Читать онлайн «Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании». Страница 7

Ситуация серьезная, ибо, в соответствии с той философией, которую от имени РПЦ изложил Всеволод Чаплин, в понятие «русскость» не входят ни ценность человеческой жизни, ни ценность материального благополучия, ни ценность свободы, ни личный успех, ни ценность человеческого достоинства, ни ценность частной собственности, ни свобода вероисповедания. Сталинская эпоха, которую славят авторы статьи «О боге, человеке и цивилизации», все же была эпохой государственного атеизма.

За негативным отношением подавляющей части уже бывшей советской интеллигенции к Сталину и его методам строительства социализма (и в этом, в отношении к сталинским репрессиям, не было различий между откровенными антикоммунистами и ленинцами-шестидесятниками) стояло растущее сознание самоценности человеческой жизни, ценности свободы, прав личности, часто инстинктивное преодоление классовой морали, отвращение к насилию. За негативным отношением подавляющей части советской интеллигенции к Сталину и к сталинским репрессиям, к сталинской эпохе в целом, стояло осознание того, что все, построенное на насилии, на запретах, непрочно, зыбко, что, к примеру, нет будущего у мировой социалистической системы, которая зависит от прочности железного занавеса, от прочности Берлинской стены. За отторжением от Гулага, от того, что Хрущев назвал «культом личности Сталина», стояло чувство сопереживания к мукам его жертв, восприятие гибели ни в чем не повинных людей как величайшей несправедливости, которая не должна повториться. Мы не задумывались о «цивилизационном» происхождении наших чувств. Мы руководствовались простым моральным инстинктом человечности, тем, что Горбачев в своем докладе на XXVI съезде КПСС назвал «общечеловеческой моралью».

А сейчас все эти чувства, просто моральные инстинкты, которые стояли у значительной части советской интеллигенции, у значительной части советских людей за отторжением от всех откровенных уродств сталинской эпохи, от бесконечных репрессий, от полуголодного существования, от системы тотального доносительства, от всего того, что умерло вместе со Сталиным, подвергаются целенаправленной дискредитации. По логике Всеволода Чаплина, если ты не ценишь организацию жизни советских людей в военное и послевоенное время, если ты, как я, критически относишься к колхозной системе, то ты не русский и не православный человек.

В советские времена нас учили ценить и любить советский строй за то, что он был воплощением идеалов коммунизма. Сейчас же, и в этом главная причина перемен, происходящих сейчас в официальной идеологии современной России, советский строй трактуется уже не столько как воплощение в жизнь марксистского, коммунистического проекта, а как воплощение в жизнь русской национальной идентичности, воплощение в жизнь «русского проекта». Поэтому получается, если ты патриот, если ты русский человек, то ты просто обязан полюбить этот советский строй.

Главное, на мой взгляд, преступление нынешних идеологов особой русской цивилизации в том, что они сознательно выводят ценности гуманизма, конечно, европейского гуманизма, за рамки русского культурного кода. Сегодня все то, что было доминирующим в сознании советской, антисталинской интеллигенции, в сознании тех, кто, как я, жаждал свободы, права жить не по лжи, не только отошло на второй план, но якобы стало несовместимо с подлинным патриотизмом, с подлинной русскостью. Все дело в том, что сегодня в глазах большой части патриотической интеллигенции ценность советского строя стала значительно выше той, какую ему приписывала официальная советская идеология до распада СССР.

Кстати, на мой взгляд, наиболее выпукло и последовательно антигуманистическая сущность учения об особой нестяжательской русской цивилизации, которое неизбежно ведет к реабилитации сталинизма, проявилась именно в упомянутой выше книге Сергея Кара-Мурзы. Основную причину распада «советской системы» он связывает с тем, что после смерти Сталина советский человек перестал жить на минимуме материальных благ и начал жить более «сыто». И в результате, как убежден Сергей Кара-Мурза, «советский строй оказался неподготовлен к “сытой” жизни – тут он сразу породил элиту, вожделевшую буржуазной собственности и образа жизни. СССР оказался беспомощным против внутреннего врага, вскормленного холодной войной и избыточным патернализмом своего государства. Не странно ли: никто не вспоминает сбывшееся пророчество И. Сталина. На языке марксизма он сказал: по мере развития социализма классовая борьба будет нарастать! А ведь в переводе на русский язык это было важное предупреждение. Смысл его таков: в советском строе есть глубокий изъян, и как только настанет сытая жизнь, в обществе появится сила, которая постарается этот строй уничтожить».[22] В этих нескольких фразах, на мой взгляд, со всей полнотой и откровенностью выражен моральный и политический смысл учения об особой русской нестяжательской цивилизации. Оказывается, наша особость проявляется в том, что нам от природы не дано то, что дано другим народам, не дано право на полноценную, сытую жизнь, что мы, русские, обречены все время пребывать в полуголодном состоянии на грани жизни и смерти.

Кстати, само содержание упомянутой выше статьи «О Боге, человеке и цивилизации» показывает, что оценка русского XX века, в том числе оценка идейных мотивов перестройки, оценка реформ Хрущева и Горбачева, предполагает – в контексте хотя бы того спора, который развернулся между мной и авторами этой статьи, – уточнения целого рода понятий. Скажу сразу, мои оппоненты не учитывают, что сам по себе подвиг советских, русских людей, открывших, как они говорят, ворота Освенцима, не отменяет факт сходства сталинской политической системы с национал-социалистической. Если, как говорят мои оппоненты, им дорого русское наследство, то надо знать, что русский философ Николай Бердяев еще в середине 30-х дал глубокий и всесторонний анализ сходства большевистской и гитлеровской политических систем. В том-то и дело, что связывая русскость с мобилизационной государственной системой, мы вольно или невольно растворяем русскость в тоталитаризме. Не только политическая практика, но и социальная, пропагандистская практика национал-социализма, как выясняется, имела много общего с жизнью СССР во второй половине 30-х. Только один пример: в тот момент, когда Сталин дал задание превратить Сочи в здравницу для рабочих и колхозников, Гитлер начал в 1935 году через «Немецкий трудовой фронт» строительство гигантского оздоровительного комплекса КДВ-Бад Рюген на побережье Северного моря (на острове Рюген). Гитлер самолично предложил отдать под строительство курорта для рабочих один из самых больших и роскошных пляжей Германии и оснастить его продуманной инфраструктурой для бесплатного отдыха полутора – двух миллионов рабочих и служащих ежегодно.

Далее. Нельзя не видеть разницу – и это, к сожалению, остается вне внимания моих оппонентов – принципиальную разницу между монастырем, где по доброй воле, по собственному выбору собираются люди, посвятившие всецело себя и свой труд богу, и колхозной принудительной организацией труда, которая, строго говоря, была реставрацией крепостного права вместе с барщиной.

Далее. Для оценки советской системы и колхозного строя, который для моих оппонентов является якобы «отражением христианского идеала», надо видеть различия между мотивацией и механизмами добра, духовного выбора, мотивами благотворительной активности и природой экономической, производственной активности. В том-то и дело, что русский крестьянин, который рьяно поддерживал коллективный труд по строительству избы для погорельцев, просто ненавидел труд, так называемый «коллективный», «огульный» труд на земле, который в начале 30-х годов XX века, после создания колхозов, стал его основной обязанностью. К сожалению, и сотрудники центра, руководимого Владимиром Якуниным, и авторы статьи «О боге, человеке и цивилизации», и иерархи нынешней посткоммунистической РПЦ не знают или принципиально не хотят знать, что до революции 1917 года существовала огромная литература, посвященная анализу особенностей менталитета русского крестьянства, особенностей устройства крестьянской общины, где было доказано, что русский человек не только не тяготеет к коллективному труду на земле, а, напротив, является его убежденным противником. Вообще, не надо быть специалистом по психологии труда, чтобы понимать, что мобилизационная экономика, основанная на государственном принуждении к труду, даже если она сопровождается идейными мотивами, обречена, ибо труд на надрыве не может продолжаться вечно. Вот почему рассказу о подлинной русской трудовой психологии я вынужден посвятить отдельную главу.

Я, конечно, могу только высказывать предположения об истоках нынешнего возвеличивания русской цивилизационной особости, которая якобы состоит в нашем исходном русском духовном превосходстве над другими европейскими народами. Откуда эта неожиданная страсть к самовозвеличиванию? От незнания правды о самих себе, о нашем реальном национальном характере, или от стремления внедрить в сознание современной России новый миф, который бы помог нам уверовать в свою исключительность, в свою способность снова открыть дорогу в будущее человечеству? В этой связи, на мой взгляд, уместно напомнить моим оппонентам о том, что было сказано и в русской литературе, и в русской общественной мысли о русском человеке и русской жизни, о том, чем он, русский человек, жил до революции, в первые годы советской власти, напомнить о реальных причинах победы большевиков.