Читать онлайн «Одиссей за 1996 год». Страница 9

Пожалуй, наиболее отчетливо ощущение континуитета, "процесса большой длительности" в историографии второй половины XX столетия сквозь призму личных воспоминаний выразил Л. Стоун, выступивший в дискуссии "История и постмодернизм" на страницах журнала "Past and Present" ". "Когда я был еще очень молод.., меня учили следующим вещам..: тому, что надо писать ясно и понятно; что историческая истина недостижима, а любые выводы предварительны и гипотетичны и всегда могут быть опровергнуты новыми данными..; что все мы подвержены пристрастиям и предрассудкам - национальным, классовым и культурным..; что документы - мы не называли их в те дни текстами - написаны людьми, которым свойственно ошибаться, делать ложные утверждения и иметь свои собственные идеологические позиции.., а потому следует принимать в расчет намерения авторов, характер документа и контекст, в котором он был создан; что восприятия и представления о реальности часто весьма отличны от этой реальности и иногда имеют не меньшее историческое значение, чем она сама; что ритуал играет важную роль и как выражение религиозных представлений, и как демонстрация власти вот почему мы восхищались "Королями-чудотворцами", а позднее "Двумя телами короля" Эрнста Канторовича. Ввиду всего этого, я полагаю, что, за некоторыми примечательными исключениями, мы вовсе не напоминали тех позитивистских троглодитов, которыми нас теперь часто представляют" ^

Совершенно не похожие на "позитивистских троглодитов", историки среднего поколения позитивно восприняли "семиотический вызов" и "реванш литературы" ^, можно сказать, перековав мечи на орала. В результате в новейшей историографии сформировалось два наиболее перспективных и широких течения, со своими оригинальными подходами, в которых проявляется мощное стимулирующее воздействие постмодернистских тенденций: новая культурная и новая интеллектуальная история. Эти родственные многослойные образования в одних трактовках напоминают сиамских близнецов, а в других обладают, кажется, способностью расходиться между собой и вновь смыкаться, как Сцилла и Харибда, и время от времени менять обличья, выставляя на первый план то одну, то другую из своих разнородных составляющих. Попытки разобраться в каждом из них в отдельности и в их непростых взаимотношениях предпринимаются с завидной регулярностью целым рядом ученых-практиков ^.

Л /7. Репина. Новая Культурная и интелле1"туальная история 31

Признание активной роли языка, текста и нарративных структур в созидании и описании исторической реальности является базовой характеристикой так называемого нового культурологического подхода к истории, под которым обычно понимают совокупность некоторых наиболее общих теоретических и методологических принципов, разделяемых новой культурной и новой интеллектуальной историей. Именно поэтому некоторые исследователи предпочитают не проводить между последними сколько-нибудь отчетливого водораздела. И эту позицию можно принять, если учесть, что нередко сами их представители дают им всеобъемлющее толкование. Но все же некоторые обстоятельства происхождения и специфические задачи, поставленные перед этими направлениями их "отцами-основателями", позволяют говорить о каждом из них отдельно.

Новая культурная история формируется, если можно так выразиться, в болевых точках "новой социальной истории", ставших в процессе переопределения самой категории "социального" и мобилизации всего наиболее жизнеспособного в арсенале социокультурной истории точками роста. Большие надежды возлагаются на переориентацию социокультурной истории "от социальной истории культуры к культурной истории социального", или "к культурной истории общества", предполагающей конструирование социального бытия посредством культурной практики, возможности которой, согласно версии Р. Шартье, в свою очередь определяются и ограничиваются практикой повседневных отношений. Главная задача исследователя состоит в том, чтобы показать, каким именно образом субъективные представления, мысли, способности, интенции индивидов включаются и действуют в пространстве возможностей, ограниченном объективными, созданными предшествовавшей культурной практикой коллективными структурами, испытывая на себе их постоянное воздействие. Это сложное соподчинение описывается аналогичным по составу понятием репрезентации, позволяющим артикулировать "три регистра реальностей": с одной стороны, коллективные представления - ментальности, которые организуют схемы восприятия индивидами "социального мира"; с другой стороны, символические представления - формы предъявления, демонстрации, навязывания обществу своего социального положения или политического могущества, и, наконец, "закрепление за представителем-"репрезентантом" (конкретным или абстрактным, индивидуальным или коллективным)" утвержденного в конкурентной борьбе и признанного обществом социально-политического статуса . В такой интерпретации социально-классовые конфликты превращаются в "борьбу репрезентаций". Аналитический потенциал концепции постоянно конкурирующих "репрезентативных стратегий" открывает новые перспективы в описании, объяснении и интерпретации динамики социальных процессов разных уровней.

Новая культурная история отвергает жесткое противопоставление народной и элитарной культуры, производства и потребления, создания и присвоения культурных смыслов и ценностей, подчеркивая активный и

32 Hcropuk в nouckax метода

продуктивный характер последнего '*. Именно в этом варианте новая культурная и новая интеллектуальная история как бы сливаются воедино. И все же последняя сохраняет свою специфику в том, что касается ее особого внимания к выдающимся текстам "высокой культуры" ^.

Итак,- если новая культурная история акцентирует свое внимание на дискурсивном аспекте социального опыта в самом широком его понимании, то домен новой интеллектуальной истории - произведения "высоколобых", история общественной, политической, философской, научной и -par excellence - исторической мысли ^. Вполне естественно, что эти направления по-разному представлены в отдельных исторических субдисциплинах. Под влиянием "лингвистического поворота" и конкретных работ большой группы "новых интеллектуальных историков" радикальным образом преобразилась история историографии, которая неизмеримо расширила свою проблематику и отвела центральное место изучению дискурсивной практики историка. Отклоняясь в сторону литературной критики, она имеет тенденцию к превращению в ее двойника - историческую критику, а возвращаясь - обновленная - к "средней позиции", получает шанс стать по-настоящему самостоятельной и самоценной исторической дисциплиной ".

Подходы и проблематика новой культурной истории как истории представлений проявились в самых разных сферах современного исторического знания. Позволю себе остановиться несколько подробнее на конкретном материале гендерной истории, само формирование которой было связано с рассмотренными выше общими процессами, а последующие изменения отличались, на мой взгляд, еще большей интенсивностью. Собственно сама "титульная" концепция гендера ("пола-рода"), альтернативная понятию биологически детерминированного пола-секса, появилась в истории женщин и стала ключевой категорией анализа в выделившейся из нее гендерной истории в 80-е годы ^, Согласно гендерно.й теории, отношения полов и соответствующие модели поведения не задаются напрямую природой, а являются культурно обусловленными, они "конструируются" обществом, предписываются институтами социального контроля и культурными традициями ^. Большинство сторонников гендерного подхода ставило перед собой задачу исследовать функционирование и репродуцирование различий и иерархии полов на основе их комплексной социокультурной детерминации. Вскоре, однако, базовая концепция гендерной истории была наполнена более емким содержанием. В обновленном виде она была введена в научный оборот известным американским историком Джоан Скотт и представлена в единстве четырех неразрывно взаимосвязанных и принципиально несводимых друг к другу компонентов: во-первых, наличествующих культурных символов, способных вызывать множественные противоречивые образы, которые можно было бы назвать гендерными репрезентациями; во-вторых, сложившегося

Л /7. Репина. Новая Культурная и интеллектуальная история 33

в религиозных, правовых, политических, педагогических и научных учениях комплекса нормативных утверждений, которые определяют спектр возможных интерпретаций этих символов; в-третьих, социальных институтов (семья, рынок труда, система образования, государственное устройство и др.), осуществляющих гендерно-дифференцированную политику ограничения и контроля; и наконец, в-четвертых, самоидентификации индивида. Таким образом, был предложен вариант теоретического решения проблемы взаимосвязи индивидуального и коллективного опыта.