Читать онлайн «Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)». Страница 53

Догадка тут может быть только одна: в том видении Рая, которым предносилась поэтам Революция, - не было, а значит, и не будет первородного греха: этого самого совокупления. Твои густые косы останутся сиять вечной красотой, и губы твои не остынут. Но - кому эта красота? кому эта распластанность по ветру? кому этот не остывший жар?

Ответ может быть только один: никому. До конца проведенная революция должна вообще уничтожить пол: пол как метафору и в то же время фундаментальную реальность Природы. Должна уничтожить Иррациональное - создать такую модель бытия, которая была бы полностью рационализированной, технически выверенной, предсказуемой. Короче и проще говоря, сделать из человека и общества машину.

Мы теперь понимаем полную утопичность этого проекта. Но тогда, в двадцатые годы, не все это понимали - и как раз наиболее талантливые, с одной стороны, и наиболее политически могущественные, с другой, - в этот проект верили. Это и были, с одной стороны, художники-авангардисты, с другой стороны - ранние большевики. Всё в целом представляется культурно-мифологической эмблемой - советские 20-е годы.

Вспомним, что в это время считалось реакционным в литературе, какие писатели проходили под этим ярлыком - новобуржуазные. Главными этими новыми буржуями назывались Эренбург и Булгаков. Ирония истории: первый вообще при жизни вошел в золотой фонд советской литературы, а второй посмертно, но еще в советские времена стал общепризнанным классиком. В чем видели их реакционность и новобуржуазность? Эренбург, например, пропев гимн конструктивизму, приобретший международный резонанс, - книга его "А всё-таки она вертится!", как всегда ухмыльнулся и сочинил роман "Жизнь и гибель Николая Курбова". Гибнет - чекист, но не просто чекист, а некий живой носитель идеологии, некий Спиноза с Лубянки - человек, верящий, что можно построить мир геометрическим методом. Одна из самых запоминающихся глав книги - описание заседания политбюро, где члены такового представлены в образах геометрических фигур. Причем узнавались конкретные лица за этими фигурами: вот Ленин, вот Троцкий, Бухарин, Луначарский. А губит Николая Курбова - любовь. В этой метафорической гибели представлена утрата большевицкой невинности: сделать из мира треугольник или трапецию у вас не получится: женщина победит коммунизм, со всеми ее физическими реальностями в противовес математическим абстракциям.

А вот Михаил Булгаков. О его повести "Роковые яйца" великолепную статью написал Шкловский - человек, им лично задетый и, как кажется, обид прощать не умевший. Во-первых, он сразу же определил литературные источники этой вещи - интертекст, как сказали бы сейчас: романы Уэллса "Пища богов" и "Война миров". Но самое интересное в его статье следующие слова: Булгаков берет косность природы со знаком плюс. Это сказано о финале булгаковской повести: громадные анаконды, прущие на Москву (и символизирующие, понятное дело, большевиков), подыхают, когда ударили ранние морозы. Шкловский закончил статью буквально так: Булгаков - способный парень, но его успех - это успех вовремя приведенной цитаты.

Эту цитату, однако, можно повысить в чине: назвать ее, к примеру, вечной истиной. И эта истинность природы - той самой, с большой буквы. Булгаков, как и все так называемые правые попутчики или даже новобуржуазные писатели прекрасно понимали утопичность нового культурного проекта. Косность природы - не обязательно то, что следует подвергать отмене или переделке: есть некий барьер, предел, поставленный усилиям революционеров самим бытием. Для того чтобы это понимать, не надо было обладать каким-то сверхъестественным гением, - достаточно было простого здравого смысла. И действительно, главной темой советской литературы в годы нэпа стала тема пола - то есть природы, противостоящей максималистскому утопизму революционной современности. Тут можно назвать десятки имен, помимо перечисленных. Но революция - любая революция, хоть русская, хоть французская, - в первую очередь тем и отличается, что утрачивает здравый смысл, пьянит, дурит головы. А здравый смысл - качество не очень для поэтов и обязательное. Поэтому их так много в любой революции.

Тут еще одно обстоятельство чрезвычайно важно. Большевики ведь не на пустом месте возникли, и нельзя их сводить исключительно к российской традиции: пугачевщина плюс государственный террор в ответ на оную. Тут не только Русью пахло, но и Европой, чуть ли не Америкой. Вспомним Сартра, писавшего в книге о Бодлере о великом антинатуралистическом движении, которое проходит через весь 19 век, от Сен-Симона до Маларме и Гюисманса. Примерно в 1848 году, под совокупным влиянием сен-симонистов, позитивистов и Маркса, родилась мечта об "анти-природе". Само выражение "анти-природа" принадлежит Конту; в переписке Маркса и Энгельса встречается термин "анти-физис". Теории могут быть различными, но идеал неизменен; дело идет об установлении такого человеческого порядка, который непосредственно противостоял бы ошибкам, несправедливости и слепому автоматизму Природного Мира. Этот порядок отличен от нарисованного в конце 18 века Кантом "града целей", противопоставленного автором идее детерминизма как такового, и отличие заключается во введении нового фактора - человеческого труда. Отныне человек диктует свой порядок Мирозданию не с помощью одного только Света Разума, но и с помощью труда, причем труда индустриального. В основании этого антинатуралистического воззрения лежит не столько устаревшее учение о благодати, сколько промышленная революция 19 века и возникновение машинной цивилизации.

В этих словах - чуть ли не вся программа русского конструктивизма, ЛЕФа в частности. И тогда особенно понимаешь громадную дистанцию между лефовским конструктивизмом и дореволюционным футуризмом. Футуризм был скорее открытием некоего первоначального варварства как истины мира, он был явлением скорее природным; по крайней мере, языковым, а язык, как сказано, это и есть дом бытия. Это было возвращением к корням от цивилизационного отчуждения, в том числе языкового. Какой уж там технический проект, какой Родченко, если на первом месте заумь!

Интересно, что в ЛЕФе иногда продолжал печататься первоначальный и вечный футурист Василий Каменский. Не могу упустить такой случай - процитирую кое-что из знаменитого его стихотворения "Гимн 40-летним юношам":

Мы в 40 лет - тра-та- живем как дети

Фантазия и кружева у нас в глазах.

Мы всё еще тра-та-та-та

В сияющем расцвете

Цветем три четверти на конструктивных небесах...

Мы в сорок лет - бам-бум

Веселые ребята

С опасностями наобум

Шалим с судьбой-огнем: Куда и где нас ни запрятать

Мы всё равно не пропадем.

Эй, хабарда!

На головах, на четвереньках,

На стертых животах ползем.

С гармошкой в наших деревеньках

Вывозим на поля назем.

Мы в сорок лет ой-ой

Еще совсем мальчишки

И девки все от нас спасаются гурьбой,

Чтоб не нарваться в зной

На буйные излишки!

Нну, берегись!

Куда девать нам силы

Волнует кровь стихийный искромет -

Медведю в бок

Шутя вонзаем вилы

Не зная деть куда 40-летний мед.

Мы право же совсем молокососы,

Мы учимся, как надо с толком жить,

Как разрешать хозяйские вопросы:

Полезней кто - тюлени или моржи?

И так далее. Вы понимаете, что помянутые в первых строчках конструктивные небеса здесь ни при чем, хотя как раз Василий Каменский больше, чем кто-либо из лефовцев, имел право о них говорить: он ведь был пилотом, авиатором. Но это у него частность, от той же молодецкой природной удали. Какой уж там конструктивизм и утилитаризм, когда речь идет о сравнительной полезности тюленей и моржей? Каменский - лефовский, футуристический Языков: какой избыток чувств и сил, какое буйство молодое!

Но вот обратный пример: Крученых, до революции больше всех практиковавший заумь, в эпоху ЛЕФа прикинулся конструктивистом - описывает человека-машину:

Когда же я развинчиваюсь на ночь, снимаю кости по порядку, скулу и ухо в формалин, устраиваю локти.

Со мною остается голова - а в ней восьмушка мозга, желудка два отростка кусочек легкого, печеночный пупок и сердце - тикалка на часовой цепочке!

Картинка, что и говорить, отвратная. Крученыха недаром называли футуристическим Смердяковым: подражая господам, он доводил всё до последних, уже непристойных пределов. Бенедикт Лившиц говорил, что Крученых - провокация Давида Бурлюка: тот положил его кучей у порога футуризма, и кто только не наступал в эту кучу. Дело не в том, что он был клоун - но в том, что клоун неталантливый.

Но кто же будет отрицать талант Маяковского или Асеева. И талант в том между прочим проявился, что они расшибли лоб на лефовской теме - явили некое ее самоотрицание. Нельзя рационализировать мир до конца, нельзя жить в антиприроде. Конструктивистский - да и большевицкий - пафос тотальной переделки мира обернулся куплетом из оперетки: "Без женщин жить нельзя на свете, нет! Вы наши звезды, как сказал поэт. Без милых уст, без милых глаз Мой вечер пуст, мой день погас!" Это, кажется, из "Веселой вдовы". Такой веселой вдовой оставалась Лиля Брик, да и Оксана асеевская вроде бы; во всяком случае, последняя чуть ли не в восемьдесят лет сумела пленить сумасшедшего, но гениального художника Анатолия Зверева и говорила: "Толя меня прославит больше, чем Коля".