Читать онлайн «После империи. Pax Americana – начало конца». Страница 36

Америка, разумеется, может предложить себя в качестве потребителя товаров, которые в перспективе могут производиться Украиной, оплачивая их деньгами, выкачиваемыми из Европы, Японии и других мест. Но анализ товарооборота показывает зависимость Украины от России и Европы, а не от США. В 2000 году Украина импортировала товаров из стран СНГ на сумму в 8040 млн. долларов, а из остальных стран мира, в основном из Европы, — на сумму в 5916 млн. долларов (La Documentation francaise // Le Courrier des Pays de l'Est. — № 1020. — 2001. — nov.-dec. — P. 175). Импорт из США товаров и услуг составил 190 млн. долларов, то есть лишь 1,4% всего импорта (U.S. Census Bureau. htpp.//www.census.gov/foreign trade/balance/c4623.html). В течение того же года экспорт Украины в страны СНГ достигал 4498 млн. долларов, в остальные страны мира — 10075 млн., из них в США — только 872 млн., то есть 6% от общей суммы. Украина покрывает свой импорт из СНГ лишь на 56%, но в отношении остального мира она имеет положительное сальдо торгового баланса с покрытием в 170%.

Именно в этом наиболее четко проявляется нематериальный характер американской империи: США покрывают экспортом свой импорт из Украины только на 22%. Не оставим без внимания динамику процесса: в торговле с Украиной США имеют дефицит лишь с 1994 года. В 1992 и 1993 годах они имели небольшое положительное сальдо. Потребление все более и более явно становится основной специализацией американской экономики в международной системе. США не находятся более (и это наименьшее, что можно было бы сказать) в ситуации перепроизводства послевоенных времен, и поэтому они не могли бы осуществить новый «план Маршалла», в котором так нуждались бы страны, отказавшиеся от коммунизма. В бывшей советской сфере, как и в других местах, они выступают только как хищники.

Относительно Украины мы уверены лишь в том, что она никуда не уйдет. Ее сближение с Россией вероятно, так же как и невозможность ее простого и чистого перехода под власть Москвы. Россия, если ее экономика будет развиваться, вновь станет центром притяжения на пространстве более обширном, чем она сама. Содружество Независимых Государств может стать новой и реальной политической формой, сочетающей российское лидерство и автономию ряда постсоветских властителей. Белоруссия может быть фактически аннексирована, Украина — остаться действительно самостоятельной, но стать второй Малой или Новой Россией. Понятие «Всея Руси» может вновь всплыть на поверхность в сознании субъектов, действующих на локальной или международной арене. По ту сторону Кавказского хребта Армения сохранит статус союзника, поскольку она привязана к России из-за страха перед Турцией, остающейся привилегированным союзником США еще на ряд лет. Грузия может вернуться в строй. Республики Средней Азии могут попасть под влияние России, причем Казахстан с его наполовину русским населением занял бы особое место в этом построении. Появление России вновь в качестве динамичного экономического и культурного игрока в этом регионе, очевидно, поставило бы войска США, размещенные в Узбекистане и Кыргызстане, в странную ситуацию, при которой выражение «иностранный корпус» приобрело бы свое основное значение («инородное тело»). Этот процесс реорганизации немедленно привел бы к созданию к востоку от расширенного Европейского сообщества другой многонациональной организации, имеющей центральную направляющую силу — Россию. Но в обоих случаях сложный характер политической системы сделал бы любое действительно агрессивное поведение довольно трудным, а любое вовлечение в серьезный военный конфликт — чрезвычайно проблематичным.

Портрет идеальной и необходимой миру России, набросок которого я сделал, приукрашивает ее. Я описал, скорее, виртуальную нацию. В настоящий момент, как это было показано, уровень насилия в частной жизни общества в России — один из самых высоких в мире; государство сражается, чтобы поддержать свою способность собирать налоги, чтобы сохранить целостность кавказских границ. Оно находится в окружении (скорее провокационном, чем эффективном) у американцев в Грузии и Узбекистане. Пресса западного мира в духе иезуитского «ангелизма» упрекает Россию в контроле над СМИ, в наличии групп молодых правых экстремистов, короче говоря, во всех недостатках нации, которая с большим трудом встает с колен. Многие из наших СМИ, слишком привыкших к изнеженности сверхразвитого общества, находят удовольствие в создании имиджа России как государства, внушающего опасения.

Что касается американских стратегов, то они не перестают повторять, что для того, чтобы обеспечить нашу безопасность в долгосрочном плане, мы должны давать попять русским, что фаза существования их империи закончилась. Делая это, они, безусловно, обнаруживают главным образом имперские амбиции самих США. Не нужны большие интеллектуальные усилии, чтобы понять, что Россия больше не является находящейся на подъеме державой. Какой бы ни была форма ее режима — авторитарной или демократической, — Россия переживает демографический спад. Ее население сокращается, стареет, и уже один этот факт позволяет нам считать эту нацию скорее фактором стабильности, чем угрозой.

С американской точки зрения, эти демографические изменения породили достаточно любопытный парадокс. На первом этапе сокращение населения России, наряду с крахом ее экономики, сделало США единственной сверхдержавой в мире, и они предались несбыточной мечте об империи. Тогда-то и появился соблазн прикончить русского медведя. На втором этапе миру понемногу становится ясно, что уменьшившаяся Россия не только не вызывает больше тревоги, но и как бы автоматически становится партнером по поддержанию равновесия со слишком мощной, слишком хищнической, слишком непредсказуемой в своей международной игре Америкой. Именно это позволило Владимиру Путину заявить в Берлине: «Никто не ставит под сомнение большую ценность для Европы ее отношений с Соединенными Штатами. Просто придерживаюсь мнения, что Европа... укрепит свою репутацию мощного и действительно самостоятельного центра мировой политики... если она сможет объединить собственные возможности с возможностями российскими — людскими, территориальными и природными ресурсами, с экономическим, культурным и оборонным потенциалом России». (Слово «оборонный» выделено мною. — Авт.)

В сущности, мы не уверены в абсолютной мере в том, что Россия будет создавать демократическое общество, что она будет всегда или, по крайней мере, долгое время воплощать в жизнь мечту Фукуямы о всемирном характере либерального общества. В этом политическом смысле она не заслуживает абсолютного доверия. Но она достойна доверия в дипломатическом плане. По двум основным причинам. Прежде всего, потому, что она слаба. Парадоксально, но в сочетании с внутренней стабилизацией в стране это является главным козырем Владимира Путина, который позволяет ему в качестве потенциального союзника включиться в игру европейцев. Но Россия также заслуживает доверия потому, что, будучи либеральной или нет, она обладает универсалистским характером, она способна воспринимать международные отношения эгалитаристским, справедливым образом. В сочетании со слабостью, которая не позволяет мечтать о господстве, российский универсализм может только позитивно способствовать равновесию в мире.

Это очень оптимистическое видение России как полюса равновесия даже не было бы необходимым для «реалиста» американской классической школы, киссинджеровского или другого толка. Для стратега-реалиста военный противовес не обязательно должен быть положительным в моральном смысле.

Греки, которым, в конце концов, надоела афинская держава, призвали себе на помощь Спарту, не являвшуюся образцом демократии и свободы, но имевшую единственное достоинство — она отказывалась от любой территориальной экспансии. Так погибла афинская империя, разбитая греками, а не персами. Было бы смешно предполагать, что в предстоящие годы Россия выступит в роли Спарты — олигархического города-государства, призванного защитить свободу, после того как она играла роль Персии — многонациональной империи, угрожавшей всем нациям. Ни в каких сравнениях не следует заходить слишком далеко: сегодня мир слишком обширен и сложен, чтобы можно было допустить новую Пелопонесскую войну. Просто потому, что Америка не имеет экономических, военных или идеологических средств для того, чтобы помешать европейским и японскому союзникам вернуть свою свободу, если они того пожелают.

В первое время события 11 сентября стали для европейцев прекрасным случаем продемонстрировать свою солидарность. Их руководители настаивали на формальном вступлении НАТО, оборонительного альянса, предназначенного для борьбы против государств, в достаточно неопределенную «борьбу против терроризма». На протяжении последующего года мы, однако, наблюдали постоянное ухудшение Отношений между европейцами и американцами, столь же очевидно таинственное по своим глубинным причинам, сколь и неуклонное. Жестокость террористической акции вызвала солидарность с пострадавшими. Американская война против терроризма, грубая и неэффективная по своим методам, неясная по своим действительным целям, привела к проявлениям настоящего антагонизма между Европой и Америкой. Неустанное разоблачение «оси зла», постоянная поддержка Израиля, презрение к палестинцам постепенно изменили восприятие Америки европейцами. Бывшая до этого фактором мира, Америка стала источником опасений. Европейцы, бывшие долгое время законопослушными детьми уважаемой патерналистской державы, стали подозревать верховную власть в возможно опасной безответственности. И свершилось немыслимое — постепенное, конечно, еще незавершенное сближение на международной арене между французами, немцами и британцами.