Читать онлайн «Эвропатология личности и творчества Льва Толстого». Страница 37

4. Стиль и техника письма Л. Толстого. Влияние на них эпилептоидных механизмов ""

а) Эпилептоидный характер реализма Толстого

В этой главе обратим внимание на стиль и технику Толстовского письма. Здесь также мы имеем характерные проявления эпилептоидной психики в эпилептоидном творчестве.

Принято считать в критической литературе Толстого реалистом. Однако, его реализм не укладывается в рамки тех реалистов, которым дается это название по праву. Реализм Толстого носит тот своеобразный характер, который присущ писателям с эпилептоидной установкой психики. Вернее, можно было бы говорить о стиле Толстого, как о стиле "психологического реализма" в эпилептоидном преломлении или короче: о стиле "эпилептоидного психологизма". Восприятия внешнего мира у эпилептоида вовсе не так реальны, как это, например, у циклоидных личностей с действительно реальным мироощущением. Эпилептоидная личность всегда одержима той или иной формой психической диссоциации. Постоянная напряженность и страх потерять свое "тело", свою "физиологию": или же тот же страх потерять сознание, постоянная изменчивость этого сознания в ее эквивалентах (грезоподобное, сумеречное состояние, "остановка жизни", психические "провалы", экстатические и ауральные переживания и пр. и пр. ) -- все это вырабатывает у эпилептоида заостренное внимание и к реальному и, в равной мере, к нереальному, к физическому и к метафизическому; или он чувствует этот физический, реальный мир обостренно или обратно, он цепляется как утопающий за свои ауральные переживания, которые он также чувствует обостренно. Находясь в таком неустойчивом мироощущении, он потому или "слишком" реалист или "слишком метафизичен". Чаще всего та и другая установка переплетаются между собой: то он во власти "чересчур" реального, то во власти "чересчур" нереального. Реальные переживания эпилептоид любит описывать в стремлении компенсировать свое чувство малоценности, а чувство малоценности вырабатывается у него постоянным страхом потерять реальное мироощущение во время частых "погружений". Он всегда цепко хватается за всякую реальную мелочь доказывающую ему, что он реально существует, как все другие, чтоб убедить себя и других в своей полноценности.

Мало того, он хочет "перещеголять" других в убеждении, что он действительно имеет реальное мироощущение, точно так же как невротик-заика стремится не только уничтожить недостаток своей речи, но и сделаться блестящим оратором; иначе говоря, Не только компенсировать недостаток, но и достигнуть гиперкомпенсации.

Вот почему эпилептоид - художник заостряет все свое внимание на реализм, вырабатывает доминанту на мелочи реального мира, "влюбляется" в эти мелочи.

Таким образом, можно говорить, что реализм Толстого есть гиперкомпенсация против эпилептоидного тяготения к нереальном у, миру метафизики и мистики. Реализм его есть компенсация невротика, чтобы спастись от всевозможных "погружений" нереального мира. Так мы должны рассматривать Толстовский реализм. Однако, в такой компенсации ему помогает способность эпилептоида видеть предметы, явления природы, людей их психические процессы сквозь призму гипермнестического обострения; способность "видеть" все необыкновенно ярко, подчеркнуто проникновенно (см. ниже в главе "Симптоматология творческих приступов о значении гипермнезии в творчестве Толстого). Что касается его тяготения к нереалистическим переживаниям, то это оборотная сторона монеты эпилептоидной натуры. Выше мы видели, что в психику Толстого всегда вклиниваются всевозможные формы "погружения" патологического характера. Если для субъективной жизни эпилептоида эти "погружения" ему кажутся реальными, то для читателя не эпилептоида они далеко не реальны. Тем более, что эпилептоидный писатель любит обволакивать эти переживания густой пеленой мистики и метафизики, тем более когда эти последние, в свою очередь, обрабатываются в литературно-художественные рамки кистью большого художника.

Крайние тенденции к реализму и противоположному -- к нереальному, метафизическому, есть логическое следствие той же диалектики природы эпилептоида. Поэтому мы и оцениваем реализм Толстого как реализм эпилептоидного стиля. Все последствия, вытекающие из такого реализма, мы увидим в следующих главах.

b) Эпилептоидная склонность к обстоятельности и детализации

Тенденция рассказывать или описывать что либо чрезвычайно подробно, обстоятельно, потребность распространяться обо всех мелочах, детализация этих мелочей -- черта эпилептоидной психики. Об этой склонности подробно распространяться о чем-либо и склонности к обстоятельности говорит сам Толстой таким образом: "я замечаю, что у меня дурная привычка к отступлениям, и именно, что эта привычка, а не обильность мыслей, как я прежде думал, часто мешает мне писать и заставляет меня встать от письменного стола и задуматься совсем о другом, чем то, что я писал. (Дневник молодости Льва Толстого. Москва, 1917 г., т. 1). Клиницистам уже давно известна эта своеобразная особенность эпилептоида. Утрированное внимание к мелочам вытекает из постоянной "доминанты" внимания ко всяким мелким проявлениям "тела" иди "духа" сигнализирующие припадок (или "эквивалент"). Заостренное внимание к "мелочам" есть результат постоянной диссоциации между эпилептоидным "телом" и эпилептоидной психикой. Постоянная настороженность и боязнь предвестников вырабатывает условный рефлекс -доминанту к мелочам, к деталям. Отсюда и Толстовская склонность к этим мелочам. Недаром Овсянико-Куликовский называл это свойство Толстого: "разменом больших духовных ценностей на мелкую ходячую монету".

Эпилептоидная заостренность внимания к мелочам в глазах эпилептоидного художника большого масштаба превращается в громадную силу. Зная по личному опыту эпилептоида, что "мелочами" начинаются часто "большие события" в его телесных и психических переживаниях ("остановки жизни", припадок), он в описаниях своих мастерски пользовался мелочами и давал им выпуклые характеристики, значительно больше говорящие о данной личности, нежели описания главных черт или общее описание персонажей.

Справедливо указал Эйхенбаум, что эта склонность ничего общего не имеет с лирическими отступлениями романтических писателей, где также любовь к таким отступлениям вытекала из их лирической, романтической настроенности и была, наоборот, признаком "хорошего тона и вкуса", а не "дурной привычкой", как выражался о себе Толстой. Эта "дурная привычка" вытекала из органической потребности эпилептоида к обстоятельности в рассказе и потребности распространяться в мелочах и деталях. Эпилептоид Достоевский, который также, как и Толстой, вследствие одной и той же органической причины, страдал той же "дурной привычкой" к обстоятельности и детализации мелочей, говорит об этом в "Братьях Карамазовых" устами Ивана:

"Иногда видит человек такие художественные сны... с такими неожиданными подробностями, начиная с высших ваших проявлений, до последней пуговицы на манишке, что, клянусь тебе, Лев Толстой не сочинит".

Здесь нам Достоевский определенно указывает на эпилептоидный генез склонности к детализации в гипермнестических переживаниях. Когда эпилептоид переживает гипермнезию (здесь Достоевский, как это делает часто и Толстой, под видом сновидения подразумевает гипермнезию, появление которой не исключается, впрочем, и в форме сновидений), обострение интеллектуальных переживаний идет у него по двум крайним направлениям: или в сторону обострения мельчайших деталей -- "до мелкой пуговицы на манишке", или же в другую крайность, в сторону "высших проявлений", "высших материй" -- в сторону абстракции, ведущих к "генерализациям" и к обобщениям метафизического характера. Подчеркивая эти 2 полюса эпилептоидного интеллекта, Достоевский ясно указывает нам эпилептоидный генезис этого явления и этим самым дает нам ключ к пониманию склонности к детализации эпилептоида.

с) Эпилептоидная склонность к повторениям и подчеркиваниям ("приставания" к читателю)

Однажды, сравнивая себя, как художника, с Пушкиным, Л. Толстой сказал Берсу, что разница их, между прочим, та, что Пушкин описывая художественную подробность, делает это легко и не заботится о том, будет ли она замечена и понята читателем, он же как бы пристает к читателю с этой художественной подробностью, пока ясно не растолкует ее.

И, действительно (это отметила и литературная критика), Толстой своими бесчисленными повторениями одной и той же детали, "пристает" к читателю. Эта особенность письма у Толстого не случайное явление, а также органически вытекает из его эпилептоидной натуры.

Эпилептоидные натуры имеют склонность повторяться, распространяться, в резких случаях "топтаться" на одном и том же месте, на одних и тех же деталях; иногда отмечается до утрировки стремление быть "упорным" на этих деталях, "вязнуть" на одних и тех же местах, что делает их речь своеобразной и производит то гнетущее впечатление "приставания", стилистического упрямства, иногда даже назойливости. Конечно, у Льва Толстого не так резко выражено, как это здесь мы отмечаем. Надо принять во внимание, что Толстой в своих работах не торопился, старался тщательно обрабатывать свои произведения, переписывались они у него до 7 раз, и все-таки это "приставание" обращает внимание читателя; несомненно эту черту надо отнести к вышеупомянутым особенностям эпилептоидной речи. Тем более, что об этой особенности говорит сам Толстой как о своем недостатке. Надо думать, что в его рукописях необработанных, это "приставание" выражено еще резче. Приведем здесь ряд примеров таких повторений-"приставаний", которые приводил Мережковский в своих исследованиях о Толстом.