Читать онлайн «Происхождение украинского сепаратизма». Страница 61

Как известно, большая часть Украинской революционной партии (РУП) выделилась в так называемую «Спилку», руководимую А. Скоропись-Йолтуховским, и в 1905 г. слилась с РСДРП, полагая, что нет необходимости проявлять особенную заботу об украинском характере партии в стране, где подавляющая масса пролетариата состоит из украинцев: она никакой другой, кроме украинской, и быть не может; главное внимание надлежит сосредоточить не на этом, а на политическом и социальном развитии масс, к чему стремится вся российская социал-демократия. Но другая часть, переименовавшая себя в «Украинську социал-демократичну робитничу партию» (УСДРП), осталась на позициях Н. Михновского. Она исходила из его тезиса, согласно которому никакая борьба труда с капиталом и освобождение рабочего класса невозможны, пока не будет достигнуто революционным порядком, посредством вооруженной борьбы, государственное отделение Украины от|263: России. Существует любопытное признание одного из членов УСДРП, В. Садовского, написавшего в эмиграции свои воспоминания об этой партии. Он называет немало людей, таких как В. Степаньковский, М. Троцький, М. Порш, Д. Дорошенко, Д. Донцов, которые, будучи в свое время членами и РУП и УСДРП, оказались потом стоящими весьма далеко и от социализма, и от рабочего движения. Никакими социалистами, по мнению Садовского, они никогда не были, да недалеко ушли от них, в изображении автора, и все остальные члены УСДРП. Он откровенно заявляет, что «в тогдашнем нашем подчинении лозунгам марксистской ортодоксии заключался, в значительной мере, момент использования политической конъюнктуры»! [202]*

Это чрезвычайно ценно. РУП и УСДРП возникли, как политический маскарад. Только в свете таких признаний можно ясно себе представить, каким малозаметным и непопулярным растением был украинский сепаратизм, если ему для уловления душ приходилось рядиться в социал-демократическую тогу. Массы украинского народа шли в русле общероссийского политического движения, и все искусство Михновского сводилось к тому, чтобы подделаться под этот «шаг миллионов» и незаметно отвести народ от всероссийских страстей и устремлений на путь сепаратизма. Только для этой единственной цели он и пошел в социал-демократию. Увлекаться социализмом всерьез членам РУПа не полагалось. Если для Драгоманова социальные и политические свободы, поднятие экономического и культурного уровня жизни масс превышали по значению национальные соображения, если борьбу за них он мыслил одновременно как путь разрешения национальной проблемы, то у Михновского все перевернуто навыворот: путь к политическим преобразованиям и экономическим реформам лежит через достижение национальной «незалежности». Вот почему, когда члены РУП впали в драгомановский «уклон», начали всерьез заниматься социализмом и даже потянулись на слияние с Российской СДРП, Михновский порвал с ними и организовал новую «Украинську народну партию» (УНП), которая выпустила в 1905 г. несколько сугубо самостийнических документов, вроде 10 заповедей|264: и проекта украинской конституции. Несмотря на то, что проект предусматривал широкие социальные реформы, списанные с программ русских эсеров и социал-демократов, вплоть до социализации земли, его движущие мотивы ничего общего с социализмом не имели. По словам украинского социал-демократа Бориса Мартоса, Михновский занят был одновременно мыслью «творити украинську буржуазию» и распространять национальную идею среди богатых малороссов [203]. У богатых успех его был такой же, как у бедных. Группа Михновского и порожденных им «социал-демократов» продолжала оставаться столь ничтожным и малозаметным явлением, что ни имя вождя, ни имена организованных им партий не известны подавляющему большинству самостийников. Их знают только историки да небольшая кучка оставшихся в живых членов этих организаций. Уделили мы им внимание с единственной целью обрисовать метод самостийничества — диссимуляцию {242} и «использование политической конъюнктуры». После европейского опыта последних трех десятилетий мы знаем, что это метод реакции и тоталитаризма, но в первой четверти XX столетия русские революционеры и социалисты охотно видели в членах РУП и УСДРП «своих» людей. А ведь из РУПа вышли едва ли не все столпы эфемерной украинской государственности 1917—1919 гг. — Симон Петлюра, Андрей Левицкий, председатель Директории Винниченко, министр иностранных дел при гетмане Дм. Дорошенко и многие другие. Ослепленные их «демократизмом» и социалистической фразеологией, многие и сейчас склонны отрицать какую бы то ни было генетическую связь их с реакционным галицким народовством.

Возникновение РУП и вся деятельность Михновского без инспирации, по крайней мере, без одобрения львовского ареопага — немыслимы. На тесные связи РУП с народовцами указывает не только печатание в Галиции ее брошюр и статей, не только львовский «трумтадратский» стиль поведения и высказываний, но также то обстоятельство, что в войне 1914—1918 гг. украинские социал-демократы выступили на стороне Австро-Венгрии, основав там «Союз вызволення Украины». В 1917 г. они переиздали в|265: Вене главное произведение своего вождя, «Самостийну Украину», подчеркнув в предисловии преемственную связь между своим «Союзом» и прежней РУП. Они писали:

«Нужны ли кому более ясные доказательства того, что самостийная Украина есть наш старый лозунг, чем тот факт, что все четыре члена президиума „Союза вызволення Украины“ были деятельными членами „Революционной украинской партии“ (РУП), первая брошюра которой носит название „Самостийна Украина“».

Невозможно не сказать здесь хоть в двух словах еще об одном проявлении «формального национализма». Относится оно к области педагогики и связано с именем народного учителя Бориса Гринченко. В 1912 году, после его смерти, Х. Д. Алчевская, известная школьная деятельница Харьковской губернии, рассказала на страницах «Украинской жизни» о любопытном случае из его практики. Он работал когда-то сельским учителем в имении Алчевской. Возвратясь однажды из-за границы, Алчевская не увидела в школе ни одной девочки, тогда как раньше их было много. Оказалось, что Гринченко попросту разогнал их и не принимал новых. Доискиваясь причины, Алчевская установила сугубо «национальный» ее характер: «не следует калечить украинскую женщину обучением на чуждом ей великорусском языке» {243}.

На бедного учителя произвело впечатление распространявшееся в те дни учение о женщине как хранительнице национального типа. Вычитал он это, конечно, из галицийской литературы, которую приобретал всеми способами. Был и сам сотрудником львовской «Правды». Он внимательно следил за появлением новых неологизмов, вводя их сразу же в лексикон своих учеников.

Школу свою он рассматривал как рассадник будущих педагогов-самостийников. Наиболее способных ее питомцев всячески продвигал в учительскую семинарию.

Ему принадлежит изобретение конспиративной системы преподавания сразу на двух языках. Официально оно велось|266: по-русски, а тайно — по-украински. Введено было правило, по которому ученики обязаны отвечать на том языке, на котором их спрашивали. Благодаря этому, инспекторские посещения класса не были страшны. Из учебников Гринченко вырезал неугодные ему страницы и вклеивал вместо них текст собственного сочинения, писанный печатными буквами. Такую же работу проделывал над хрестоматиями. Заводил при каждой школе отдельную малорусскую библиотеку. Найдя секрет успеха в деле культурного раскола русского племени, он стяжал лавры Михновского в самостийнической педагогике [204].

Украинизация языка, науки, быта, всех сторон жизни неизбежно должна была привести к мысли и об украинизации Церкви. Это и было сделано, хотя с большим запозданием, как едва ли не последний по времени акт национального творчества сепаратистов. Причина тому, надо думать,— в большой внутренней трудности реформы.

Церковь и без того была «украинской» от рождения. Она возникла в Киеве, учреждена киевскими князьями, служила 900 лет на языке, введенном теми же князьями и всем киевским обществом X-го столетия. То был живой осколок Киевского государства. Объявив это государство «украинским», самостийники автоматически переносили новое имя на православную церковь. Теперь приходилось украинизировать украинское.

Кроме того, Грушевскому как историку лучше всех было известно, какую самоотверженную борьбу с католичеством выдержал южнорусский народ, защищая церковнославянский язык. Достаточно почитать Иоанна Вишенского, чтобы видеть, какой поход учинен был против него и какой мощный отпор дан малороссийским народом в XVI—XVII вв. Язык этот был буквально выстрадан и освящен кровью народа. Очевидно, по этой причине, а также в целях единения всех славян, Кирилло-Мефодиевское братство уделило в своем уставе особое внимание церковнославянскому языку. Провозглашая свободу всякого вероучения,|267: оно требовало «единого славянского языка в публичных богослужениях всех существующих церквей». Но вот Грушевский, провозгласив «долой славянщину», воздвиг на него гонение. Объяснял он свою ненависть, подобно Огоновскому, «демократическими» соображениями: язык-де мертвый, непонятный народу и полный архаизмов. Но истинная причина заключалась, конечно, не в этом. Церковнославянский язык служил основой общерусского литературного языка и общерусской литературной традиции, и пока украинский народ чтит его, он не отступит и от общерусской литературной речи. Идея самостийнической Церкви, где бы богослужение производилось на «мове», предопределена львовской политикой Грушевского. Но она, как все начинания сепаратистов, отмечена знаком ничтожного количества последователей.