Читать онлайн «Ислам и Запад». Страница 5

Помимо турок и мавров, наступление на Европу вела и третья мусульманская сила. О ней часто забывают западные, но не восточноевропейские историки. В XIII веке монгольские завоеватели из Восточной Азии покорили большую часть Руси и Восточной Европы и основали государство, известное в русских летописях под именем Золотой Орды. В третьей четверти того же века хан Берке, внук Чингизхана и властелин Золотой Орды, был обращен в ислам. Он вступил в сношения с мамлюкским султаном Египта и положил начало процессу, благодаря которому смешанное монголо-тюркское население его ханства стало мусульманским народом. В Восточной Европе этот народ зовут татарами, по имени одного из монгольских племен, а период их господства с XIII по XV век в русских летописях именуется татарским игом. Даже после распада Золотой Орды сменившие ее ханства с центрами в Казани, Астрахани и Крыму продолжали править частью Восточной Европы, совершая постоянные набеги на ту часть, что была вне их власти, вплоть до уничтожения в 1783 году последнего, Крымского, ханства. С 1475 года крымские ханы были вассалами османов. Татарские войска сражались под османскими знаменами против врагов-европейцев, а татарские набеги на русские, украинские, польские и литовские деревни многие века поставляли товар на невольничьи рынки Стамбула.

Разумеется, европейцы периодически переходили в контратаки, особенно во время серии войн, известных — в европейской историографии — под именем крестовых походов. В последнее время и в Западной Европе, и на Ближнем Востоке стало обычной практикой представлять крестовые походы первой пробой сил западного империализма, беспричинной хищнической агрессией европейских держав того времени против мусульманских или, как предпочитают иногда выражаться, арабских стран.

Современники — и христиане, и мусульмане — так крестовые походы не воспринимали. Для христиан они были религиозными войнами, имевшими целью вновь обрести утраченные христианские земли, в особенности ту святую землю, где жил, учил и умер Христос. Нелишне вспомнить, что когда крестоносцы появились в Леванте, прошло немногим более четырех столетий — в два с лишним раза меньше, чем от крестовых походов до наших дней, — с тех пор, как арабо-мусульманские завоеватели оторвали эти земли от христианского мира, и значительная, если не большая, часть их населения оставалась христианской. В арабской историографии того периода, куда более богатой, чем христианская, термины «крестовые походы» и «крестоносцы» не упоминаются вообще, да и соответствующие понятия, по-видимому, отсутствуют. Бои против вторгшихся завоевателей описываются очень подробно, но врагов обычно обозначают этническим наименованием «франки», часто просто «неверные», и лишь изредка называют христианами. За немногими исключениями, мусульманские историки не проявляют особого интереса к тому, откуда взялись франки и что им было нужно, и сообщают об их появлении и уходе со сходным отсутствием любопытства. То был век слабости и раскола мусульман, и мусульманский мир как на востоке, так и на западе подвергался нашествиям варваров и извне, и изнутри, со всех сторон: кочевники из северных степей и южных пустынь, грузины с Кавказа, галисийцы и норманны из Европы и множество других. Завоеватели-франки, впервые возникшие как вспомогательный контингент хорошо знакомых византийцев, а затем перешедшие к самостоятельным действиям, казалось, ничем не отличались от всех прочих. «Великий спор» между христианством и исламом, о котором столь красноречиво повествует Эдвард Гиббон, был с вербальной точки зрения монологом, где мусульманский собеседник отсутствовал и, видимо, даже не подозревал о существовании спора.

В длительной перспективе европейско-исламских отношений крестоносное предприятие было всего лишь эпизодом. Единственным ощутимым его последствием для исламского мира было улучшение и расширение торговых связей с Европой и ухудшение отношений с местными христианами. В череде атак и контратак, которыми обменивались христианство и ислам, крестовые походы начались с малоубедительной победы христиан и закончились их решительным поражением.

Почти тысячу лет, с первой высадки мавров в Испании и до второй осады Вены турками, Европа находилась под постоянной угрозой со стороны ислама. В первые века угроза была двойной: опасались не только вторжения и завоевания, но и обращения в ислам и ассимиляции. Все провинции исламского государства, за исключением самых восточных, были отобраны у христианских владык, и огромное большинство первых мусульман к западу от Ирана и Аравии составляли новообращенные из числа христиан. Северная Африка, Египет, Сирия, даже находившийся под властью персов Ирак были некогда христианскими землями, где христианство было древнее и глубже укоренено, чем в большинстве стран Европы. Их потеря переживалась мучительно и усиливала опасения в том, что и Европе уготована та же судьба. В Испании и Сицилии мусульманская вера и арабская культура были весьма притягательны, и даже те, кто оставался верен христианству, часто переходили на арабский язык.

Именно этот страх больше, чем что-либо другое, повлиял на возникновение в Европе арабских штудий, дисциплины, которая столетия спустя станет известна под именем востоковедения. В монастырях Западной Европы усердные монахи зубрили арабский, переводили Коран и изучали другие мусульманские тексты, чтобы, во-первых, спасти христианские души от обращения в ислам, и, во-вторых, в надежде когда-нибудь обратить мусульман в христианство. Несколько столетий ушло на понимание того, что в первом уже нет необходимости, а второе невозможно.

Если исламский мир с европейской точки зрения выглядел подобным образом, то какой же виделась исламскому миру Европа? Можно сказать, что ее там воспринимали приблизительно как в викторианской Англии Центральную Африку. Арабские источники рисуют картины далекой, неисследованной глуши, населенной экзотическими, живописными и довольно примитивными людьми, которых нечего бояться и у которых нечему учиться. Несколько отважных путешественников из мусульманской Испании и Северной Африки рискнули отправиться в дебри Европы и оставили рассказы о своих приключениях. В их повествованиях слышится та же нотка добродушной снисходительности, которая иногда проявляется много веков спустя у европейских путешественников по Азии и Африке. Арабы, разумеется, были знакомы с Византией, они знали и ценили древнегреческую цивилизацию Эллады, а также, хотя и в куда меньшей степени, христианскую греческую цивилизацию Константинополя, но не испытывали — да и с чего им было его испытывать — ни малейшего уважения к Центральной и Западной Европе, находившейся в средние века на куда более низкой ступени цивилизации, как моральной, так и материальной, чем центры мусульманской культуры.

Тем не менее, даже воспринимая невизантийскую Европу как прибежище дикости и безверия, мусульмане отдавали себе отчет в том, что европейцы — не просто варвары, подобные прочим соседям ислама на востоке и юге. Ведь христиане, как адепты истинной религии, пусть устаревшей, но опирающейся на подлинное откровение, стояли несравненно выше приверженцев многобожия и идолопоклонничества, с которыми мусульмане сталкивались в других регионах. В то же время, в отличие от политеистов и идолопоклонников, христиане отнюдь не спешили переходить в ислам, упрямо цепляясь за свою устаревшую веру, да еще и лелеяли надежду, что эта вера возобладает над исламом.

Во время второго великого противостояния, на этот раз между Европой эпохи Возрождения и османским исламом, мало кто поддавался искушению сменить веру, и «отуреченные» были в основном авантюристами, стремившимися сделать карьеру в стране богатых возможностей, какой виделась Турция. Мусульмане по-прежнему оставались глухи к претензиям религии, которую считали устаревшей и отжившей, и растущие миссионерские усилия христианской Европы были направлены в основном на Америку и на отдаленные народы Азии и Африки к востоку и югу от исламских земель. Исламская угроза Европе в своей османской форме была по преимуществу военно-политической и до некоторой степени социальной. От Европы требовалось не обращение язычников, а освоение обширных рынков в растущих европейских, азиатских и африканских пределах Османской империи.

Новая ситуация отражается в продолжающемся и меняющемся изучении ислама в Европе. Основной целью исследования перестает быть предотвращение или обеспечение обращения в другую религию, а монастыри перестают быть исследовательскими центрами. Исследователи ислама и исследователи исламского мира начинают идти различными путями, которые лишь недавно вновь сблизились настолько, что оказались в пределах видимости друг друга. В университетах, возникавших по всей Западной Европе, ученые мужи, движимые возрожденческой любознательностью и воодушевлением, вышколенные филологическим методом гуманистов, принимаются за изучение классических арабских текстов, как религиозных, так и светских. Деловые люди, озабоченные ведением войн, дипломатии и торговли, с нетерпением ждали «новостей из Турции» и предпринимали титанические усилия для сбора и истолкования сообщений о текущем положении и недавнем прошлом устрашающего, но заманчивого партнера. Со временем подобные исследования привлекли и внимание ученых, хотя профессора университетов начали уделять им внимание лишь по прошествии нескольких столетий. Тем не менее, когда Ричард Ноллз, викарий Сэндвича, подвизавшийся одно время в Линкольн-колледже Оксфордского университета, писал, не зная ни слова по-турецки и никогда не выезжая из Англии, «Общую историю турок», опубликованную в 1603 году, к его услугам был внушительный корпус литературы на нескольких европейских языках, включая переводы турецких хроник, давший ему возможность описать в подробностях с довольно пространным экскурсом в историю «славную империю турок, ужас современного мира».