Читать онлайн «Молох (сборник)». Страница 133

Мне всегда казалось, хотя я не смог бы это точно доказать, что сам способ, тактика возникновения жизни на Земле, идущая от прокариотных зачатков вверх, к эукариотам значительных размеров в сравнении с микроорганизмами, от которых они произошли, должна быть ограничителем видообразующего разнообразия. Хлорофилл растений и кровь животных должны были распространиться повсюду на суше, в воде и в воздухе. В настоящее время очень многие эволюционисты считают, что движущие силы видового многообразия не подчиняются неким единым концепциям «прогресса», что хотя Дарвин был прав, но вместе с тем комплексная сложность устройства организмов, особенно многоклеточных, не является доказательством нарастающих в течение миллионов лет прогрессивных тенденций, а, вероятнее всего, виновником этого является целая система причинно-следственных связей. Формирующаяся на Земле жизнь изменяла состав атмосферы и приводила к отложению останков, прессующихся в породы и донные океанские отложения, в свою же очередь орографические, горообразующие, сейсмические процессы, а также переменность излучения центральной звезды, которая создала и сделала возможной жизнь, — это были огромные, сообща борющиеся силы. Поэтому при таком подходе я считаю слишком идиллическим довольно модное в последнее время представление о жизненесущей Гее.

В последнее время благодаря тщательному изучению и отбору многих миллиардов нуклеотидов, сложенных в геномы, предприняты проекты автоэволюционного усовершенствования человека. Они не могут ограничиться различными компиляциями, слежением за развитием, вытеснением «плохих генов», поскольку это потребовало бы в миллионы раз более сложной работы, чем разделение на отдельные кирпичики и камешки какого-нибудь большого готического кафедрального собора для того, чтобы из этих разрозненных элементов построить что-то абсолютно другое, например, амфитеатр. Следовало бы вернуться не к стадии гоминоидов и даже не тераподов, а прямо к древнейшим рыбам вроде латимерии (вид которой насчитывает несколько сот миллионов лет и сохранился до сегодняшних дней). Если бы мы должны были решиться на небожественное создание разумных существ, опекаемых созидающей волей, лишенной зла, то следовало бы просто заменить то эволюционное древо, из ветви которого мы выросли, каким-то абсолютно другим, и сотни миллионов лет ждать почти райского плодосбора разума. Многие современные эволюционисты (биологи) считают прогресс, особенно тот, который полным ходом начался четыреста миллионов лет назад, нашим заблуждением. По их мнению, эволюция является самоусложняющимся танцем генов, но вовсе не прогрессивно самосовершенствующимся. Выживают существа, которые могут лучше, чем другие, приспосабливаться к существованию не всегда при благоприятных условиях в атмосфере, в воде и на суше.

Можно сказать, что набросанная выше концепция применительно к «другой, бескислородной эволюции» утопична, и с такой оценкой я соглашусь, если речь идет о Земле. В то же время нам ничего не известно о других околозвездных планетах. Я считаю, что энергия излучения центральных звезд может стать толчком для преобразований на поверхности планет в то, что будет способно к не обязательно антроподобным формам мысли и самопознания. Я также не считаю, что доминирующей чертой таких Других должно стать желание договориться или по крайней мере установить связь с существами, похожими на нас.

Открытое присутствие Других могло бы не только послужить для признания, что человечество не является во Вселенной странной выходкой многопланетного паноптикума, но, может быть, вместе с тем объяснило бы нам, является ли антропоморфизм правилом или же особой конфигурацией. У людей, увеличивающих согласно собственным меркам свое могущество, время от времени наступает отрезвление из-за сдвига континентальных плит, пертурбаций климата, и потому для того, чтобы выявить пропорции, часто контрастные, нашего могущества и нашей беспомощности, следует осознать, что антропогенез продолжается приблизительно миллион лет, а культурообразующие человеческие цивилизации занимают на циферблате геологических часов, насчитывающем четыре миллиарда лет, лишь несколько последних секунд. Наша цивилизация за очень короткое время могла бы оказаться стертой с поверхности Земли интервенцией космического порядка, например в результате столкновения с астероидом или с метеоритным дождем или же просто по причине одного из известных уже нам энергетических эксцессов Солнца. Многие звезды, создающие условия, необходимые для стабилизированного планетогенеза, бурно и стремительно изменяют излучение. Кроме того, такая планетородная звезда, которая способна к требующей миллиарды лет консолидации своего пылевого диска в жизнетворные планеты, не может быть ни двойной звездой, ни кратной, поскольку у тел, окружающих кратные звезды, не может быть стабильной прочности. Сейчас мы также знаем, что спиральные галактики типа Млечного Пути, насчитывающие по крайней мере по несколько сотен миллионов звезд, подвергаются невообразимо мощным вихрям, из-за чего на глазах астрономов метагалактика превращается в пространство стремительных, непредсказуемых катастроф, что, впрочем, показывает, что с нашей Солнечной системой мы находимся в зоне покоя, который не может продолжаться слишком долго. Из подобных констатаций мы вынуждены сделать вывод, издавна, собственно говоря, известный исследователям небес, что космос, будучи в нашем закоулке виновником и покровителем жизни, ни в большой временной шкале, ни в пространственной не является особо благосклонным к жизни. Повторяя афоризм, не мною придуманный, — он не знает, что мы в нем есть. Несмотря на то что он не вечен, космос существует, потому что простирается в прошлое и будущее, за всяческие пределы наших воображаемых возможностей.

Независимо от того, понимается ли эволюция как огромный процесс, протекающий равномерно, или как пунктуалистический[291] и сальтационистический[292] процесс, или как стезя, прерываемая и подмываемая видообразующими извержениями, следует признать, что из четырех нуклеотидов, создающих биохимический состав, управляющий строительством всего живущего, эта эволюция извлекла больше, чем можно было ожидать a priori.[293] Поэтому с тех времен, когда я начал поиск образцов, пригодных для подражания, я упорно писал о необходимости догнать творческие эволюционные силы путем плагиата — реализации некоторых решений — или путем создания оригинального технобиологического образца. Я вел свои мечты в этих направлениях, чтобы через несколько десятилетий убедиться, что истина была на моей стороне, и вместе с тем, что очень часто результат, полученный людьми от всех этих подражаний, которые я называл имитологией, не восхваляет нас, поскольку наши самые прекрасные достижения по отношению к биологии вторичны, и если даже не вторичны, то стали причиной порчи биосферы и послужили для гнусных военных забав, и, наконец, очень многое из того, что уже удалось нам на пути к не достигнутому еще искусственному разуму создать, часто служит глупостям, развлечениям, как и непонятным для меня чудачествам. Невесело наблюдать унижения, какие испытывает идущее далеко вперед человеческое новаторство.

Однако мне кажется, что было бы лучше, если бы мы существовали в космосе одни. Это потому, как я считаю, что худшее состояние, чем человеческое поведение, уже недостижимо. Людоедство, которое стояло у колыбели нашего вида, о чем свидетельствуют длинные кости неандертальцев, расколотые кремнями, не было ни первой, ни последней порочной активностью пралюдей. Поэтому становится понятным такое проявление человеческого творчества, как отправка в космос устройств военного назначения или средств массового убийства.

Столько раз говорилось и писалось о процессах, которыми руководствуется биологическая жизнь, что неизбежным кажется вступление в чрезмерно густой лес очень запутанных, очень специфичных и очень сложных молекулярных связей. В результате этого создается впечатление, что посвященному в биологию, не только эволюционную, вообще невозможно говорить иным языком, чем процессуально-собирательным и все более специализированным. На мой взгляд, жизнь действительно укоренилась в молекулярно-атомной материи, и даже — кто знает — обязана своему возникновению и своему изменению субквантовому миру, существование которого предполагают только некоторые известные специалисты. (В скобках добавлю, что этот предполагаемый субквантовый мир — область произведений колебаний струн, сплетенных в клубок, большое количество которых могло бы поместиться в одном протоне.) Я, однако, не намерен вдаваться в гипотезотворчество такого рода. Жак Моно назвал свою книгу «Случайность и необходимость» (Hasard et necessitе). Хотя многие утверждения Моно немного устарели, название книги остается актуальным. Случайность, и тем самым опирающаяся на риск активность, соединенная с необходимостью, представляет как мощь, так и убожество жизни. Разумеется, можно себе придумать достаточно опор и подпорок, но, желая войти in medias res,[294] я постараюсь найти обращенные к воображению метафоры. О запутанности и поражающих совпадениях, из которых сложилась пражизнь, написаны уже тома. Признаюсь: для нас, по крайней мере для меня, есть что-то почти гротескно-чудовищное, как зрелище из «Grand Guignol»,[295] в зарождении и миллиарднолетнем восхождении жизни из нано— и микромира в макромир, и эти процессы, всегда столь удивительные, заставляют вспомнить акробатику, завораживающую нас, когда мы смотрим на удивительные до невозможности и эксцентрически чужие нам достижения китайских акробатов, строящих многоиерархические пирамиды. Перед каждым успехом этих феноменальных мастеров создается впечатление, что пирамида должна рассыпаться, что задуманная конфигурация просто рухнет, поскольку не может получиться. Но, однако, получается. Так и для меня жизнь, как процесс динамического размножения четырех нуклеотидов, управляющих двадцатью аминокислотами, является устойчивой неустойчивостью настойчивого гомеостаза.