Читать онлайн «Правильная революция». Страница 16

К этому же выводу, но уже в качестве не обвинения, а беспристрастного суждения, пришел H.A. Бердяев. Он писал, что при строгом следовании принципам марксизма социальной революции в России пришлось бы ждать очень долго: «И наиболее революционно настроенные марксисты должны были иначе истолковывать марксизм и построить другие теории русской революции, выработать иную тактику. В этом крыле русского марксизма… произошло незаметное соединение традиций революционного марксизма с традициями старой русской революционности… Марксисты-большевики оказались гораздо более в русской традиции, чем марксисты-меньшевики».

Такова прямая преемственность антисоветских установок российских и западных марксистов в момент русской революции 1917 г. и критикой Энгельса в адрес народников в 1875 г. Но вернемся к этой критике. Стараясь доходчиво объяснить в ответе Ткачеву, почему крестьянская и общинная Россия обязана следовать по пути развития буржуазии с разделением народов по классовому признаку, Энгельс с иронией поясняет эту мысль таким образом: «У дикарей и полудикарей часто тоже нет никаких классовых различий, и через такое состояние прошел каждый народ. Восстанавливать его снова нам и в голову не может прийти».

Эта аналогия ложная. Народники предложили концепцию индустриализации и модернизации России не так, как она осуществлялась в ходе буржуазной промышленной революции на Западе — не через разрушение выработанных культурой общественных институтов, а с опорой на эти институты (прежде всего, на общину). Найти в этой концепции стремление восстановить неклассовое общество «дикарей и полудикарей» невозможно даже при самой вольной трактовке написанного. Эта ирония Энгельса вызывает неприятие не своей нетерпимостью (ради умного замечания можно было бы проглотить насмешку), а своей несостоятельностью, отсутствием логики.

Замечу к тому же, что Энгельс иронизирует в 1875 г., когда в разгаре уже была Реставрация Мэйдзи в Японии — разновидность революции, имевшей целью форсированную модернизацию общества и хозяйства не по западному пути, а с опорой на традиционные (и даже архаичные) японские институты. Например, тогда была сознательно выработана специфическая японская модель промышленного предприятия, построенного не на принципах рынка рабочей силы, а на основе межсословного и межкланового контракта, как это практиковалось в Японии XI века в контрактах между крестьянской общиной, ремесленниками и кланами самураев. «Восстанавливать это нам и в голову не может прийти!» — воскликнул бы Энгельс. Но оказалось, что у Японии были и свои головы.

Теория тех антикапиталистических революций, которые действительно произошли во многих странах, сложилась в России. Она именно сложилась исходя из анализа реальности, который вели в течение полувека большое число политиков и ученых. Политическую форму этой теории придал В. И. Ленин. Эта теория кардинально расходилась с марксистской, хотя это «обвинение» отвергалось исходя из политической целесообразности.

Уже в «Немецкой идеологии», которая была сжатым резюме всей доктрины марксизма, Маркс и Энгельс отвергали саму возможность социалистической революции в «отставших» незападных странах, возможность такой революции, совершенной угнетенными народами. Они писали: «Коммунизм эмпирически возможен только как действие господствующих народов, произведенное «сразу», одновременно, что предполагает универсальное развитие производительной силы и связанного с ним мирового общения… Пролетариат может существовать, следовательно, только во всемирно-историческом смысле, подобно тому как коммунизм — его деяние — вообще возможен лишь как «всемирно историческое» существование».

Отсюда прямо вытекает вывод о том, что согласно учению марксизма коммунистическая революция в России была невозможна, поскольку:

— русские не входили в число «господствующих народов».

— Россия не включилась в «универсальное развитие производительной силы» (то есть в единую систему западного капитализма),

— русский пролетариат еще не существовал «во всемирно-историческом смысле», а продолжал быть частью общинного крестьянского космоса.

— господствующие народы ни в какой момент не произвели пролетарской революции «сразу», одновременно.

Ни одно из условий, сформулированных Марксом и Энгельсом как необходимые, не выполнялось к моменту созревания русской революции.

Развитие революционного процесса в России находилось под пристальным вниманием и даже контролем Маркса и Энгельса. Очень интенсивными были их личные контакты с русскими революционерами того времени, очень жесткими были оценки даже их личностей.

Как говорилось выше, исходным пунктом для резкого неприятия самой идеи социалистической революции в крестьянской России было фундаментальное положение исторического материализма о правильной смене общественноэкономических формаций.

В своем главном труде «Капитал» Маркс постулировал необходимость незападных стран следовать в фарватере общественного развития Запада. Он писал в предисловии к первому изданию «Капитала»: «Предметом моего исследования в настоящей работе является капиталистический способ производства и соответствующие ему отношения производства и обмена. Классической страной капитализма является до сих пор Англия. В этом причина, почему она служит главной иллюстрацией для моих теоретических выводов… Существенна здесь, сама по себе, не более или менее высокая ступень развития тех общественных антагонизмов, которые вытекают из единственных законов капиталистического производства. Существенны сами эти законы, сами эти тенденции, действующие и осуществляющиеся с железной необходимостью. Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего» (выделено мною. — С. К-М).

Более того, развивая свою теорию пролетарской революции, Маркс в разных контекстах и формах подчеркивает принятый им постулат глобализации капитализма, согласно которому капитализм должен реализовать свой потенциал во всемирном масштабе — так, чтобы весь охваченный рыночными отношениями мир стал бы подобием одной нации. Он пишет в «Капитале»: «Для того чтобы предмет нашего исследования был в его чистом виде, без мешающих побочных обстоятельств, мы должны весь торгующий мир рассматривать как одну нацию и предположить, что капиталистическое производство закрепилось повсеместно и овладело всеми отраслями производства».

Но это допущение невыполнимо, что делает неверной и всю модель, на которой стоит теория революция Маркса. Виднейщий современный марксист, изучающий мировую капиталистическую систему, И. Валлерстайн, писал специально для российского журнала: «Капитализм только и возможен как надгосударственная система, в которой существует более плотное «ядро» и обращающиеся вокруг него периферии и полупериферии». Таким образом, тот капитализм, который представлял себе Маркс, в принципе невозможен.[5]

Он невозможен не только потому, что изымает из периферии «материал» для построения капитализма в метрополии. Он организует хозяйство периферии не как капиталистическое, а как дополняющее капиталистическую экономику метрополии. Анклавы капитализма на периферии оплачиваются за счет разорения и даже архаизации хозяйства большинства населения колонии или зависимой страны.

Виднейший советский востоковед, обществовед-марксист В. В. Крылов в очень важной книге «Теория формаций» пишет: «В отличие от метрополий, общества которых воплотили в самой своей структуре цивилизующие функции капитализма, общества зависимой от него периферии явились структурной материализацией его нереволюционизирующих общественный процесс консервативных тенденций».

Далее Крылов показывает, что архаизация хозяйства колоний есть именно следствие вторжения западного капитализма: «В перспективе капиталистический путь развития должен привести развивающиеся страны не к такому состоянию, когда капиталистические порядки, вытеснив прочие уклады, покроют собою все общество в целом, как это случилось в прошлом в нынешних эпицентрах капитала, но к такому, когда могучий по доле в национальной экономике, но незначительный по охвату населения капиталистический уклад окажется окруженным морем пауперизма, незанятости, бедности… Одно дело, когда частная капиталистическая собственность приходит на смену тоже частной, но мелкокрестьянской собственности, как это было в европейских странах; иное дело, когда частная капиталистическая собственность идет на смену общинным порядкам, как это было в пореформенной России и как это еще более ярко выражено ныне в странах Африки… Даже там, где капитализм разрушал эти порядки, в «освободившемся» социально-экономическом пространстве развивались не столько собственно капиталистические порядки, сколько такие докапиталистические укладные формы, с которыми в доколониальный период периферийные страны знакомы не были… И это суть регрессивные формы самого капитала, такие докапиталистические уклады, которые исторически не предшествуют капитализму, но следуют после него, им же самим порождаются. Эти «псевдотрадиционные» или «неотрадиционные» укладные формы необходимо отличать от предшествующих капитализму действительно доколониальных местных укладов».