Читать онлайн «Правда о допетровской Руси. «Золотой век» Русского государства». Страница 54

Строить корабли этого флота предполагалось под Воронежем, как раз там, где кончаются знаменитые воронежские дубравы. Из корабельных дубов думали возводить корабли, рассчитывая использовать их в войне с турками как своего рода секретное оружие. Дело в том, что долгое время считалось, будто из Дона нельзя вывести корабль — в устье скорость течения резко падает, река откладывает здесь песок, и глубины в устье гораздо меньше, чем в реке под Воронежем. Но казаки доносили — если ветер с моря, глубины в устье Дона увеличиваются так, что корабль вполне можно провести. По заданию Москвы казаки измерили эти глубины, и получалось: корабли удастся провести в Азовское и в Черное моря, использовать в войне против турецких крепостей в Крыму, да и самого Константинополя.

Трудно сказать, какое впечатление на турок оказало бы появление в Черном море европейских кораблей… В 1699 году, когда всякий эффект неожиданности будет уже безнадежно потерян, Петр выведет в Черное море эскадру из нескольких судов, и даже тогда это окажет на Константинополь колоссальное впечатление. В пропаганде позднейшего времени этот «прорыв в Черное море» так и остался заслугой Петра, а сама схема будет потом множество раз повторяться — Петру будут приписывать заслуги его отца, старшего брата, даже Василия Голицына. Так и «дедушкой русского флота» нарекут его ботик, делая вид, будто не было задолго до него на Руси никакого такого корабля с гордым именем «Орел» и не было проектов ни черноморского, ни балтийского флотов.

Устав 1621 года вполне допускает службу иноземцев в армии Московии. Уже имена полковников, посланных в Швецию, Данию и Германию закупать вооружение и нанимать солдат, ясно свидетельствуют — это не было чистой теорией. А после этой вербовки иноземцев в московитской армии оказалось и еще больше, счет пошел уже на тысячи человек.

В истории Смоленской войны много раз упоминаются эти «служилые иноземцы», и поминаются очень по-разному.

Подойдя к Смоленску, король Владислав IV пытался сбросить русских с Покровской горы, где стоял полковник московитской армии Маттисон.

Когда с высоты горы Скавронковой поляки стреляли по московитским позициям, их ядра попадали в лагерь. Картечь от русских позиций еще долетала до поляков, потому что была все же легче, а ядра не долетали, потому что московитские пушки стояли низко. В московитском лагере было много убитых и раненых, Шеин собрал военный совет. Уже знакомый нам полковник Лесли высказался в пользу атаки: если, мол, сидеть без дела, так всех постепенно и перестреляют. Другой иноземец, полковник Сандерсон, был категорически против: нет сил для успешной атаки, в активном деле только потеряем людей.

Скрипя зубами, Александр Лесли обвинил Сандерсона в измене. Сандерсон бросился на Лесли, их пришлось силой разнимать, а воевода Шеин повысил на обоих голос.

Вскоре, 2 декабря 1633 года, осажденные русские пошли в лес за дровами. Поляки напали на них, совсем не готовых воевать; убито оказалось до 500 человек.

Когда узнали об этом несчастье в обозе, Лесли уговорил Михаила Борисовича Шеина самому поехать посмотреть, сколько погибло людей. Ехали втроем — Шеин, Лесли и Сандерсон. Лесли вдруг обратился к Сандерсону и, показывая рукой на трупы, закричал:

— Это твоя работа, ты дал знать польскому королю, что наши пойдут в лес!

— Врешь! — возмутился в ответ Сандерсон.

О произошедшем дальше есть две версии: по одной из них Сандерсон схватился за седельный пистолет, но Лесли успел выстрелить первым. По второй версии, Лесли выхватил пистолет и в упор застрелил безоружного. Какой версии отдать предпочтение, я не знаю, так же как неизвестно, был ли Сандерсон агентом польского короля.

Совершенно точно известны другие два факта: первый из них состоит в том, что Шеин никогда и никак не наказал Александра Лесли. Если он и правда на глазах Михаила Борисовича убил невинного и безоружного, поведение главнокомандующего выглядит, мягко говоря, странно. Тем более что Шеина можно обвинить в заносчивости, жесткости, грубости, высокомерии… но никак не в излишней мягкости и не в потакании подчиненным. Если он, допустим, испугался Лесли там, во время самих событий, то ведь мог что-то сделать потом…

Но он ничего не сделал, и это наводит на размышления.

Второй точно установленный факт: Александр Лесли был шотландец, а Сандерсон был англичанин. Для того, кто знает историю, это говорит очень о многом: с утверждением на престоле и Шотландии, и Англии династии Стюартов эти две страны оказались объединенными личной унией. Правительство королей Великобритании прилагало все усилия, чтобы упрочить свою власть над Шотландией. Шотландцев давили налогами, ставили английскую администрацию и английских судей в сельских приходах и городах; права шотландского парламента бы ли урезаны, а в пресвитерианских церквах вводились англиканские молитвы.

Стоит ли удивляться, что множество шотландцев оказались за пределами своей родины, в том числе и в Московии?

В самой же Шотландии дело верно, но не так уж медленно шло к восстанию и пришло уже в 1637 году. Восстание подавили, и классический оборот «потопили в крови» — не такое уж сильное преувеличение. Шотландия восстала снова, а попытка Карла I воевать с этой северной страной и его поражение в 1640 году стало детонатором для английской революции.

Не так уж странно, что у шотландца и англичанина отношения, говоря мягко, не сложились: люди всего-навсего продолжали то, чем занимались и у себя дома. Трудно найти менее подходящее место для выяснения отношений, чем вымерзающий и вымирающий от голода московитский лагерь, осажденный поляками и западными русскими, но это уже второй вопрос.

К сожалению, я ничего не могу рассказать о судьбе полковника Лесли и о судьбе большинства иноземных офицеров и солдат (того же полковника Маттисона — судя по фамилии, финна или шведа).

О поведении иностранцев говорили всякое — и что они непослушны и не подчиняются начальству. Когда поляки вели переговоры о капитуляции Шеина и требовали выдачи всех своих перебежчиков, в том числе и иностранных наемников, Шеин возмутился: иноземцам из его армии давали выбор — перейти в армию короля или уйти вместе с московитской армией, дав обещание больше не воевать с Речью Посполитой.

— Но ведь у нас в армии иноземцы подчиняются той же дисциплине, они такие же, как мы! Это у вас они делают, что хотят!

И поляки напомнили Шеину о том, что Лесли он никак не наказал… Из чего я и делаю вывод — были, были у польского короля свои глаза и уши в лагере Шеина, тут сомневаться не приходится.

Говорили и о том, что именно иноземцы громче всех ворчали на голод и холод, заставляя воеводу боярина Шеина капитулировать. Мол, не умели терпеть холод и голод так же стойко, как привычные московиты.

Многие иноземцы якобы перебежали к полякам и во время осады (что есть чистейшей воды измена) или перешли после капитуляции (что уж, простите, всего лишь выбор своей дальнейшей судьбы, и не больше).

Впрочем, многие иноземцы погибли в самой осаде или умерли по дороге от Смоленска к Москве, разделив участь московитов. Вообще к Москве вернулись немногим более 9 тысяч человек, причем еще 2 тысячи остались больными и ранеными в Смоленске (поляки вылечили и откормили их всех). Сколько убежало помещиков при известии о татарах, мы не знаем. Двумя годами ранее из Москвы вышло в поход 32 тысячи ратных людей, из них не менее 6 тысяч иноземцев. Сколько иноземцев вернулось, никто не знает — якобы их полковники не подавали списков (может быть, хотели получить лишние пайки?).

Известно, сколько перебежчиков из Речи Посполитой, выданных московитами, поймали и повесили поляки — 36 человек.

Говоря откровенно, я плохо отношусь к ворчанию на нестойкость и неверность иноземцев. Не буду даже кивать на очевидное — что верность знамени своей страны и верность даже самого замечательного наемника — разные вещи. И что требовать от наемника того же, что от патриота, — в лучшем случае не признак ума и реального отношения к жизни.

Но в самом унылом рефрене — «предали», «сбежали», «не хотят», «ищут где лучше», «все на нас» — видится мне одна из самых неприятных черт образа жизни и поведения московитов — безответственность. Их упорная попытка переложить ответственность на кого-то другого и непременно найти, из-за кого не взяли Смоленска, не смогли вырваться из окружения и вообще проиграли кампанию, не вызывает сочувствия.

Разумеется, не одни иноземцы могли пасть жертвами этой странной логики. Сам воевода боярин Михаил Борисович Шеин погиб не в последнюю очередь из-за действия этой закономерности.

Талантливый человек, он дико раздражал бояр своей неуживчивостью и спесью. Так раздражал, что только заступничество Филарета, ценившего талантливых людей, спасало его. А тут Филарет умер, некому стало заступаться, и Боярская дума обвинила воеводу во всех смертных грехах, в измене, в унижении московитских знамен и приговорила его к смерти. А «заодно» стало понятно, из-за кого московитская армия проиграла. Отыскался виновный!