Читать онлайн «Журнал Наш Современник №7 (2004)». Страница 30

В те далёкие уже по времени октябрьские дни 1993 года я следил за кровавой драмой, развернувшейся на улицах Москвы. Не у академика Лиха­чёва, возглавлявшего Советский фонд культуры и ловко его развалившего, нашёл я, тогдашний член президиума, поддержку и понимание в те жуткие дни. Когда академик восторгался Собчаком и его подельниками, Владимир Максимов, диссидент, как говорится, из первой тройки, заявлял в наших с ним телеинтервью, что у него руки опускаются при виде стоящих у государст­венного кормила бракоразводных юристов (Собчака), торговцев цветами (Чубайса) и годящегося разве что разливать пиво в ларьке Шумейко (все эпитеты максимовские. — С. Я. ). Сколько их, персонажей нелице­приятного карнавала, пронеслось тогда перед поражёнными зрителями. Шахраи, паины, гайдары, яковлевы (оба), коротичи, волкогоновы, черниченки, бакатины. Имя им — “тьма тьмы”.

Ждать от восторженно причмокивающих при одном виде своего сверд­ловского пахана сочувствия невинно гибнущим людям на Пресне и в Останкине мог разве что простодушный Иванушка-дурачок. Но вот когда завопили на все лады с призывами к уничтожению соотечественников так называемые деятели культуры, невольно вспомнилось ленинское, не вполне цензурное определение интеллигенции. Поэт, вопивший из последних силёнок при виде крови на московских улицах: “Раздавите гадину!”; пианист, осквернивший стены Бетховенского зала в Большом театре истошным призывом к ЕБН бить шандалом по голове своих сподручных; актрисы, некогда воспевавшие с киноэкранов образы советских тружениц и получавшие за это все мыслимые и немыслимые цацки, а теперь впадающие в транс при виде новых хозяев, — вот этих Ленин метко сравнил с дармовыми отходами. Персонажей из самой низкопробной трагикомедии напоминали Гайдар и транзисторная актриса Ахеджакова, призывавшие мирных граждан к кровопролитию. И что вы думаете, покаялась эта лицедейка в своей виновности перед родителями, потерявшими и по её милости детей в те октябрьские дни, и перед детьми, оставшимися без отцов и матерей? Неужели у любимицы демократического ельцинского соловья Рязанова (чего стоил его холуйский телерассказ о президентской табуретке с гвоздём, впившимся в задницу услужливого интервьюёра, смачно жующего котлеты, которые президентша приготовила из магазинного фарша) во время показа по НТВ (да-да, по НТВ!) правдивого фильма журналиста Кириченко не встали дыбом волосы при виде кадров, рассказывающих о маленькой девочке, расстрелянной одним из зверей-снайперов Ельцина?

Не покаялся никто и ни в чём! В траурные дни на экранах телевизоров, как обычно, кривлялись опостылевшие до тошноты юмористы, демонстри­ровали бездарные и циничные номера непрофессиональные певцы и певуньи. Изощрялся в старческой пошлости давно переставший быть поэтом Вознесенский, солидаризировался с теми, с кем когда-то враждовал, фигляр Евтушенко, таял и млел в лучах незаслуженной славы Шекспир и Стани­славский в одном флаконе, тщеславный прихвостень ельцинского времени Марк Захаров, не задумываясь, дающий советы простодушным слушате­лям — от вопросов высшей политики до подсказок, сжигать партбилет или не сжи­гать и когда выносить содержимое Мавзолея.

Главный виновник беды октябрьской, родоначальник тенниса в России, не моргнув глазом, оттягивался в день скорби на очередном турнире. Да и спортсмены нынешние, служащие скорее культу денежных знаков и забывшие основной олимпийский принцип, что главное для спортсмена — участие в играх, а не победа, так и лезут приобняться с кровавым мясником. Ну да Бог им судья, может, когда перестанут делать деньги на спорте, одумаются и покаются.

А до покаяния ли политическим тяжеловесам из ельцинской камарильи было в скорбные дни общероссийской памяти? “Без нас в Госдуме будет просто кошмар, — кричал “золотой мальчик демократии”, несостоявшийся карточных дел мастер Боренька Немцов. — СПС представит в парламенте трезвых и бодрых”. Заявляя так, нижегородский бонвиван, видимо, имел в виду, что у его ребят есть возможность хорошо похмеляться и заниматься фитнесом после дорогостоящих загулов. Другой ельцинский думный дьяк, Гайдар, накануне октябрьского поминовения складывал чемоданы, отправ­ляясь помогать вконец окочуриться растерзанному Ираку. Один мой друг сказал, узнав про такой манёвр со стороны американской админист­рации: “Теперь в Ираке разворуют и песок пустыни”. Но передумали заокеанские заказчики. Услужливый до приторности член их тимуровской команды, видно, нужен дома, чтобы продолжать обескровливать Россию.

Савик Шустер, так ловко внедрённый ненавистниками России на пост­советское пространство, что и в футбол русских учит играть, болея при этом за “Фиорентину”, “помянул” погибших в октябре 1993 года москвичей бесе­дой с ещё одним “страдальцем” за русский народ — Глебом Павловским.

Мало удовольствия получаешь, слушая приторную и лживую болтовню сих русофобов, иногда, правда, неумело мимикрирующих и надевающих личину страдальцев за Россию. Но нет-нет и сорвутся эти сладкоголосые певуны на злобу и неприязнь по отношению к тому положительному, что так пугало их в России всего два десятка лет тому назад. Вот и в этой беседе Шустер пожурил одного из её участников в зале, осмелившегося вспомнить о былой боевой мощи Отечества. Вкрадчиво, но уверенно оборвал ведущий впавшего в ностальгию собеседника: “Ну ведь вы же знаете, какая тогда была армия, лучше уж и не вспоминать”.

Конечно, господин Шустер, лучше вам про ту армию и не вспоминать…

От шустеров ждать покаяния за горечи и беды, подобные октябрьской трагедии, не приходится.

Но, может, кто-то из них всё же одумается? Вспомнит о таком челове­ческом атрибуте, как стыд, и покается перед Богом, а прежде всего перед самим собой. Каяться никогда не поздно!

“С любовью, Русские люди”

Беседа редактора “Нашего современника” Алексея Кожевникова

с заслуженным деятелем искусств России,

скульптором Вячеславом Клыковым

Алексей Кожевников: Вячеслав Михайлович, Вами создан памятник замечательному русскому писателю Василию Макаровичу Шукшину. Расска­жите, пожалуйста, об истории создания этого памятника. Ведь само обраще­ние к имени Шукшина — это не только Ваше преклонение перед его творчест­вом, но и перед самой личностью писателя?

Вячеслав Клыков: Увы, я не был лично знаком с Василием Макаровичем. Так уж сложилось, что встретиться с ним мне не довелось, но очень хотелось приблизиться к нему — просто как к человеку. Когда Шукшина не стало, я воспринял это как личную трагедию. Он был тем редким писателем, который мог донести до нашего общества живое слово о русском человеке, писателем, осознававшим свою миссию перед народом. Конечно, я сожалею, что не был знаком с Шукшиным при жизни (хотя и знал многих его друзей). Но думаю, что в этом и моё преимущество — ведь для некоторых “воспоми­нателей” Шукшин стал некой личной собственностью, а их мемуары — своеобразной “монополией” на истину. Мне же, как и многим другим людям, Василий Макарович дорог прежде всего как великий писатель, показавший в своих произведениях целую галерею русских национальных характеров — и при этом сам являвший собой образ русского человека во всём его величии, противоречиях, исканиях... Вот этот образ Шукшина — человека и писателя, мне особенно близок и дорог.

Работу над памятником Василию Макаровичу я начал сразу после смерти писателя — в 1974 году. Создал несколько вариантов. Памятник, который будет установлен в июле этого года, ко дню рождения Шукшина, — продолжение моей работы над образом великого писателя.

А. К.: Как выглядит памятник?

В. К.: Семиметровая фигура Шукшина, на постаменте, установленная на горе, у подножия которой расположилось родное село писателя Сростки. Сама гора — как пуп земли, а мне и хотелось Шукшина как бы “посадить на землю”. А посмотришь вокруг — места-то какие! Река Катунь, лесок, пред­горье... Сказочный край... Помню, приехал сюда в 1976-м. Тогда в Сростках впервые проводились литературные Шукшинские чтения. Летел на Алтай, думал, что встречу что-то необычное, непохожее на нашу срединную Россию. А как увидел Сростки — точно такое же село, как, например, под Воронежем или под Курском. Одинаково всё абсолютно. Говор очень похож на воро­нежский, на казачий, песни те же самые. Нормальный русский язык, может быть, с небольшим “тоном” — как все сибиряки говорят. Сам Василий Макарович объяснил это в своем “Степане Разине”, намекая на своё происхождение. Помните диалог его героев: “Батюшка, ты откуда?” — “Да я с Алтая” — “Как ты попал туда?” — “В своё время мой дед поджёг усадьбу помещика. Нашли — Сибирь”. А осваивал Сибирь кто? Казаки. Те же русские люди... Под Воронежем река Шукша протекает. Вот оттуда “корни” Василия Макаровича и многих его героев — из нашей средней России.