Читать онлайн «Владимир Соловьев - критик и публицист». Страница 9

Рассматривая Толстого как представителя "третьего рода", Соловьев цитирует программные стихи поэта, в которых он обнаружил подлинную диалектику - борьба двух начал ведет к торжеству вечной жизни. В лирике Толстого Соловьев находит высокий уровень философской мысли. Здесь он был судьей в высшей степени компетентным, хотя, если вспомнить его дружескую близость с обитателями Пустыньки, и небеспристрастным.

29

Суждения критика собственно о поэтическом мастерстве Толстого очень сдержанны.

Статья о Полонском, друге Фета и Соловьева, была написана позже других статей о русских лирических поэтах и явилась итогом этого своеобразного цикла. Полонский не столь талантлив, как Фет, который здесь назван "гениальным лириком". Но отдельными чертами творчества и мировоззрения Полонский был очень близок и дорог философу-критику. Близость эта духовная, идейная - подчеркивается уже в начале статьи; о Полонском писать было, по-видимому, проще, чем о Пушкине или о Фете, поскольку стихи его легко пересказывались и объяснялись в силу откровенного публицистико-философского их характера.

Глобальный символ поэзии для Соловьева - Вечная Женственность, "лучезарная", "подруга вечная". В стихах Шелли и Полонского он обнаруживает нечто сходное, близкое его сердцу: "женственная Тень" и "вечно юная Царь-девица". Видения эти стали неисчерпаемым, "запредельным" и "чистым" источником поэзии у Шелли и Полонского, хотя и другие поэты, по Соловьеву, знали и чувствовали эту "женственную Тень". Уже одного символа-видения "Царь-девицы", открываемого поэзией Полонского, достаточно, чтобы она для Соловьева стала "настоящей" и "подлинной".

В статье есть также интересные сопоставления поэтических миров Тютчева, Фета и Полонского. Именно в видении всего целого, в чувстве этого целого сила Соловьева-критика. Он берет предельно обобщенную сущность каждого из "миров" и выявляет особенное в них: главное в Тютчеве - примирение "темной основы мира" с видимой реальностью - светлым покровом, наброшенным на хаос бытия; Фет не примирял эти два мира, а уходил от действительности ("злого мира") в мир красоты, в поэзию; Полонский ищет примирения в совершенствовании, в прогрессе, в религии. Соловьеву особенно нравится мысль Полонского, что жизнь не ад, а чистилище, что есть мост между мирами, и переход человека к идеальной жизни происходит постоянно, по ступеням "возрождения". Связь человека с природой в поэзии Полонского - глубинная, одухотворяющая. Ценность статьи и в том, что в ней Соловьев впервые решил сформулировать задачи "философской критики". Он, казалось, испытал желание обобщить то, что им уже было сделано как критиком. Определение задач критики Соловьев начал с того, чем критика не должна заниматься: она не исследует индивидуальность поэта, "индивидуальность есть неизреченное". В этих словах - скрытая полемика как с современной русской критикой, которая стала мелочной, говорящей не "по существу", так и с такими корифеями мировой литературной критики, как Сент-Бев, чей метод получил название "биографического", а точнее его было бы назвать "индивидуально-личностным": именно индивидуальное "неповторимое" было в центре внимания прославленного французского критика. Соловьев считает, что принципиально невозможно понять и раскрыть "индивидуальность поэта", можно только указать, в чем именно индивидуален поэт. Неизреченное, несказанное "только чувствуется, но не формулируется". Еди

30

ничное не может быть выражено общим понятием, единичное в личности может воспроизвести только сам поэт. При логически правильной посылке (критика оперирует "общими понятиями") Соловьев, однако, сужает задачи литературной критики, ставя перед ней только обобщенно-философскую задачу. Фактически он постулирует подход к художественному произведению как к философскому труду. Критика превращается в антикритику, в "не-критику".

Именно так и поступал Соловьев в своих ранних "Речах" о Достоевском, где мало литературной критики, но даны общефилософские размышления, исходным пунктом для которых послужило творчество писателя. Соловьев высказался здесь о роли церкви в мире, о России, о христианстве, о красоте. Все важные для себя мысли он находил у Достоевского. Он нигде не спорил с писателем, как бы во всем с ним соглашался, но на самом деле он был согласен с самим собой. Правда, и в "Трех речах о Достоевском" есть интересное литературное сопоставление Достоевского и Льва Толстого. Первого Соловьев объявил не только предтечей, но уже и представителем нового религиозного искусства. Указывая на "главное в творчестве Толстого", Соловьев утрировал его художественный мир, подчеркивая его неподвижность, его ясность и определенность. Несмотря на неприятие Соловьевым творчества Толстого, мысль о сопоставлении двух великих писателей "в главном" оказалась плодотворной. Соловьев противопоставлял "художественные миры" по их динамическому состоянию: "неподвижность" - "движение". Это было очевидным упрощением, которое тем не менее оказалось полезным при литературно-критическом анализе.

На недостижимой художественной высоте для Соловьева стоял Пушкин. О Пушкине он говорил не только в статьях, ему посвященных, но и почти всегда, когда речь шла о поэтах и поэзии. Давая характеристику Тютчеву, Фету, Полонскому, А. Толстому, Лермонтову, Соловьев каждый раз возвращается к образцу и идеалу поэзии - к Пушкину. Но особенно пристально рассматривает он судьбу и творчество великого поэта в особых статьях - "Судьба Пушкина", "Значение поэзии в стихотворениях Пушкина".

Суть первой, скандально известной статьи проста: Пушкин - гений, а гений - обязывает. Соловьев сосредоточил внимание на дуэли Пушкина с Дантесом, к которой поэта привела "злая страсть", ненависть к врагу. Стреляя в противника, Пушкин стрелял в себя, ибо отказался от требований христианской нравственности. Вывод Соловьева известен: "Пушкин убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна".

Сейчас представляется некорректным обвинять Соловьева в поверхностном подходе к трагической судьбе поэта; пушкиноведение накопило огромный материал, и современному читателю хорошо известно, каковы были причины "несчастной дуэли". Десятилетиями пушкинисты и поклонники великого поэта доказывали, насколько действительно трагичной и безвыходной была ситуация, в которую попал Пушкин. Но и не принимая абстрактных соловьевских рассуждений, можно в какой-то мере понять

31

их логику. Очевидно, что Соловьев исходил из высоких требований к гению, требований, основанных на христианской этике. Личность Пушкина не соответствовала соловьевским понятиям о "настоящем поэте", идеал которого он находил в Мицкевиче. Польский поэт, на его взгляд, соединил творческий гений с высочайшими, но в основе своей очень простыми постулатами христианской нравственности, преодолел пушкинскую "односторонность". Правда, в статье "Мицкевич" Соловьев просто декларировал эти положения, бегло касаясь биографии и религиозно-политических взглядов поэта и меньше всего обращаясь к его поэзии.

Пушкинская тема глубоко захватила Соловьева в юбилейном 1899 году. Он задумал монографию о поэте, но осуществил только часть замысла - написал большую статью "Значение поэзии в стихотворениях Пушкина". Критик решил взять в качестве объекта рассмотрения семь программных произведений Пушкина, представляющих "поэзию о поэзии", в которых дано "выражение поэтического сознания": "Пророк", "Поэт", "Поэт и толпа", "Поэту", "Моцарт и Сальери", "Эхо" и "Памятник".

Поэзия Пушкина, по Соловьеву, есть образец "чистой поэзии". В этой поэзии есть "свое содержание и своя польза", она служит "делу истины и добра на земле", но служит "только своею красотою", и ничем другим. Красота, еще раз напоминает Соловьев,- это "ощутительное" проявление истины и добра. Это исходное положение философа и применяется к Пушкину. Второй важный для Соловьева критерий, с которым он подходит к поэзии Пушкина,- это абсолютный критерий нравственного вдохновения. Хотя Пушкин был "умнейшим человеком", но "он нам безусловно дорог не своими умными, а своими вдохновенными произведениями. Перед вдохновением ум молчит". В этом противопоставлении "ума" и "вдохновения" речь, конечно, идет о сознательности и бессознательности творческого процесса.

Большую часть статьи занимают философские размышления о стихотворении "Пророк". В нем он видит высшее выражение "самосознания поэзии": "В пушкинском "Пророке" значение поэзии и призвания являются во всей высоте и целости идеального образа". Несомненный интерес представляет соловьевское сопоставление "Пророка" с Кораном и Библией. Он проявляет и свою эрудицию, и свою способность к глубокому анализу текста. К сожалению, общий замысел (семь программных произведений) остался неисполненным, Соловьев словно замолк на полуслове...

Статья о Лермонтове - последняя в ряду статей Соловьева о русских писателях и поэтах. Она вышла в свет уже после смерти философа, но итогом его критической деятельности не стала. Скорее всего, это самая неудачная из статей Соловьева о поэзии. Особенно бросается в глаза несвойственное прежде критику навязчивое морализирование. Надо, конечно, учитывать, что к этому времени внутреннее состояние Соловьева достигло крайнего напряжения, он тогда же работал над самым крупным своим прозаическим произведением "Три разговора", где возвестил о приходе Антихриста. В таких условиях ждать от критика объективной статьи