Читать онлайн «Путь России. Новая опричнина, или Почему не нужно «валить из Рашки»». Страница 32

Другим, объективным, фактором торможения технологического прогресса стало завершение «холодной войны».

Ведь ядро прогресса – открытие новых технологических принципов (а не их воплощение в имеющие коммерческую ценность технологии) – принципиально антирыночно! Инвестор не понимает смысла того, на что ученые просят у него деньги, но знает, что никакого результата может и не быть, а если он все же будет, никто не знает, каким он будет и когда будет достигнут. Заниматься этим можно лишь под страхом смерти, который и исчез с завершением «холодной войны». В результате в последние двадцать лет интенсивность открытия новых технологических принципов резко снизилась.

Но главную роль в снижении социальной значимости знания играет изменение характера человеческого развития.

Пока человек менял окружающий мир, он нуждался в максимально точном знании о нем. Хотя бы для того, чтобы вместо чужого монастыря не зайти «со своим уставом» в трансформаторную будку.

Когда же главным делом становится изменение своего сознания, сфера приоритетов сжимается – от науки, изучающей все сущее, до узкого круга практиков, изучающих методы воздействия на сознание.

То, что объектом изучения стал сам инструмент этого изучения – сознание человека, – порождает огромное количество обратных связей, резко снижающее познаваемость объекта. В результате работа с сознанием переориентируется с поиска истины на достижение конкретного результата, с изучения реальности на изучение возможностей манипулирования этим сознанием.

Научный подход становится ненужным, а с ним ненужной становятся наука и обеспечивающее ее образование в их классическом виде эпохи научно-технической революции.

Снижение познаваемости мира меняет и самоощущение общества, которое чувствует свою ничтожность перед мирозданием. Это также способствует архаизации.

Функция компьютера – формализация логического мышления.

Знаменитая эпитафия гласит: «Господь создал людей, а полковник Кольт сделал их равными». При помощи Интернета компьютер, как когда-то револьвер системы «кольт», тоже уравнивает людей – теперь по доступу к недостоверной информации. Вскоре он уравняет их и по логическим способностям.

Это вытеснит человеческую активность в недоступную компьютеру сферу внелогического мышления – в первую очередь творческого. Уже наше поколение застанет конкуренцию на основе не логического, а творческого мышления и успеет принять в ней посильное участие.

Но большинство людей не умеют пользоваться своими творческими способностями, а управляющие системы не умеют обращаться с творцами и потому, скорее всего, будут подавлять их.

Поэтому активность большинства людей будет вытеснена в сферу внелогического, но не творческого мышления: в сферу мистики (из-за снижения познаваемости мира рост мистических настроений нагляден уже сегодня).

Потребность в лидере мистического типа налицо не только в истерзанной либеральными вивисекторами России – триумфальное избрание Обамы отражает ее и в передовом сегодня американском обществе. Такой лидер действует по наитию, ничего не объясняет, требует слепой веры и претендует на решение общественных проблем ни для кого (в том числе и для себя самого) не понятным, чудесным образом.

Распространение мистического типа сознания отбрасывает человека на уровень до эпохи Просвещения. Просвещение выделило индивидуальность из прежнего, слитно-роевого самовосприятия, а распространение мистического сознания возвращает личность в прежнее состояние, гораздо более близкое к животному.

В рамках индустриальных технологий каждый человек – потенциальный источник прибыли, и потому является ценностью. Осознание этого породило общество массового потребления, «благосостояния для всех» и средний класс.

Однако постиндустриальные технологии сверхпроизводительны, и использующее их общество для производства прежнего количества находящих спрос благ нуждается в качественно меньшем числе работников. Ему нужна элита, обеспечивающая управление, исследования и культурную среду, а также относительно немного людей, непосредственно занятых производством.

Остальные оказываются лишними, подобно большинству россиян в парадигме «экономики трубы». Производить им нечего: любой произведенный ими продукт будет лишним.

Соответственно, они не производят, но лишь потребляют, а точнее – претендуют на потребление. С точки зрения коммерческой эффективности это недопустимо, и объективная задача общества заключается в максимальном ограничении масштабов их потребления, которое по определению непроизводительно.

Разрыв между низкой производительностью и высоким потреблением максимален у среднего класса развитых стран.

Сохранение прежней, коммерческой парадигмы развития ставит перед человечеством людоедскую по сути задачу сокращения потребления – и мы видим обнищание среднего класса в США и даже в Евросоюзе.

Социальная утилизация среднего класса уничтожит демократию в ее современном понимании, ибо она лишится своей цели, опоры и оправдания. Экономика будет сброшена в жесточайшую депрессию, ибо именно средний класс генерирует основную часть спроса.

Чтобы избежать этого, государствам придется либо искусственно поддерживать спрос, что в рамках коммерческой парадигмы развития возможно лишь в течение ограниченного времени, либо сохранять производства без учета сжимающегося денежного спроса, что вообще несовместимо с указанной парадигмой.

Таким образом, сохранение производств – а значит, и благосостояния – потребует отказа от ориентации на прибыль как главную цель человечества. Если этот переход не будет осуществлен сознательно (что невозможно по идеологическим и управленческим причинам), он произойдет неосознанно, стихийно, через социальную катастрофу, связанную с социальной утилизацией среднего класса.

Это приведет к резкой дегуманизации как управляющих систем, так и обществ в целом.

Развитие технологий (в виде технологий формирования сознания и современных компьютерных систем) ведет к архаизации лишь в рамках коммерческой парадигмы человеческого развития.

Единственный способ разрубить гордиев узел современных глобальных проблем – форсирование технологического прогресса, достичь которого можно лишь на пути отказа от корысти как основной движущей силы человечества.

Технологии как стимул и мотив не отрицают прежнего стимула – корысти и прибыли, но включают его в себя, как капитал, развиваясь, отнюдь не отрицал роль золота, но гармонично и непротиворечиво включил его в себя, – отобрав у него при этом не только исключительность, но и самостоятельность его общественной роли.

Мы видим, что деньги неуклонно теряют значение, уступая свою роль символа и инструмента достижения успеха технологиям. Они менее отчуждаемы, чем деньги, и потому основанное на них господство прочнее основанного на деньгах. С другой стороны, технологии все чаще используются на нерыночных условиях, закрепляющих господство их владельцев.

Стратегические решения, принимаемые самыми разными обществами, становятся некоммерческими.

Евросоюз принял программу развития альтернативных источников энергии к 2020 году, но почти все они дотируются государствами и потому нерыночны. Надежд на их рентабельность в 2020 году нет.

Нерыночен и совершаемый Китаем технологический рывок. Замена старых технологий новыми в китайской структуре цен часто коммерчески не оправдана, но угроза нехватки воды, почвы и энергии заставляет огромную страну идти на рыночные риски ради внерыночного выигрыша.

Наконец, страны Прибалтики и Восточной Европы, экономически всецело зависящие от России и объективно ориентированные на ее рынок, сознательно разорвали хозяйственные связи с нею ради формирования собственной идентичности.

Самоубийственное с рыночной точки зрения это решение направлено на достижение некоммерческой цели – формирования новых народов, пусть даже и ценой их социальной деградации.

Это не гуманизм, не совершенствование человека (а в случае Прибалтики – и его прямая архаизация), но это уже совершенно явный и открытый отход от коммерционализации, которая, становясь всеобщей и всеобъемлющей, становится тем самым и самоубийственной.

Вырываясь из оков рынка, человечество стремится к восстановлению технологического прогресса, надеясь на возвращение его гуманизирующей роли, надеясь, что технологии обеспечат «благосостояние для всех» и остановят сползание в варварство.

Упование на технологии против всесилия рынка, при всей наивности (как и любой надежды на лучшее будущее), представляется перспективным. Такое упование представляется, помимо прочего, еще и современной формой социалистической идеи, превращающейся из традиционной социал-демократической, свойственной индустриальной эпохе, в идею технологического социализма.