Читать онлайн «Собрание сочинений. Тревога и надежда (статьи, письма, выступления, интервью). Том 1. 1958—1986». Страница 5

Я предполагаю, что экономический строй, возникший в результате этого процесса сближения, должен представлять собой экономику смешанного типа, соединяющую в себе максимум гибкости, свободы, социальных достижений и возможностей общемирового регулирования».

И его взгляд на конвергенцию, как он здесь изложен, оставался практически неизменным в течение следующих 20 лет, за тем важным исключением, что весьма скоро Сахаров начинает склоняться к тому, что «капиталистический мир» уже во многом прошел свой путь по дороге конвергенции, и дело теперь за социалистическим миром.

Конечно, слабым местом сахаровской теории конвергенции, как и тезиса Расселла, было то, что они основывались на одном неявном, но весьма существенном и неочевидном предположении, на предположении, что причиной конфликта Восток—Запад было различие в формах собственности и в политическом устройстве. Т. е., на предположении, что сам факт различия «капиталистической» и «социалистической» моделей порождает конфликт между ними.

Сахаров сам отчасти подорвал свою позицию в вопросе конвергенции, когда, как уже упоминалось, стал склоняться к тому, что не марксистская идеология или, по крайней мере, не только она, и не идеи мировой революции, определяют внешнюю политику СССР. Тем не менее, идея конвергенции, не только как гарантии мира, но и как общественное устройство, основанное на экономике смешанного типа и широких социальных гарантиях, осталась привлекательной для Сахарова на всю жизнь. В одной из последних своих работ — Проекте Конституции — Сахаров, по существу, предлагает России именно проект «конвергентного» общества. Добавлю, что «конвергентным» обществом можно считать и сегодняшнюю Россию, в которой некоторые западные институты наложены на советскую модель. С тем, правда, отличием, что современная Россия, как кажется, усвоила и сохранила худшие черты обеих моделей, а не лучшие, как надеялся Сахаров.

Любопытно сравнить два подхода Сахарова к решению проблемы международной безопасности: первый — конвергенция, и второй — сближение, основанное на свободном «обмене людьми и идеями» и на уважении прав человека («доктрина Сахарова»). Первое, видимо, предполагает «институциональное» или системное сближение, основанное на встречной трансформации экономических и политических систем. Второе — возникновение общих ценностей: свободы и прав человека. Иными словами, первое — сближение институтов, второе — сближение ценностей. Следует, правда, отметить, что иногда Сахаров употребляет конвергенцию в обоих смыслах — в смысле сближения и институтов, и ценностей (идеологии).

Каковы же были надежды Сахарова на реформы, на то, что советское общество вступит на «конвергентный» путь развития? Как мы отмечали, к 1973 году этих надежд, в ближайшей перспективе, у него уже почти не было. Однако в «Размышлениях» 1968 года, обращенных, в том числе, и к советскому правительству, и в совместном с В. Турчиным и Р. Медведевым письме властям, и в «Памятной записке» Брежневу 1971 года Сахаров предлагает некую программу либеральных реформ, в том числе экономических и политических. В основном это не слишком радикальные реформы, не угрожающие прямо монополии партии на политическую власть в стране, но ограничивающие произвол власти в нескольких важных областях. Неудивительно, что многие пункты этой программы реформ вошли позднее в перестройку Горбачева, в частности — пресловутая «гласность».

Мы знаем, что власти прислушивались к мнению Сахарова: его предложения по ограничению противоракетной обороны и ядерных испытаний в атмосфере привели к подписанию соответствующих договоров. Сахаров мог надеяться, что и его программа реформ также будет хотя бы рассмотрена советскими властями. Помимо, заверений помощника Брежнева А. М. Александрова, о чем Сахаров упоминает в своих «Воспоминаниях», ничего неизвестно о том, рассматривалась ли секретариатом Брежнева посланная ему Сахаровым «Памятная записка». Весьма вероятно, что никто, кроме КГБ, реформы Сахарова не рассматривал, хотя «Размышления», например, или, по крайней мере, факт их появления, по-видимому, стали довольно широко известны в высших партийных кругах.

В 1975 году в статье «О стране и мире» Сахаров вновь формулирует программу реформ из 12 пунктов, уже более радикальную, чем та, что изложена в «Памятной записке», и уже включающую, например, многопартийную систему и законодательную защиту многих прав и свобод, частичную денационализацию экономики. Эти реформы он считает «необходимыми, чтобы вывести нашу страну из устойчивого состояния всестороннего кризиса и устранить связанную с этим опасность для всего человечества…». Уже не надеясь на отклик властей, он излагает свою программу как «необходимую альтернативу официальной позиции».

Однако, даже предположив, что власти были готовы принять программу Сахарова, оказались ли бы эти реформы успешны? Прав ли был Сахаров, полагая, что советский строй можно было реформировать? Вот что пишет об этом друг Сахарова, правозащитник Сергей Адамович Ковалев: «Он (Сахаров) долгое время лелеял надежду, что советская власть способна решиться на то, чтобы реформировать себя сама (опыт показал, что он был прав) и что при этом она не рухнет, а укрепится (опыт показал, что здесь он ошибался)».[17]

Возражая Ковалеву, можно, конечно, привести примеры авторитарных систем, которые перенесли реформы и не разрушились в их результате. Как, например, самодержавная Россия, перенесшая либеральные реформы Александра II, а затем провозглашение Николаем II свобод слова и собраний и созыв Государственной Думы.

Более того, «перестройка», затеянная «за пять минут до полуночи», когда страна уже находилась, по многим признакам, на грани экономического и институционального коллапса, вряд ли доказывает невозможность реформирования советской системы. Не исключено, что начнись сахаровские реформы в брежневский период, когда система еще обладала запасом прочности и управляемости, мы могли бы стать свидетелями постепенной либерализации советского общества.

Несомненно, Сахаров сыграл важную роль в событиях, определивших ситуацию в мире к началу третьего тысячелетия. Однако здесь речь не о его роли в них, но скорее о том, какие из идей, выраженных или поддержанных Сахаровым, пережили и Сахарова, и его эпоху, и могут оказать влияние на наше ближайшее будущее. Иными словами, мы постараемся рассмотреть судьбу идей и политических убеждений Сахарова в XXI веке.

Международная защита прав человека — одна из этих идей. Мнение, что права человека не являются внутренним делом государства и их защита не есть вмешательство в его внутренние дела, существенно укрепилось в современном мире. Даже такое традиционно изоляционистское государство, как Россия, стало членом Европейской конвенции по правам человека, а его граждане тысячами обращаются в Страсбургский суд.

Идея «интервенции с гуманитарными целями», т. е. международного военного вмешательства для защиты прав человека, о которой Сахаров упоминает в 1968 году в «Размышлениях», может быть, пока еще не столь популярна, но примером тому может служить военное вмешательство НАТО 1996 года на Балканах в защиту албанского населения Косово. Рискну предположить, что оно было бы поддержано Сахаровым. (Судя по позиции, занятой Сахаровым в отношении американской войны во Вьетнаме, он был бы, однако, противником бомбардировок и сторонником наземной операции сил НАТО.)

Анализ международных процессов, таких, как пресловутая «глобализация», и тем более их оценка, выходит за рамки этого очерка, но представляется, что мы постепенно входим в мир Бора—Кассена—Сахарова. В «открытый мир», в котором государственный суверенитет все более ограничивается в пользу международных организаций или международными соглашениями во имя таких ценностей, как безопасность, права человека, защита окружающей среды. Хотя, вероятно, путь к мировому правительству, о котором мечтал Сахаров, окажется более длинным и извилистым, чем он предполагал.

Весьма вероятно, что в ближайшие годы мы также увидим, приложима ли «доктрина Сахарова» к проблеме исламского экстремизма. В настоящее время США, по-видимому, надеется решить эту проблему путем демократизации Ближнего Востока, т. е. установления там демократических правительств. Станут ли исламские демократии правовыми государствами, уважающими свободу совести и права меньшинств, и уменьшит ли это исламский экстремизм и поддержку им терроризма?

И этот вопрос связан с другим, с «вопросом ценой в миллион долларов»: действительно ли «идеология прав человека» столь универсальна, как полагал Сахаров, что сможет сочетаться с исламом и с идеологией исламского возрождения? Многие из нас хотели бы надеяться на утвердительный ответ.