Читать онлайн «Национал-Социализм и Раса». Страница 27

Меня в КПРФ смущает лишь советский интернационализм. От него все проблемы. Нации отводится вторичная, подчиненная роль. А социальные установки экономического толка, экономическая политика КПРФ меня вполне устраивают. Работа над самой же идеей РНС состоит еще и в том, чтобы она стала полноценной и закономерной частью социалистического учения, историческим этапом в развитии социализма в России. Ведь РНС исходит именно из нынешних исторических условий, возник именно на их основе…

Многие видели в национал-социализме новый всемирно-исторический идеал в смысле культуры и политики, новую форму государственного устройства, новый строй жизни нации. Но не заметили в нем намного далее идущую перспективу, вызванный им сдвиг в биологической истории человечества, эволюцию сознания ноосферы – национал-социализм явился преодолением этногенеза, его биологически обусловленности и порочной социально-экономической закономерности финала. Фактически национал-социализм явил нам преодоление человечества. Тезис Ницше «Я учу о сверхчеловеке» перестал быть абстракцией, определилась действительная сущность этого процесса.

Однако осознать в таком ключе роль национал-социализма было бы сегодня невозможно без учения Вернадского о ноосфере, без не менее колоссальной и трагической идейной борьбы Достоевского, без ясной теории этногенеза Гумилева – без русского менталитета. Немецкий ум не все прозрел и узрел. В этом плане он идеалистичен, мистичен и романтичен. Русский ум – это воплощение мистики в реализм. Попробуем по-русски осознать и раскрыть миссию национал-социализма в бытии.

Закономерность развития этноса наиболее четко была показана Львом Гумилевым в его теории этногенеза. Из нее мы исходим. В самом общем виде его этногенез представляет собой жизнь живого организма, этноса, выраженную фазами: упрощая – рождение, взросление, старение и смерть. В этом цикле, конечно же, нет ничего особо нового в исторической науке. Еще до Гумилева культурологи, историки и философы описывали аналогично развитие и закат цивилизаций, культур, империй. Заслуга Гумилева состоит в том, что он опирался в своей теории на органическую естественность: на биологическую компоненту, на пространство, опираясь на факты естественных наук. То есть мы получаем не просто объективность, но сознательность этих процессов – что именно и важно для дальнейшего разбора.

Очень уныло и пессимистически разворачивались трагедии мира в трудах Гиббона, Моммзена, Гобино, Ратцеля, Шпенглера, вплоть до Хантингтона. Неизбежный закат культуры, которой на смену идет дикость и варварство. Прогрессисты же, однако, не разделяли подобной скорби. Для них в историческом процессе личность является общим местом. В историзме «по спирали» одна эпоха сменялась на более экономически продуктивную, накапливались производительные силы, менялось общество, его социализация давала обновленные формы и структуры. Новое сменяло старое. Что тоже казалось вполне естественным и объективным. Но пессимистов мучила некая утрата, потеря блеска, золотого века. Исчезновение уникальности довольно длительного эпохального события, его наполнения, его форм. Но более всего их терзал уход из истории целого типа человека, фактически его смерть. То есть гибель народа и государства. Именно это их и заставляло страдать. Да, они также делали вполне закономерный вывод – одна эпоха идет на смену другой, одни народы сменяют другие. Прогрессисты не видели в этом никакой печали и скорби через призму универсализма своих теорий: одна формация сменяет другую. Они нашли выход из тупика и одномерности истории – новая стадия социально-экономического развития: социализм или коммунизм с позиций общечеловеческого гуманизма. Но что же делать тем, кто по всем признакам ощущает грядущую смерть, прерывание преемственности. Кто эти другие народы, идущие на смену? Они молодые, но они же чужие, они не дети старых. Старые вырождаются вследствие декаданса, их потомство хилое – оно безжалостно ассимилируется, растворяется, аннигилируется. Ужас небытия для целого архетипа, для целой народной души!

Действительно, с прогрессистами можно согласиться – исторический процесс, как социализация и развитие экономики явление вполне позитивное, объективное, жизненное. Но что делать с явлением, ведущим к увяданию и смерти? Прогрессисты все обобщили и унифицировали, избавились от лишних индивидуалистических культурных переживаний. Пессимисты не смогли отделить развитие государства и общества, цивилизации в полной мере от развития этноса-народа – вырвать антропологию из истории, вычленить социогенез из этногенеза. Их безусловная заслуга в том, что они все же обозначили эту проблему, как ключевую в человеческом существовании. Теория Гумилева как раз успешно справляется с культурно-историческими нагромождениями, когда она ставит этнос во главу угла.  Однако выводы Гумилева тоже не внушают оптимизм и не идут далее выводов народоведения Ратцеля. Он также становится заложником эсхатологической идеи. Этногенез заканчивается увяданием, редукцией, растворением. Конец и вновь начало – как слабая ироничная надежда состоящая в штрихах, в продолжении в других, во влиянии прошлого на будущее. Но, увы, не продолжение этого прошлого в будущем.

Печальный исход приводит к следующей дилемме – так ли важен прогресс и развитие, как важно само существование типа? Насколько для типа значимо возвышение в сравнении с его первоначальной основой, с его непосредственным существованием во времени. И почему же нельзя преодолеть условности этногенеза, заката, декаданса? Почему эти условности мешают продолжить род, сохранить народ?

Над этим уже давно задумывались. Платон и Аристотель – гении античности осознавали закат цивилизации, вырождение народа. И видели разрешение в своих моделях идеального государства, как формы существования народа. Аристотель видел некую политию – форму правления лишенную недостатков демократии и аристократии. Платон также воображал гармоничный союз черт бытования антагонистов Спарты и Афин: спартанских обязанностей и афинских свобод. Их умозрительные идеалы выдержали проверку временем, но не воплотились в реальности. Породили целый сонм утопий Нового Времени. И, в конце концов, теоретики вычленили из этого идеала сам народ во имя улучшения общества, государства и гражданина. Что проявилось в либеральной и социалистической идее. В прогрессизме. 

Вернемся вновь к телеологии трагедии. Самой впечатляющей иллюстрацией процесса гибели типа стала для Запада гибель Рима. Гобино, Чемберлен, Щпенглер, Ратцель, Гюнтер, Розенберг, каждый по-своему связывали крушение высокой культуры именно с фактором возвышения – социогенезом: насыщенным социально-историческим, экономическим и политическим процессом. В русле его бурных перипетий возникал хаос – расовый ли, народный ли, культурный. Прогресс начинал доминировать над основой, над первоначалом, давшим ему импульс. Государство, экономика, культура постепенно стали доминировать над расой и нацией. Экспансия вела к смешению пространств, отношений и соответственно народов. Импульс крови растворялся и со временем затухал, империи ветшали и на их руинах уже властвовали декаденты и новые орды неизвестных народов. Сопоставления с современностью давали и дают нынче также неутешительную картину будущего нынешней глобальной уже цивилизации, построенной белой расой после Рима. Бремя белого человека становится невыносимым.

Исходя из подобной исторической проекции традиционалисты – сторонники изначальности в ее совершенстве (фелькиш, консерваторы и т.д.)  попробовали пойти в своих взглядах в разрез с прогрессом, объясняя его инволюцией, регрессом. Сделав, таким образом, историю общества и культуры в целом процессом пагубным для типа. Тип в процессе социальной истории «изнашивается», смешивается, растрачивается начальная его чистота и сила. Таков вывод Гобино, такова же основа закона цикла Генона: от «золотого века» к «железному». Далее к неминуемому окончательному крушению в духе всевозможной мистики типа. Однако традиционалисты в своем стремлении к чистоте и мистической метафизике так и не представили до сих пор выхода из тупика этногенеза и декаданса. Эсхатология слишком большая ценность их жрецов. Они сумели отделиться от социума в космос, научились парить над землей и временами, стали «потусторонниками».

Центральной фигурой попытавшейся в 19 веке преодолеть весь этот декаданс, пессимизм и вытекающий из него финальный нигилизм этногенеза и культуры стал, конечно же, Фридрих Ницше, который восстал как против «потусторонников», так и против всего современного ему, да и нам общества. Раскрыть всего Ницше не хватит и жизни. Поэтому отметим Главное – он потребовал от мира, от человечества Вечного возвращения к основе. То есть перманентного к ней движения. Единственной реальной основой, к которой стало возможным применить принцип Вечного возвращения, стала раса. Однако ни сам Ницше, ни его последователи, ни пангерманисты, ни арманисты, никто из тех, кто занимался Традицией тогда и сейчас, не преодолели смерти типа. Они нашли ценность расы, ценность традиции – колоссальный труд и достижение, но не свет в конце тоннеля. Прогресс и Традиция оставались в непримиримом противоречии.