Читать онлайн «Правда о допетровской Руси. «Золотой век» Русского государства». Страница 45

За 69 лет правления новой династии, между 1613 и 1682 годами 30 лет приходится на войны, причем очень часто — с несколькими врагами одновременно. Добавим к этому сокрушительные восстания 1648 года и «медный бунт» 1662 года, семь или восемь казацких мятежей, крупнейшим из которых стало восстание Степана Разина, плавно перетекшее в крестьянскую войну, угрожавшую всей Московии новой Смутой и развалом. Добавим необходимость тратить большие военные усилия на освоение Сибири и против «немирных кочевых людишек» в Башкирии и ногаев в окрестностях Астрахани (в Смутное время ногаи ушли с Ногайской стороны на Крымскую и стали «воевать московские украинские городки»). И теперь для нас уже не будет странным название, которое дали XVII веку современники, — «БУНТАШНЫЙ» век.

Но возникает естественнейший вопрос — что же конкретно изменилось в Московии при новой династии? Почему «Новомосковское царство» все более уверенно бьет противника, от которого «Старомосковское царство» терпело поражение за поражением?

Самый общий ответ получится примерно такой: потому что в Московии Романовых полностью переучили и перевооружили всю армию. Как?! Это же сделал Петр?! Но в том-то и дело, что мы здесь в очередной раз сталкиваемся с кусками «петровского мифа»: с попытками приписать Петру I и его сподвижникам заслуги целого столетия русской истории.

Ведь первые идеи европеизации московитской армии принадлежат еще князю Серебряному, сложившему свою голову в войнах 1570-х годов. Скорее всего, исторический князь Серебряный очень далек от романтического образа, нарисованного графом Алексеем Константиновичем Толстым в его «Князе Серебряном». Но умнейший человек, один из первых консервативных либералов в России, граф А. К. Толстой очень точно выбрал своего героя — князь Серебряный вошел в историю как один из первых русских «западников». «Западник» в том смысле, что он был один из первых, кто захотел учиться у Запада. Нет никаких оснований думать, что князь Серебряный хотел перебежать к неприятелю или отказаться от национальных традиций, и как раз это сочетание патриотизма и «западничества», русскости и европейства должно было производить самое сильное впечатление на графа Алексея Константиновича — он сам был примерно такой же.

А в Смутное время разве что ленивый не заметил: «все огромное московское войско представляло собой, в сущности, вооруженную толпу, которая была лишена правильного военного обучения и которая, вернувшись из похода, разъезжалась по домам».

И уже во время Смутного времени находились военачальники, начавшие учиться у Европы. Учиться в данном случае означает вовсе не перенимание образа жизни, законов и основ рыночной экономики (да и было пока не до того). Учиться — значило перенять основы воинской науки и научиться бить европейские армии.

Имя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского есть много причин запомнить! Неслучайно именно с него, с редкого умницы, образованнейшего человека, сделана одна из первых русских парсун. Изображен он, кстати, безбородым, а ведь отказ от бороды становился верным признаком «западника»; того, кто готов отказаться от прадедовской традиции, внешне уподобиться получерту-«латинянину».

Известны славные победы М. В. Скопина-Шуйского над шведами и поляками, огромна была его слава, и много раздавалось голосов, что вот его-то и избрать бы в цари. Есть веские основания полагать, что эти-то речи и стали причиной смерти Михаила Васильевича — извели, отравили умнейшего человека ничтожные родственники из клана Шуйских, сами метившие в цари.

А основная причина побед Скопина-Шуйского, по мнению многих историков, состоит в том, что по прямому приказу Михаила Васильевича и под самым его чутким руководством некий капитан Килл (по другим данным, Кэлл) переформировал по иноземному образцу стрелецкую пехоту, несколько тысяч человек. Что означает это «Килл» — фамилию или довольно мрачную кличку, мне не удалось установить.

Стрельцов вооружили саблями вместо тяжелых, неуклюжих бердышей и научили быть частью жесткого воинского механизма: передвигаться строем и на марше, и в атаке, подходя к противнику с ружьями наготове. Капитан Килл (Кэлл) прохаживался вдоль строя и бил батогом по роже за «всякое неустройство». И стрельцы начали уверенно бить шведские и польские войска равными по численности или чуть большими силами.

Еще более интересный пример дает Дмитрий Петрович Пожарский, по кличке Лопата, двоюродный брат национального героя Дмитрия Михайловича. Откуда кличка, я знаю две версии. По одной, князь Дмитрий Петрович был беден и вынужден был сам ворочать лопатой, копать канавы вокруг своего дома. Другая версия проще и очевиднее — борода у него была лопатой. Какая из версий ближе к истине, не знаю.

Но в историю он вошел, конечно же, не «за бороду», а «за то», что вел с собой отряд в 700 тяжеловооруженных кавалеристов, дворян Ярополческой волости Суздальского уезда. Происхождение этой группы довольно любопытно: все они — участники обороны Смоленска и сами смоляне по происхождению. Это те смоляне, которые держали руку Москвы и после взятия Смоленска поляками ушли в Московию. В Московии их никто как-то особенно не ждал, и беглые смоляне скитались какое-то время «меж двор», голодали и нищенствовали.

Московское правительство решило «помочь их убожеству», в конце концов, 700 квалифицированных воинов и для него представляли немалую ценность. И правительство посадило смоленских дворян на землю, в качестве помещиков Ярополческой волости.

Люди эти родились и выросли в Смоленске, где традиции Московии смешивались с мощнейшим польским влиянием. Их воинское обучение шло по совершенно европейским обычаям, и ни вооружением, ни подготовкой они решительно не отличались от французских рейтар Людовика XIII: те же панцири, те же мушкеты, те же палаши. Только вот железные каски другой модели: в Европе средневековый шлем постепенно превратился в каску, которая кончалась чуть выше ушей и загибалась сзади и спереди, перед лицом и перед затылком. А у русских рыцарей из Смоленска каска с боков опускалась, закрывая уши, и спереди имела стрелку, закрывавшую нос и рот, а сверху — небольшой шишак. Смотрелась такая каска очень мужественно и сильно напоминала «богатырку», сделанную во время Первой мировой войны по эскизам Васнецова. В историю эта «богатырка» вошла как «буденовка» — но ни сам Буденный, ни его партайгеноссе не имели к разработке этого головного убора ни малейшего отношения: законное русское правительство готовило «богатырки» для своей армии, планировало перейти на них с 1917 года.

Эти 700 человек составили очень важную часть, по мнению Костомарова, даже основу нижегородского войска, в 1612 году пошедшего на захваченную поляками Москву. Напомню, что всего-то с князем Д. М. Пожарским из Нижнего Новгорода вышло, по одним данным, 2–3 тысячи, по другим — 5 тысяч человек. Из Ярославля вышло всего 10 тысяч человек, причем в это число входят и ополченцы из крестьян и посадских людей, отряды касимовских, темниковских и алатырских татар. В такой армии 700 любых воинов — уже заметная часть, а эти-то с их выучкой и вооружением выгодно отличались от большинства помещиков — той самой «вооруженной толпы, лишенной правильного военного обучения». Не говоря уже о превосходстве профессионалов над посадским человеком с топором или крестьянином с рогатиной.

К тому же вооружение у них оказалось очень высокого качества, превосходящего европейский уровень. Во время московского восстания 19 марта 1611 года Дмитрий Михайлович Пожарский получил шестопером от польского гусара по голове — западноевропейский шлем от такого удара по всем правилам должен был расколоться. Его же шлем, нижегородской работы, выдержал, и князь только получил контузию, в результате которой возникла болезнь, называемая длинно и красиво: «реактивная эпилепсия в результате контузии».

Ранение князя имело последствия, и не для него одного, для всего государства Российского. 33-летний князь, профессиональный воин, здоровый и сильный, «аки ведмедь», начал страдать не смертельной, но очень неприятной болезнью — чуть что, чуть напряжение или испуг, и начинаются судороги: молодого сильного мужчину буквально швыряет из стороны в сторону, связная речь прерывается, и кончается тем, что князь, судорожно дергая конечностями, валится навзничь.

Конечно, князь Дмитрий Михайлович Пожарский не стал новоизбранным царем не только поэтому: для его неизбрания было множество причин самого разного плана. Но, судя по многим признакам, в том числе и поэтому Пожарский не стал царем: он сам чувствовал себя неуверенно, несколько раз в решающий момент начинал говорить что-то типа: «Да я же болен…», вызывая, мягко говоря, еще большую неуверенность уже у своих сторонников. Болезни своей он очень стеснялся, и как только «накатывало», тут же старался уходить ото всех, чуть ли не прятался, и с точки зрения государственной такой неуверенный в своих силах человек, которого могло «скрутить» в любой момент, в цари и правда не годился.