего в этом нет удивительного.

Нетрудно представить себе, как происходило из­биение будущего нобелевского лауреата. Он, допу­стим, когда-то выписал из учебника в свою карточку: «бытие определяет сознание», выучил на сон гряду­щий, запомнил на всю жизнь, и вот теперь с этой выпиской наперевес шел в атаку на «православного проповедника». А тот ему - такой, скажем, вопросик: «Позвольте, чадо моё, а как же, например, с самим Лениным? У него отец - действительный статский советник, семья чиновно-дворянская, бытие в дет­стве и юности вполне обеспеченное, благополучное, даже, извиняюсь, именьицем Кокушкино владели, а у него, несмотря на такое-то бытие, самое что ни на есть революционное сознание. Ась?» Что на это мо­лодой цитатчик мог ответить? Ничего! В карточках ответа не было. Одним ударом неглупого человека он был загнан в угол и там рухнул, погребённый под своим карточным домиком.

Да мне ль его бояться?

Поднявшись, утеревшись, он изумился молние­носности своего разгрома. Как же так? Ведь картоте­ка была до того хороша! Как у шарманщика, который вдвоём с попугаем торговал на родном ростовском базаре «счастьем» из ящичка. Но факт оставался фактом. И тогда, прельстившись лёгкостью добычи, Солженицын сам пошёл громить марксизм, сам стал проповедовать: это, мол, «слишком низкий закон, по которому бытие определяет сознание», это даже - «свинский принцип».

Закон действительно не очень хороший, если его железно прилагать к каждому отдельному человеку, к любому индивидууму. Но ведь марксисты этого не делают! То ли в спешке, то ли действительно уж очень плох был учебник, но студент Солженицын сделал в своё время усечённую выписку, а понять её расширительно - не набрал ума. Настоящие маркси­сты понимают вопрос так: ОБЩЕСТВЕННОЕ бытие определяет ОБЩЕСТВЕННОЕ сознание, причём определяет, само собой ясно, в самых общих чер­тах. Что же касается отдельного человека, то о нём у марксистов, разумеется, есть соответствующие ого­ворки, хотя бы у того же Ленина: «Личные исключе­ния из групповых и классовых типов, конечно, есть и всегда будут». Таким исключением и был, в част­ности, он сам.

Никто этого, увы, не сказал вчерашнему маркси­сту, не уличил его. Поощрённый безнаказанностью, он уж совсем расхрабрился: «Да что мне Маркс! Да мне ль его бояться!». И снова с великой болью об­манутой любви ринулся в бой против марксизма.

Вернее, против своей картотеки. Так как при этом в какой-то мере всё же приходилось иметь дело с мыслями и высказываниями людей, которых, как го­ворится, голой рукой не возьмешь, то Обманутый и не действовал голой рукой, а всегда вооружал её - то ножницами, то клеем, то краской.

Он вообще убеждён в полной правомерности та­кого рода своих действий. Так, полемизируя с одной книгой юриста И.Л. Авербаха, даёт сноску: «Все неоговоренные цитаты в этой главе - по книге Авер­баха. Но иногда я (пуская в ход ножницы, клей и т.д.

- В.Б.) соединял его разные фразы вместе... Однако смысла я не исказил нигде». В данном случае это можно понять так: если я столь бережлив к смыслу речей неведомого вам Авербаха, то уж какие могут быть сомнения относительно моего цитирования или изложения мыслей Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина! Искажать смысл их речей - да это невоз­можное дело!