Читать онлайн «Княжна Тараканова и принцесса Владимирская». Страница 14

Шах осыпал меня благодеяниями, пригласил из Европы учителей разных наук и искусств и дал мне, сколько было возможно, хорошее воспитание. В это же время научилась я разным языкам, как европейским, так и восточным. До семнадцатилетнего возраста (1760 г.) не знала я тайны моего рождения; когда же достигла этого возраста, персидский шах открыл ее мне и предложил свою руку. Как ни блистательно было предложение, сделанное мне богатейшим и могущественнейшим государем Азии, но как я должна бы была, в случае согласия, отречься от Христа и православной веры, к которой принадлежу с рождения, то и отказалась от сделанной мне чести. Шах, наделив меня богатствами, отправил меня в Европу, в сопровождении знаменитого своею ученостью и мудростью Гали. Я переоделась в мужское платье, объездила все наши (живущие в России) народы христианские и нехристианские, проехала через всю Россию, была в Петербурге и познакомилась там с некоторыми знатными людьми, бывшими друзьями покойного отца моего. Отсюда отправилась я в Берлин, сохраняя самое строгое инкогнито, здесь была принята королем Фридрихом II и начала называться принцессой. Тут умер Гали, я отправилась в Лондон, оттуда в Париж, наконец, в Германию, где приобрела покупкой у князя Лимбурга графство Оберштейн. Здесь я решилась ехать в Константинополь, чтоб искать покровительства и помощи султана. Приверженцы мои одобрили такое намерение, и я отправилась в Венецию, чтобы вместе с князем Радзивилом ехать в столицу султана".

Свита князя Радзивила, состоявшая из восьмидесяти офицеров, была в восхищении от рассказов графини Пиннеберг. Французские искатели приключений и польская шляхта уже мечтали о почестях и богатствах, ожидающих их в Петербурге, если, при содействии их, очаровавшая всех милою любезностию, своим умом и разнообразными талантами ежедневная их собеседница наденет на свою красивую головку русскую императорскую корону. Нельзя думать, чтобы все эти люди знали о самозванстве принцессы и таким образом сознательно участвовали в обмане. Вполне владели тайной, вероятно, только князь Радзивил да самые ближайшие его советники.

Графиня Пиннеберг уверяла, что в России есть сильная партия, преданная ей и желающая видеть ее на престоле. Во главе этой партии, по словам ее, находится родной брат ее, князь Разумовский, известный под именем Пугачева. По словам ее, Пугачев был сын князя Разумовского от первого брака. Так писала самозванка верховному визирю. Другим она говорила, что Пугачев человек знатного происхождения, из донских казаков, искусный генерал, хороший математик и отличный тактик, одаренный замечательным талантом привлекать к себе народные толпы, потому что умеет убедительно говорить с простонародьем. "Когда Разумовский, отец мой, — продолжала она, — приехал в Петербург, этот Пугачев, тогда еще очень молодой человек, находился в его свите. Императрица Елизавета Петровна пожаловала Разумовскому андреевскую ленту и сделала его великим гетманом всех казачьих войск, а Пугачева назначила пажем при своем дворе. Заметив, что молодой человек выказывает большую склонность к изучению военного искусства, она отправила его в Берлин, где он и получил блистательное военное образование". Еще находясь в Берлине, Пугачев, по рассказам принцессы, действовал, насколько было ему возможно, в пользу своей сестры, законной наследницы русского престола, скрывавшейся под разными именами сначала в Персии, а потом в разных государствах Европы. В свою очередь, действовал в ее пользу и персидский шах, другой ее родственник и воспитатель. Так как Персия ведет обширную торговлю со всеми восточными странами и в том числе с азиатскими провинциями Русской империи, то шах, посредством торговцев, успел склонить на сторону "великой княжны Елизаветы" многих из обитателей этих провинций. С одной стороны шах, с другой — князь Разумовский под именем Пугачева тайными путями успели наконец привлечь все население соседних с Персией и других восточных областей России на ее сторону. Тогда, чтобы быть в безопасности, она поехала в Европу, а Пугачев, оставив Берлин, стал во главе населения, восставшего против Екатерины. Он решился на этот подвиг, говорила "великая княжна Елизавета", чтоб избавить множество невинно сосланных Екатериной, томившихся в хижинах Сибири. Когда восточные провинции восстали, желая видеть на престоле Елизавету II, Пугачев объявил себя регентом империи. Так как по смыслу завещания императрицы Елизаветы Петровны регентом назначен был принц Петр Голштинский с титулом императора, то и Пугачев официально принял на себя имя Петра и титул императора. Но главная цель его восстания состоит в возведении на престол сестры своей, законной наследницы русского престола. Так как она достигла уже совершеннолетия, то он, свергнув с престола Екатерину, немедленно передаст ей самодержавную власть над всеми областями Русской империи.

Такие россказни рассказывала в Рагузе "принцесса Владимирская". Несмотря на очевидную их сказочность, им верили и обо всем рассказываемом принцессой распространяли слухи по Европе. Некоторые из этих слухов нашли себе место на столбцах Франкфуртской и Утрехтской газет. Герцог Ларошфуко и граф Бюсси, приезжавшие в Оберштейн к скучавшему по своей подруге князю Лимбургу, уверяли его, что в парижских салонах много толкуют о принцессе и представляют будущность ее в самом блестящем виде, ибо полагают за несомненное, что она, по законно ей принадлежащему праву, рано или поздно, наденет корону Российской империи.[40]

В "Gazette d'Utrecht"[41] была напечатана корреспонденция из Неаполя от 4 августа, в которой много говорилось о почестях, оказываемых в Рагузе "польским князем" "неизвестной принцессе".

В самой Рагузе слух о наследнице русского престола, "Елизавете II", сделался до того общим, что тамошний сенат встревожился. Хотя Рагузская республика и была недовольна Екатериной, но сенаторы не могли не опасаться вредных для их отечества последствий, если русское правительство обратит серьезное внимание на происки претендентки. В таком случае слабой республике, которой русские уже один раз дали сильный урок, предстояла бы неминуемая опасность. Рагузский сенат отнесся в Петербург к своему поверенному по делам о домогательствах неизвестной женщины, называющей себя "великою княжной Всероссийскою", предписав сообщить об этом графу Никите Ивановичу Панину, заведовавшему иностранными делами. Но Панин не счел нужным придавать этому делу какую-либо важность: он просил рагузского поверенного уведомить сенат, что нет никакой надобности обращать внимание на "эту побродяжку".

Само собою разумеется, что граф Панин о сообщении рагузского сената докладывал императрице и самый ответ поверенному дан был по ее повелению. Екатерина не желала делать из этого громкой истории и придумала иное средство уничтожить самозванку с ее замыслами. Она решилась без шума и огласки захватить ее в чужих краях. Для исполнения такого плана императрица избрала графа Алексея Орлова, которого решительность и находчивость в подобных случаях были ей очень хорошо известны.

В первые дни пребывания в Рагузе князь Радзивил и свита его относились к "принцессе Елизавете" чрезвычайно почтительно и соблюдали относительно нее строгий этикет. Она была центром польско-французской колонии, жившей в Рагузе, сам "пане коханку", казалось, отошел на второй план. Опутанная сетями интриги, искусно сплетенной поляками при несомненном участии достопочтенных отцов иезуитов, так называемая великая княжна, не зная ничего положительного о своем рождении, отчасти сама верила тому, что о ней рассказывали и что с голосу советников сама она рассказывала и писала к разным влиятельным лицам и даже к государям. Оказываемое ей почтение принимала она как должное и к самому Радзивилу стала относиться с тоном покровительства. Вероятно, "пане коханку" наскучила эта комедия, притом же получавшиеся известия о мирных переговорах Порты с Россией и о поражении Пугачева разрушали надежды поляков. Так или иначе, отношения князя Радзивила к принцессе вскоре изменились. Июля 23, в письме к князю Лимбургу, принцесса уже жаловалась на Радзивила. Она хотела напечатать в газетах прокламацию о притязаниях своих на русскую корону, хотела обнародовать завещание императрицы Елизаветы Петровны, но Радзивил тайно этому воспрепятствовал: уверил принцессу, что он отправил статьи к журналистам, а в самом деле уничтожил их.

Еще из Венеции отправлен был Радзивилом в Константинополь один из его агентов, Радзишевский. Ему поручено было собрать нужные сведения о положении дел и испросить у султана фирман на поездку Радзивила с поляками и французами в Турцию. Долго Радзишевский не возвращался, и в Рагузе не имели никаких достоверных известий с театра войны. Наконец получено было письмо Радзишевского. Он писал из Адрианополя, от 13 июля (2 по старому стилю, то есть за восемь дней до заключения Кучук-Кайнарджиского мира), что турецкая армия находится в самом жалком состоянии, средства Турции истощены, и, устрашенная победами русских, она склоняется к миру. Полякам, находящимся в турецком лагере, писал агент Радзивила, очень плохо, а Версальский двор, на который возлагали такую надежду польские конфедераты, сам предложил теперь султану свое посредничество для заключения мира с Екатериной. Что касается до фирмана Радзивилу и его свите, он не был изготовлен, и потому Радзишевский не мог и хлопотать о выдаче собравшимся в Рагузе какого-либо пособия со стороны Порты — деньгами или жизненными припасами. Невыдача фирмана произошла, впрочем, вследствие интриг самих поляков. Находившийся при турецком войске официальный агент польской конфедерации Каленский сильно интриговал в Порте, чтобы не выдавали князю Радзивилу фирмана, и вполне успел в своих происках.