Читать онлайн «Плаха. 1917–2017. Сборник статей о русской идентичности». Страница 7

Архетипы традиции, присутствующие в рамках как советской, так и дореволюционной моделях общества, содержатся, если внимательно посмотреть, в византийском наследии России. Речь идёт о том, чтобы раскрыть внутренние механизмы византийской социальности – восточной формы европеизма. Обычно мы воспринимаем византийское наследие только по линии церковной религиозности, лишая себя громадного пласта византийской культуры и традиции, не связанных напрямую с церковно-религиозной проблематикой. Но важнейший этап становления русского дискурса заключается в переводе византийского социокультурного наследия на язык русской и советской традиции, а следом и на космолингву – космополитический язык западного мира.

Когда юная украинская патриотка Анастасия Дмитрук написала знаменитое «Никогда мы не будем братьями», она, если убрать из её текста майданную риторику, в сущности была права. Только дело не в том, что кто-то из нас плохой и тоталитарный, а кто-то хороший и свободный – это, понятное дело, политическая мишура. Братья могут быть близнецами, но они не могут быть двойниками. Кто-то один из двойников – ненастоящий. Но кто именно? Решение этого вопроса требует приложения колоссальных усилий в политическом и культурном направлениях.

До 2013 года невозможно было представить себе, чтобы русские публицисты свободно говорили то, что они говорят сейчас. Но горькая правда всегда целительна. Например: «Самостийная Украина никогда не была “братской” и дружественной России страной. На самом деле миф о “братском народе” и формальная пророссийскость украинской власти не позволяла России говорить о сути украинского проекта и истории его возникновения. Это рассматривалось бы Киевом как акт информационной агрессии против Украины и оскорбление национальных чувств украинского народа. При этом более всего по этому поводу возмущались так называемые “пророссийские силы” и самопровозглашённые “братья”».[6]

Если бы дело обстояло по-другому, Украина давно бы мирно разделилась и не настаивала фанатично на своей унитарности. Такой сценарий вполне приемлем для западных областей Украины как раз потому, что галицийская идентичность и есть именно галицийская, а не вывернутая наизнанку русская. С её носителями русские могли бы легко договориться. Но со свидомыми «центральными» украинцами, а социальной базой киевской власти являются именно они, это невозможно, как невозможно договориться с зеркалом. Позиция Киева в русско-украинском конфликте свидетельствует как раз о том, что перед нами не брат и не сосед, пусть даже враждебный, но рационально мыслящий. Это мышление и поведение выдаёт именно двойника, который является управляемым «национальным проектом». Он ставит внешнюю цель (распад России) выше внутренней (сохранить от распада самого себя) в силу свойственной ему негативной идентичности. Не имея собственной позитивной идентичности, новая общность стремится уничтожить старую, теперь чужую. Но что значит уничтожить? Речь идёт не только о банальной оккупации территорий. Не менее важная задача украинства – лишить легитимности и исторической субъектности сам русский мир как целое.

Говорить правду необходимо. И правда заключается в том, что существование единой Украины исторически исключает существование единой России и наоборот. Уйти от данной дилеммы мы, к сожалению, не можем. Можем лишь выбрать из двух сценариев один. Нравится нам это или нет, для русского общества есть только один выход из исторического тупика.

Понятие «пророссийская Украина» – точно такой же нонсенс, как и «пророссийская Россия». Если она не возвращается назад в Россию как русская территория (а этого украинцы вряд ли хотят), формула её идентичности будет основана на густой русофобии и готовности в удобный момент нанести смертельный удар историческому конкуренту. Даже гипотетическая независимость Новороссии не решила бы проблему в целом, поскольку пассионарные украинцы прекрасно знают, что они воюют именно с русскими, причём не одно десятилетие, и неважно, что думают или хотят думать по этому поводу сами русские. Определяющий характер имеет точка зрения активной, а не пассивной стороны конфликта. Война объявлена – следовательно, одной из сторон предстоит победить или проиграть. Имитация неучастия не отменяет саму войну – она отменяет победу.

«Целились в коммунизм, а попали в Россию…». Об этой фразе философа Александра Зиновьева сказано много, суждения о ней разноречивы. Одно очевидно: коммунистом Александр Зиновьев не был. Он выступал против «глобального человейника», как в западном, так и в советском варианте этого понятия. Тем более примечателен его афоризм. К большевикам выдвигается много претензий – от марксизма, который, замечу кстати, не в Москве был придуман, до опломбированного вагона, немецкого генштаба и американского банковского капитала. Но последователи большевиков – советские коммунисты – в конце концов сумели стать для страны своими. Они прошли историческую инициацию и сделали свою эпоху неотъемлемой частью русской истории. Поэтому сегодня отказ от советской идентичности был бы отказом от русской истории как таковой. Это прекрасно понимают на Украине, когда сбрасывают с постаментов памятники советским вождям, вкладывая в это «сакральное» действо вполне конкретный русофобский смысл. В ближайшее время нераздельность советского и русского должна быть окончательно признана российским обществом, а главное – правящим классом России и её так называемой элитой.

Тем, кто интересуется постколониальной английской литературой и кинематографом, хорошо знакома эта сюжетная ситуация: некая семья, выходцы из бывшей английской колонии, переезжают на Британские острова. Жизнь в бывшей метрополии вырабатывает у них особое качество личности – двойную идентичность. В семейном кругу эти люди живут по своим (например, индийским) традициям, а выходя на улицу – во всём следуют нормам британского общества, начиная с особенностей поведения мужчин и женщин.

Обычно двойная идентичность ведёт к синдрому двойной лояльности. Это значит, что, когда у тебя на первой родине происходит конфликт, особенно вооружённый, с участием страны, в которой ты живёшь сейчас, – ты должен выбрать, за кого ты.

У меня всегда были прекрасные отношения со многими грузинами, живущими в Москве. Часть из них просто мои друзья. И в августе 2008‑го я буквально физически ощущал, что эта двойная лояльность в них присутствует. Человек не мог отречься от своих корней, тем более что грузины всегда демонстрируют приверженность им. Но и прямо выступать против своей новой родины они не могли: они переехали сюда уже давно, многие и грузинского языка не знают. Это нормальная ситуация. Ненормально – когда одна из идентичностей подавлена, разрушена, вытеснена, и люди на самом деле не свободны, поскольку лишены возможности выбирать. Вот на Украине одну идентичность – русскую, подменили другой – украинской, причём в крайне националистическом варианте, подменили и лояльность – и люди теперь лишены свободы выбора.

При желании двойную идентичность и синдром двойной лояльности можно проследить на примерах современных авторов – пишущих на русском языке выходцев из Средней Азии и Кавказа. Проследить, начиная ещё с советских времён. Ведь Россия тоже была империей и имела колонии – примем для простоты эту жёсткую схему, и не будем здесь вдаваться в различия между колонизацией и ассимиляцией. Но даже исходя из такой предпосылки мы должны отметить важное различие в самой логике культурных связей и культурного доминирования на Западе и в России.

Вот простой пример. Индийское кино возникло после того, как Индия перестала быть колонией Великобритании. А кино на той же Украине, в Армении, Таджикистане, Молдавии, Киргизии, Казахстане, Узбекистане, в Грузии появилось в советский период. То есть, так сказать, в процессе «колонизации». И не просто появилось. В СССР существовала установка: создать многонациональный кинематограф.

Можно вспомнить фильмы, снятые на национальных киностудиях союзных советских республик – как местными кадрами, так и режиссёрами из Москвы. Например, «Первый учитель» Андрея Кончаловского. Фильм – о том, как в Киргизии после Гражданской войны налаживается новая жизнь. В аул по комсомольской путёвке приезжает учитель Дюйшен, и пыл советского просветителя сталкивается с многовековыми традициями Востока…

И вот такого материала осталось с советских времён очень много. При сравнении с аналогичным британским мы сразу замечаем, что советская метрополия не подавляет и не игнорирует местную идентичность, а укрепляет её, преобразуя в рамках общей имперской парадигмы, вписывая часть в целое. Этот эгалитарный подход – одна из черт советского проекта, который существовал не за счёт локальных идентичностей, но развивался в определённом симбиозе с ними, часто достаточно противоречивом, но не приводящем к взаимному уничтожению. Национальная политика заключалась в культурном эгалитаризме – «подтягивании» национальных окраин к Центру. Нередко этот курс вынужденно вторгался в частную жизнь – тут можно вспомнить хотя бы банальную тему «освобождения женщины Востока», расширения её жизненного мира. Раньше этот мир был замкнут и исчерпывался ролью хозяйки внутри большой семьи. Стоило женщине выйти на улицу – и она становилась ничего не значащей фигурой, тенью своего мужа… Над этими проблемами советская общественная мысль и культурная политика работали как минимум с 1920‑х годов. Запад же только-только подошёл к ним.