Читать онлайн «Русское иго, или Нашествие ушкуйников на Золотую Орду». Страница 33

Есть один существенный аргумент. Предводителей вятских ушкуйников звали ватаманами, что явно совпадает по названию с казачьими атаманами. В английском языке есть слово «waterman» (вотэмэн); что буквально означает «водный человек», а по словарю переводится как лодочник, гребец, человек, живущий у воды или работающий на воде. Интересно было бы уточнить смысл этого слова в древности, особенно в скандинавских языках, но и современного его значения вполне достаточно для проведения аналогий. (Отметим, что ряд слов с «мерцающим» корнем «ват — вят — вот» пополнился еще одним: Вятка, Ватка, вотяки, вятчане, вятичи, Вотская (волость), вятшие (лучшие люди), ватаман или вотман»[207].

В 1499 году вместе с устюжанами и прочими под предводительством Симеона Курбского и Василия Заболоцкого-Бражника вятчане-ушкуйники совершили поход в земли самоедских, остяцких, вогульских, обдорских и югорских племен. С этого похода московские князья стали именоваться князьями югорскими.

В 1502 году крымский хан добил ослабевшую от голодных лет Большую орду, центральный Сарайский домен ханов улуса Джучи. Часть ордынцев перешла на сторону Крыма, часть образовала Астраханское ханство, часть (узбековцы) — ушла на восток.

В «Повести о стране Вятской» читаем за 1542 год: «…Ходила рать Казанская Татарская чрез Вятку на Устюг 4000, и повоевали много все городы около Устюга и власти и многа зла твориша и в полон поведоша, и пошла та сила Моломою рекою на плотах и собрашась все Вятские жители всех городов под Котелнич город и ту силу Тотарскую на Моломе реке побили на голову толко ушли лесом Черемиса луговая на Пижму реку»[208].

Это был последний самостоятельный поход вятчан-ушкуйников, в последующее время, участвуя в походах против татар (в 1545-м, 1551-м, 1552-м и 1553 годах), вятчане-повольники входили в состав московской рати.

По поводу событий 1489 года уместно обратиться к мыслям человека, изучавшего проблемы эти с несколько иной точки зрения:

«Надо сказать, что московские князья сами способствовали росту пассионарности в Москве. Так, Иван III решил, что мятежных новгородцев (а среди них пассионариев тоже было довольно много) следует перевести в Москву, дабы за ними было легко наблюдать. С теми же целями перевезли на Москву и множество мелких «княжат» из-под Путивля, Чернигова, Новгород-Северского, Курска. Аналогичным образом поступил Иван III и с наиболее активными «удельными» князьями. В самом деле, мало ли что вытворит в Шуе князь Шуйский или в городе Одоеве князь Одоевский, а в государевой столице они под присмотром, тут «люди ходят». Решение это было вполне логичное, государственное, но привело оно, как всегда, вовсе не к тем последствиям, на которые рассчитывали.

Поскольку в Москве наряду с представителями пассионарной аристократии сконцентрировалось огромное количество пассионарных «послужильцев», «отроков» и просто посадских людей, найти себе сторонников было самым простым делом. И бояре их тут же находили. В итоге жители одной части Москвы поддерживали Шуйских, другие посадские — Вельских и так далее. Москва очень быстро, уже к началу XVI века, превратилась в невероятный очаг пассионарности: все население города было разбито на враждебные партии.

К счастью, не все пассионарии шли в Москву. Ведь, обосновавшись там, надо было кому-то служить или при ком-то быть холопом. И хотя по тому времени это было очень выгодно: тебе и деньги перепадут, и выпить найдется, и служба легкая, и кафтан на тебе с барского плеча, — обнаружилось огромное количество пассионарных людей, которым подобная перспектива казалась неприемлемой, ибо они были слишком независимы и честолюбивы. Человек говорил: «Ну и что мне с того, что ты боярин Шуйский? Почему я, Ванька, должен тебе кланяться и твои объедки есть? Нет, шалишь!» После этого Ваньке на Москве делать было нечего, и он «вострил лапти» туда, где боярин Шуйский был над ним не властен. Таким местом были границы государства. Все они в XVI веке были неспокойны и предоставляли целеустремленным людям массу возможностей для реализации своей избыточной энергии. Хотя на южной границе с татарами был мир, но тревожили набегами ногайцы. В Поволжье шли постоянные войны с мордвой, буртасами и казанскими татарами. Но не следует думать, что это были войны религиозные: некоторые язычники поддерживали русских, другие язычники поддерживали татар.

На северной границе войны не было. Обширные территории, простиравшиеся до Белого моря, а на восток до Уральского хребта и дальше, были уже освоены, но суровая природа требовала огромного количества сил от того, кто хотел чего-то добиться в жизни. Богатство и независимость обеспечивались здесь не военной добычей, а «мягкой рухлядью» — драгоценными мехами, служившими эквивалентом золота. Добыть мех можно было двумя путями: либо охотясь самому, либо «объясачивая» инородцев, но ни тот, ни другой путь легким не был. И наконец, на западной границе было необходимо непрерывно отражать натиск литовцев и ливонских немцев.

Заметим, что и само понятие «граница» для XVI века было иным, нежели сегодня. В современном понимании граница — это некий природный или искусственный рубеж (река, горный хребет, полоса укреплений), отделяющий «своих» от «чужих». Но в то время в условиях сибирских или южнорусских степей определить границы подобным образом часто было просто невозможно. Рубежами, пограничьем растущей России в XVI веке служили огромные пространства Дикого поля и Сибири. (Подобная ситуация имела место и в XIX веке, когда создавались Соединенные Штаты Америки. Янки считали своей границей на юге и западе всю огромную территорию от Миссисипи до Кордильер.)

Разумеется, Русское государство было крайне заинтересовано в решении вопроса о пограничных территориях. Жизненно необходимо было определить границы, пригодные к обороне, потому что устраивать засеки на пространствах от Чернигова до Казани и Нижнего Новгорода было слишком трудным и дорогостоящим делом. На засеках приходилось держать значительное количество служилых людей, обязанности которых заключались в том, что они все время наблюдали за степью.

Сидел на дереве парень и высматривал: не скачет ли в высокой траве чамбул — конный татарский отряд? Увидев врага, нужно было сразу же запалить факел на дереве, посылая сигнал следующей «стороже», спуститься на землю, вскочить на лошадь и нестись во весь опор к ближайшему гарнизону, потому что татары, заметив огонь, всегда пытались догнать сторожей. Сторожили обычно по двое: один наблюдал за степью, другой — за оседланными лошадьми. В гарнизонах, увидев вспышки факелов, поднимали тревогу, отряжали гонцов в другие городки, в Москву и довольно оперативно подтягивали войска. Но легкоконные татары за это время успевали наловить по окрестным деревням пленных и уже начинали отход. Русские гнались за ними на свежих конях, пользуясь определенным преимуществом: лошади татар успевали к тому времени устать. Настигнутых татар рубили, а пленных освобождали и отпускали домой.

Только через 200 лет, в XVIII веке, России удалось решить важнейшую проблему обретения естественных границ. Все эти 200 лет активные индивиды пополняли ряды защитников рубежей Отечества. И потому-то в XVI веке мы видим группы пассионариев не только в столице, но и на русском пограничье. Такое разделение пассионариев составляет характерную примету новой фазы этногенеза — акматической.

Повышение пассионарности и в столице и на окраине этнического ареала приводило в принципе к одинаковым последствиям: внутри этнической системы увеличивалось количество входящих в нес подсистем — консорций и субэтносов, — так как пассионарные люди чувствовали свою «особину» и объединялись. Выше мы уже упоминали, что активное население Москвы разбилось на партии: Шуйских поддерживали люди торговых рядов, у Вельских были свои кварталы, на которые они опирались, у Глинских — свои, у Мстиславских — свои. Сторонников каждого из этих боярских родов связывала общность исторической судьбы, и это были подлинные консорции[209].

Для пограничных пассионариев были характерны объединения более высокого порядка, поскольку в ходе войны с татарами или ногайцами отношения со своими боярами переставали иметь какое-либо значение. Например, на Дону образовался особый субэтнос, впоследствии ставший этносом, — казаки. Они принимали к себе всех беглых крестьян и чувствовали себя совершенно самостоятельными. Неизменно признавая московского великого князя своим государем, они недолюбливали бояр и представителей тогдашней бюрократии — дьяков. Независимость Дона была зафиксирована в двух емких формулах: «С Дону выдачи нет» и «Мы не кланяемся никому, окромя Государя».

Казаки не были склонны считаться с мнением московского правительства, часто своевольничали и назывались в царских письмах когда разбойниками, когда ворами, когда убийцами, когда государевыми изменниками. Но все же московские чиновники и казаки видели друг в друге своих, и потому на Дон неизменно приходили караваны с зерном, водкой, «зельем» (порохом), свинцом и… просьбами к атаманам-молодцам навести хоть какой-нибудь порядок.