Читать онлайн «Одиссей за 1996 год». Страница 51

Если в рамках экспериментальной истории - или, если угодно, истории-проблемы - исторический объект строится и не дан заранее, то именно практика исследования высвечивает его и ясно выражает ". Но в то же время оба процесса - эволюции социального функционирования и его разъяснения - неразделимы. Историческая модель оказывается подвержена узаконению на двух уровнях. Каждое из ее объяснительных звеньев подлежит проверке соответствующими эмпирическими наблюдениями. Затем в своей совокупности она сталкивается со своим эвентуальным опровержением социальной динамикой - теории процессов, которые она выражает, черпают свою силу из отсутствия противоречия с наблюдаемым социальным изменением. Процессы и опыт - некоторым образом обобщение совершается путем аналогии. Соответствие между предусмотренными моделью эволюциями и наблюдаемыми процессами позволяет прилагать к изучению функционирования обществ прошлого объяснительные принципы (локально проверенные эмпирически), соединение которых формирует модель.

Как было сказано, микроистория противостоит "гирцизму" и его историографическим производным и по второму пункту - в вопросе о внимании, уделяемом интерпретативным способностям актеров. Тут альтернативные модели для нее доставляет социальная антропология, менее внимательная к структурным делениям общества, чем к социальным представлениям и ролям, а также процессам структурирования общества, которые вытекают из их взаимодействия. Однако, усвоив эти модели, микроистория занимает позиции, мало соответствующие тем, которые по

158 Hcropuk в nouckax метода

рой ей приписывают ^. Инструмент анализа и теоретическая база дают микроистории средства оценивать социальных актеров. Методы "сетевого анализа" позволяют реконструировать сети отношений индивидов и семей. Эти сети возникают из пространства индивидуального опыта и рисуют его линию горизонта. Их идентификация открывает возможность воссоздания форм социального перегруппирования исходя из множественности индивидуальных практик. Наиболее важные элементы теории можно найти у норвежского антрополога Фредрика Барта. У него микроистория заимствует модель активного и разумного индивида, делающего для себя выбор в мире неуверенности и принуждений, вытекающих, в частности, из неравного распределения возможностей доступа к информации. Из совокупности индивидуальных выборов в итоге возникают макроскопические процессы, как, например, проникновение в XX в. в среду туринских рабочих фашистской идеологии или же - тремя столетиями раньше - неустойчивая консолидация цеховых корпораций и формирование государства Нового времени.

Разная значимость ресурсов, какими располагают актеры, и различия в размерах полей, в которых они способны действовать, - существенные ^ерты социальной панорамы и главные источники ее трансформаций. Варьирование масштаба - не удел историка и, главное, не продукт процесса создания исследования, а прежде всего участь актеров. Осмысленная манипуляция игрой масштабов имеет назначением идентификацию систем контекстов, в которые вписываются социальные игры. Притязание этой динамической картографии - разметить и расчертить, во всем их многообразии, совокупность карт, соответствующих стольким же социальным территориям. Но что до принципа социального функционирования, то уж он-то единственный и имеет преимущественно один масштаб - микроскопический, в котором протекают причинные процессы, от коих зависят все прочие. Следовательно, в работах по микроистории возникает если не противоречие, то по крайней мере некоторое напряжение между очень внимательным подходом к процедурам исследования, которые через изменение масштаба наблюдения ведут к появлению невиданного доселе исторического объекта, и ролью финальной санкции, которая ими отводится индивидуальному опыту актеров прошлого.

Система контекстов, восстановленная в серии изменений "угла визирования", обладает двойственным статусом - она возникает в комбинации тысяч частных случаев, и в то же время всем им она придает смысл. Так, эволюция государства Нового времени в XVII в. разыгрывается в тысячах деревень, подобных Сантене в Пьемонте, но в то же время форма, которую получает эта эволюция, убеждает в том, что нет необходимости тысячу раз воспроизводить опыт Сантены, чтобы увериться в его всеобщем значении. Совокупность контекстов, сконструированная в ходе историографического экспериментирования, - одновременно и наиболее всеобъемлющие рамки, и уровень обобщения, однако вопрос о том, полна ли эта реконструкция или даже - единственно ли возможная, остается

Б. Лети Общество kak единое целое 159

без ответа. Обращение к опыту актеров представляется способом преодоления такой неуверенности. Методологический перспективизм находит завершение в разновидности эпистемологического реализма.

"Все, что важно, - макроэкономическое; все, что фундаментально, - микроэкономическое", - наверное, микроистория могла бы перенять формулировку, милую сердцу экономиста Сержа-Кристофа Кольма. Тогда приверженцы микроистории поспособствовали бы появлению невиданной в истории фигуры оппозиции между двуми альтернативными концептуальными моделями социального с различающимися задачами и интерпретативными схемами, одной микро- и другой макроаналитической. Некоторые тупики в экономике и социологии, ставшие явными, побуждают разведывать иные пути. Социология действия и экономика соглашений предлагают сегодня объяснительные модели, отказывающиеся от этих упрощающих суть дела оппозиций. Изложение скорее практики исследования, нежели ее результатов, чего я и добиваюсь, позволят мне и далее предлагать читателю лишь конспект прочитанного, составленный в свете вопроса о подходах к социальной целостности.

ОБЩИЕ СОГЛАШЕНИЯ И ЛОКАЛЬНЫЕ ДОГОВОРЫ

В серии статей и книг Люк Больтански и Лоран Тевено предлагают рассматривать человеческие действия как некоторое следствие ситуаций, в которых актеры, будучи включены в межличностный обмен, мобилизуют свои возможности для оправдания своих позиций ^. Отказываясь рассматривать как абстрактного индивида, выводимого на сцену политической экономией, так и классы или социальные группы, к которым нас приучили социальные науки вкупе с официальной статистикой, они предлагают рассматривать исключительно людей в "ситуациях". Если они отдают предпочтение кризисным моментам (конфликт в мастерской, например) либо актам разоблачения (поданным в комиссариат жалобам, письмам протеста, посланным в газеты), то это затем, что локально возникающий компромисс обнаруживает трения, существующие между многими возможными моделями легитимации индивидуальных позиций, и вынуждает к их объяснению. В споре или при разрыве каждый протагонист мобилизует собственное чувство справедливости (например, при конфликте в мастерской, что справедливо: оценивать людей по их профессиональной компетентности, или улучшить условия труда, или же развивать профсоюзную демократию и т. п.). У политической философии Больтански и Тевено заимствуют шесть "моделей справедливости", названных ими "cites", которые составляют категории своего рода грамматики узаконения и компромисса и суть ресурс, имеющийся в распоряжении актеров.

Они находят, таким образом, альтернативу общепринятым схемам анализа и предлагают по-новому представить себе соотношения частного и общего, индивидуального и коллективного. Они также отказываются от

160 Hcropuk в nouckax метода

рассмотрения социальной целостности как своего рода дани, которой обложены актеры, и от наделения этих последних чистой и совершенной, независимо от контекста, рациональностью. Коллектив предстает как временная конструкция, результат активного соглашения, но преходящего и неустойчивого, которое на время включает в конкретную конфигурацию ресурсы критики, мобилизуемые актерами сообразно особенностям ситуации. Стабильность и продолжительность существования этих конструкций отсылает исследователя к разнообразию ресурсов, какие могут быть мобилизованы, и к гетерогенности тех, что действительно оказались мобилизованы.

При таком подходе можно ясно видеть, как обращение к принципам легитимации организует практики, социальные институты и конкретные конфигурации межличностных отношений. Менее очевидно - как эти последние воздействуют на модели легитимации, которые словно ускользают из истории и достигают универсальности. Географический и хронологический масштаб анализа, вероятно, пригодный для рассмотрения современного положения западных обществ, не позволяет изучать ситуации, в которых не только поколеблен локальный режим оправдания (например, момент, когда в вопросе организации труда на фабрике демократический принцип берет верх над принципом технической эффективности), но также изменяется сама палитра доступных мобилизации ресурсов, "cites", имеющиеся в распоряжении актеров. Стоит подумать о подобном анализе в приложении к обществам, возникшим в результате завоевания или смешения культур. Даже если историческое измерение авторами позабыто, книги Больтански и Тевено дают историкам возможность пересмотреть свои точки зрения по ряду важных вопросов. Они напоминают, что в социальных науках каждой теории сопутствует темпоральность определенного типа, и последняя тесно увязана с компетенциями, которыми указанная теория наделяет актеров. В пику хроникеповествованию или истории большой длительности, эти книги внушают интерес к анализу краткого эпизода, обстоятельно представленной сцены. Наконец, предлагают процедуры обобщения, совершающегося не путем агрегации, но возникающего из самих компетенций актеров, особенностей общей оценки ситуаций, в которые те вовлечены, форм "восхождения в большинство", на какие они способны и которые, взятые в совокупности, составляют социальную связь.