Читать онлайн «Происхождение украинского сепаратизма». Страница 22

Вот пункт 8-й указа, наиболее нас занимающий:

«Для известного и верного получения казенных доходов в наместничествах Киевском, Черниговском и Новгородско-Северском, и в отвращение всяких побегов к отягощению помещиков и остающихся в селениях обитателей, каждому из поселян остаться в своем месте и звании, где он по нынешней последней ревизии написан, кроме отлучившихся до состояния сего Нашего указа; в случае же побегов после издания сего указа поступать по общим государственным установлениям» [79]*.

Пункт этот дополняется соответствующими штрихами, разбросанными в других частях указа — распоряжением оставлять на усмотрение помещиков раскладку податей с крестьян в частновладельческих деревнях и запрещением принимать беглых малороссийских поселян. Даже если бы мы не располагали никакими другими документами, кроме этого пункта, его достаточно было бы для установления факта существования крепостничества в Малороссии до 1783 года. Мы видим здесь весь характерный крепостной ландшафт — «помещиков», «частновладельческие деревни», «поселян», «побеги», доставляющие помещикам «отягощения». То обстоятельство, что поселяне не просто уходят, а бегут, свидетельствует о невозможности|92: легального ухода с места. Это и есть главный признак зависимости. Целью Екатерининского указа было не введение крепостничества, уже существовавшего в крае, а распространение на Малороссию административных мер, связанных с фиском и действовавших во всех прочих российских губерниях. Такая унификация была бы невозможна при различии экономически-правовых отношений.

Процесс установления нового крепостного права ныне представляется довольно ясным. Он достаточно изучен благодаря трудам самих же украинских историков XIX века, таких, как Лазаревский, Ефименко, Романович-Словатинский. К ним присоединилось исключительно ценное исследование В. А. Мякотина, изданное в эмиграции [80].

В общих чертах он рисуется так: Хмельнитчина уничтожила в крае все дворянские вотчины, а заодно уничтожила чуть не все дворянство. Речь идет не об одних только ополяченных и окатоличенных шляхтичах, но также о панах, сохранивших православие: те из них, что, подобно Адаму Киселю, боролись с народом в польских рядах, разделили судьбу поляков и были физически истреблены либо изгнаны. Уцелели только примкнувшие к Хмельницкому. Жизнь, дворянское звание и усадьбы они сохранили, но ни земель, населенных крестьянами, ни тем более самих крестьян, как феодально зависимых, вернуть не могли. Численно они представляли горсточку. Во время присяги царю Алексею Михайловичу их насчитали не более двухсот. Хотя царское правительство относилось к ним с наибольшим уважением, выделяя из всех прочих слоев украинского населения (первая милостивая грамота после Переяславской Рады адресована была малороссийскому дворянству), тем не менее, эти потомки старой южнорусской знати оказались нежизнеспособными и быстро сошли на нет, растворившись в массе казачества. Не они были заводчиками нового крепостничества; его ввели казаки.

Еще раз: когда говорим «казаки», имеем в виду не те 360 тысяч, бывших с Хмельницким под Зборовом в 1649 году,|93: даже не тех, которых записывали в реестр, а людей запорожской школы — численно небольшую, но сплоченную группу, составлявшую окружение Богдана, а потом образовавшую неписанное старшинское сословие. Рекрутировалось оно путем «естественного отбора». Если про казачий реестр один современник выразился: «Можнейшие пописались казаками, а подлейшие остались в мужиках» {59}, то в старшину выбивались можнейшие из можнейших — самые хищные и пронырливые. Уже в момент присоединения к Московскому государству они обнаружили в полной мере свою столетнюю мечту учредиться помещиками и занять место изгнанных польских панов. Первые же посланники к Алексею Михайловичу — войсковой судья Самойло Богданов и переяславский полковник Тетеря — били челом в Москве о «привилеях, на хартиях золотыми словами писаных: мне, судье, на местечко Имглеев Старый с подданными, в нем будучими, и со всеми землями, издавна до Имглеева належачими, а мне, полковнику, на местечко Смелую также с подданными в ней будучими, и со всеми землями к ней належачими» {60}. Такие же грамоты выданы были генеральному писарю Ивану Выговскому, проявившему особенную жадность к маетностям. Он не только просил о подтверждении тех грамот на землю, что выхлопотал от польского короля, но бил челом о новых. Царь ни в чем не отказывал. Почти каждый видный урядник, с течением времени, обзавелся желанным документом на имение.

Мы указывали, что московское правительство плохо разбиралось во внутренних малороссийских делах; милостями осыпало прежде всего тех, через кого рассчитывало привязать к себе новый край,— а таковыми сумели представить себя казаки. Внушая высокое мнение о своей роли, они, соответствующим образом, умаляли, вернее, замалчивали роль крестьянства. Сделать это было тем легче, что времена были крепостнические, во всем мире мужик ставился ни во что, о нем часто забывали, а на Украине, вдобавок, он сделался жертвой собственных иллюзий. Надевши в дни Хмельнитчины баранью шапку и объявив себя казаком, он счел это достаточной гарантией от крепостной неволи. Если же ему и в реестр удавалось попасть, то|94: свобода казалась навеки обеспеченной. Удивительно ли, что эти люди ни разу не подали голоса? Ни просьб, ни челобитий московскому правительству от них не поступало, и держались они так, чтобы в них никто не заподозрил крестьян. А матерое казачество все делало с своей стороны, чтобы затемнить в глазах Москвы казацко-крестьянские отношения. Оно добилось передачи этого вопроса на свое собственное разрешение. Уже в мартовской челобитной 1654 г. Хмельницкий писал: «…мы сами смотр меж себя иметь будем, и кто казак, тот будет вольность казацкую иметь, а кто пашенный крестьянин, тот будет должность обыклую его царскому величеству отдавать, как и прежде сего…» {61}

Выдавая жалованные грамоты старшине и не возражая против помещичьего землевладения на Украине, Москва сама его не вводила, считая это делом внутренне малороссийским. Впрочем, судьба грамот, выданных после Переяславской Рады, была незадачливая,— они остались лежать в шкатулках, в тайных кладовых, даже в земле закопанные, и не принесли своим владельцам никакой пользы. Московским приказным людям казаки говорили, что народ непременно убьет их, если узнает о существовании у них таких документов.

Таким образом, самый простой, легальный способ завладения землями посредством царского пожалования оказался самым трудным. Гораздо большего успеха достигли окольным путем. Начали с «ранговых маетностей» — населенных земель, назначенных для содержания казачьего уряда. Каждому крупному воинскому чину положено было жалованье в виде такого имения, жители которого обязывались различными повинностями в пользу владельца-урядника. По существу это была та же панская вотчина, только не частновладельческая, а войсковая, находившаяся во временном пользовании. Владели ею до тех пор, пока занимали соответствующий пост; лишившись чина, лишались и маетности. Помещичий характер такого имения не бросался в глаза и не будил, на первых порах, призрака крепостной эксплуатации.|95:

Доставались ранговые маетности, прежде всего, «бунчуковому товариству», состоявшему при генеральном уряде, при гетмане, «под бунчуком». Из его числа выходили генеральные писаря, судьи, обозные — все важные чины. Одновременно наделялось значковое или полковое товариство, состоявшее при полковом значке.

Кроме ранговых маетностей, придуман был и другой вид войсковых вотчин. Значные казаки, дав своим детям образование «с латынью» и даже без оной, приписывали их затем к генеральной войсковой канцелярии, как это практиковалось в Польше. На содержание таких приписанных молодых людей определили не меньшие маетности, чем на ранги. Порабощение мужика началось под видом служения Войску Запорожскому. Но очень рано у старшины зародилось намерение превратить войсковые экономии в частную и в наследственную собственность. С течением времени это и было сделано.

Существовало немало земель «к диспозиции гетманской надлежащих», из которых выделялись часто куски, передававшиеся в личное владение тому или иному казаку. Вместе с ними и население, зависевшее прежде от «войска», переходило в частную зависимость.

Хотя верховным распорядителем всего земельного фонда Малороссии считался московский царь и самыми законными документами на право владения были царские жалованные грамоты, но уже Хмельницкий, помимо Москвы, начал раздавать маетности своею властью. Эта практика приобрела широкие размеры после того, как старшина добилась ее легализации. Обращаться каждый раз в Москву за пожалованием с некоторых пор перестали, все раздачи сосредоточились в руках гетмана, а Москва утверждала их постфактум. Роль царского правительства свелась, под конец, исключительно к такой санкции. Генеральная войсковая канцелярия сделалась с этого момента источником земельных приобретений, и у всех, кто имел туда доступ, вошло в обычай выпрашивать себе земли.