Читать онлайн «Проблемы международной пролетарской революции. Коммунистический Интернационал». Страница 40

Сейчас революционные синдикалисты, или, точнее, коммунисты, как Монатт, Росмер и другие, составляют меньшинство в рамках синдикальных организаций. Они находятся там в оппозиции, критикуют и обличают махинации правящего большинства, которое проводит реформистские, т.-е. чисто буржуазные тенденции. В таком же положении находятся французские коммунисты в рамках социалистической партии, проводящей идеи мелкобуржуазного реформизма.

Разве у Монатта и Жуо есть общая синдикальная политика? Нет, это – враги. Один служит пролетариату, другой проводит в замаскированном виде буржуазные тенденции. Разве у Лорио и Реноделя-Лонге общая политика? Нет, один ведет пролетариат к революционной диктатуре, другой подчиняет трудящиеся массы национальной буржуазной демократии.

А чем отличается политика Монатта от политики Лорио? Только тем, что Монатт действует преимущественно на синдикальной почве, Лорио – преимущественно в политических организациях. Но это лишь простое разделение труда. Действительно революционный синдикалист, как и действительно революционный социалист должны объединиться в коммунистическую партию. Они должны перестать быть оппозицией внутри чужих организаций. Они обязаны, в качестве самостоятельной организации, стоящей под знаменем III Интернационала, стать лицом к лицу с широкими массами, давать ясные и отчетливые ответы на все их запросы, руководить всей их борьбой, направляя ее на путь коммунистической революции. Синдикальные организации, кооперативные, политические, пресса, нелегальные кружки в армии, парламентская трибуна, муниципалитеты и пр. и пр. – все это лишь различные организационные формы, практические методы, разные точки опоры. Борьба остается единой по своему содержанию, на какую бы область она ни распространялась. Носителем этой борьбы является рабочий класс. Его руководящий авангард – коммунистическая партия, в которой действительно революционные синдикалисты должны занять почетное место.

Ваш. Л. Троцкий.

Август 1920 г. 

В сентябре прошлого года три революционера, три молодых француза утонули в холодных водах Севера на пути между Россией и Норвегией, – гражданская война охватывает весь мир, и ее трагические эпизоды развертываются не только на суше, но и на воде.

За эти годы каждый из нас терял в бою немало друзей. Число таких потерь огромно во всех странах и каждый день продолжает расти. И однако, смерть Лефевра, Лепти и Вержа выделяется даже и на фоне нашего времени исключительностью своей обстановки, своим – если будет позволено сказать – трагическим романтизмом.

Из трех погибших товарищей, – столь различных между собою и в то же время столь родственных в основном, – я меньше всего знал Вержа. Я его видал только в Москве, притом бегло, и один лишь раз я говорил с ним несколько подробнее. От него исходило обаяние простоты и честности. Он приехал, чтобы видеть своими глазами, чтобы узнать, чтобы бороться. Насколько мне показалось, Вержа – не тип энтузиаста. Несмотря на молодость, в нем чувствовалась спокойная уверенность, которая зорко глядит вокруг себя, отличает мелкое от важного, поверхностное от основного и которая не нуждается в пылкости, чтобы в решительную минуту проявить высокое мужество. Такие люди нужны французскому пролетариату.

Лепти я знал еще по Парижу. Его небольшая приземистая фигура, умное отчетливое лицо, зоркий взгляд исподлобья сразу выделяли его. Металлический голос заставлял его слушать. Этот землекоп был сделан из прекрасного боевого материала! Яркая индивидуальность, Лепти в то же время воплощал в себе важнейшие черты французского и особенно парижского пролетариата. В нем сидел прирожденный революционный вождь, который ждал своего часа, чтобы развернуться. Во Франции было и есть немало даровитых рабочих, которые поднимались на спине пролетариата наверх, превращались в выскочек буржуазного парламентаризма или прирученного синдикализма и, рука об руку с адвокатами и журналистами, предавали рабочий класс. Лепти сосредоточивал в себе возмущение обманутых масс не только против капиталистического класса, но и против его бесчисленных агентов в самом пролетариате. Лепти ничего не хотел брать на веру. Он несомненно был пламенной натурой, но замкнутой и недоверчивой. Слишком много раз обманывали тех, кого он представлял! Он приехал в Советскую Республику со своим запасом недоверия, со своим взглядом исподлобья и с жаждой узнать, чтобы действовать. Он все осматривал дважды и трижды, проверял и снова спрашивал и снова проверял. Лепти считал себя анархистом. Его анархизм не имел ничего общего с той салонной, поповски-интеллигентско-индивидуалистской болтовней, которая так широко распространена во Франции. Его анархизм был выражением – теоретически неверным – глубокого, истинно пролетарского возмущения против мерзости капиталистического мира и против подлости тех социалистов и синдикалистов, которые ползают перед этим миром на коленях. Но именно потому, что в основе этого анархизма лежала неразрывная связь с массами и готовность бороться до конца, Лепти, ходом вещей, ходом борьбы, ходом собственной мысли должен был неизбежно прийти к диктатуре пролетариата и Коммунистическому Интернационалу, если бы его не поглотили на пути волны Северного океана.

Лефевр был интеллигентом и, если не ошибаюсь, из вполне буржуазной семьи. Это – чистый тип революционного энтузиаста. С ним я также познакомился только в Москве, во время II Конгресса, но наблюдал его близко, так как приходилось с ним работать в комиссии по парламентаризму. Вспоминаю, между прочим, как на одном из комиссионных заседаний, в дискуссии с итальянским коммунистом Бордига, Лефевр, признавши, что в нашу эпоху парламентаризм не может иметь решающего значения, прибавил, нежно, как всегда, глядя сквозь свои большие роговые очки: «И все же нельзя отрицать выгоды и удовольствия от возможности сказать в парламенте Мильерану на расстоянии одного метра от его лица – вы негодяй». Лефевр всегда волновался, всегда опасался во время Конгресса кого-нибудь или что-нибудь упустить, чего-либо не дослышать или кому-нибудь чего-либо необходимого не сказать. И он одинаково стремился впитать в себя все, что мог дать ему Конгресс, и в то же время высказать свои мысли, надежды и ожидания. Уже на второй или третий день Конгресса я увидел Лефевра в русской косоворотке. Он стремился внешним образом запечатлеть свое доверие к Советской России и свою связь с нею. Он не искал проверки, как Лепти. Он принадлежал в прошлом не к тому классу, который обманывали, а к тому классу, который обманывал. Но он порвал со своим классом до конца. И он стал рядом с Лепти. Правда, Лепти смотрел на него немножко исподлобья. Но они сошлись бы месяцем раньше или позже. Они сошлись бы на боевых постах пролетарской диктатуры, если бы предательская волна не поглотила тот челн, в котором эти трое – Лефевр, Лепти и Вержа – пытались пересечь линию империалистской блокады.

Столь различные по происхождению и индивидуальностям, эти три борца останутся навсегда соединенными вместе в памяти французского и международного пролетариата: они шли, в конце концов, одним и тем же путем к одной и той же цели и погибли на одном и том же этапе. Мы их не забудем.

26 февраля 1921 г.

Мой дорогой друг!

Пользуюсь случаем, чтобы послать Вам горячий привет и высказать по поводу положения дел во французском синдикализме некоторые свои личные соображения, которые, как я надеюсь, вполне согласуются с руководящей линией III Интернационала в целом.

Я не скрою от Вас, что чувство радости, какое испытываем мы все, наблюдая возрастающий успех революционного синдикализма, сопровождается глубоким беспокойством по поводу дальнейшего развития идей и отношений во французском рабочем движении. Сегодня революционные синдикалисты всех течений являются еще оппозицией и сплачиваются воедино именно своим оппозиционным положением. Завтра, с того момента, как вы овладеете Всеобщей Конфедерацией Труда, – а мы не сомневаемся, что этот день близок, – вы станете перед основными вопросами революционной борьбы. И вот именно здесь открывается область серьезного беспокойства.

Официальной программой революционного синдикализма является Амьенская хартия[161]. Для того, чтобы сразу как можно резче формулировать свою мысль, я скажу прямо, что ссылка на Амьенскую хартию есть не ответ, а уклонение от ответа. Для всякого мыслящего коммуниста совершенно ясно, что французский довоенный синдикализм был глубоко значительным и важным революционным течением. Амьенская хартия была чрезвычайно ценным документом классового движения пролетариата. Но этот документ исторически ограничен. С того времени произошла мировая война, создалась Советская Россия, по всей Европе прошла могущественная революционная волна, вырос и развился III Интернационал. Старые синдикалисты и старые социал-демократы разбились на два и даже на три враждебных лагеря. Новые вопросы гигантского размера встали перед нами, как практические вопросы дня. В Амьенской хартии на эти вопросы ответа нет. Когда я читаю «La Vie Ouvriere», я и там не нахожу ответа на основные вопросы революционной борьбы. Неужели же ныне, в 1921 году, наша задача состоит в возвращении на позиции 1906 года, в «восстановлении» (reconstruction) довоенного синдикализма? Эта позиция принципиально очень похожа на позицию политических «восстановителей» (reconstructeurs), которые мечтают вернуться к «чистому» социализму, каким он был до военного грехопадения. Эта позиция бесформенна, она консервативна и грозит стать реакционной.