Читать онлайн «Ислам и Запад». Страница 12

Кемалистская революция и вдохновившая ее философия имеют долгую предысторию, которую, в некотором смысле, можно возвести к эпохе первых турецких вторжений в Европу. Турки рано осознали, что для них жизненно важно следовать примеру европейцев в вооружении и военном искусстве, и потому неизбежно вошли в соприкосновение с теми, кто производил, продавал и, в определенной мере, даже пускал в ход европейское оружие. Через широкомасштабную и постоянно растущую импортную и экспортную торговлю сырьем и готовыми изделиями турки практически сразу же оказались экономически связаны со многими европейскими государствами. Но во всех сделках турок и других мусульман предохраняло от контакта с неверным Западом и неизбежного, по их понятиям, осквернения многочисленное сословие посредников, состоявшее частично — из немусульманских подданных мусульманских государств, число которых умножали отпущенные на волю рабы, а частично — из переселенцев и перебежчиков, искавших пристанища или счастья в исламских землях. Посредники служили прокладкой, точнее изоляционным материалом, предохранявшим принимающее мусульманское общество от культурного шока при европейском воздействии. Еврейским беженцам из Европы было еще в конце XV века разрешено завести печатные станки; их примеру последовали греки, армяне и арабоязычные христиане. Но использовать они могли только греческие, армянские или европейские шрифты, а не арабицу, и не имели права издавать книги на арабском или турецком. Только в 1727 году был издан султанский указ, разрешавший учредить в Стамбуле первую турецкую типографию. Предприятие это затеяли обратившийся в ислам венгр и турецкий государственный деятель, побывавший с дипломатической миссией в Париже. Столь долговременный запрет на арабский типографский шрифт одни объясняют святостью письма, которым была явлена божественная Книга, другие — законными интересами гильдий писцов и каллиграфов. Так или иначе, результат был одним и тем же.

Помимо насильственного перемещения и ограниченного поступления пленников, взятых на суше и на море, единственной возможностью для образованного мусульманина встретиться и побеседовать более или менее на равных с образованными европейскими христианами, а также пожить некоторое время в христианской Европе оказывалось участие в дипломатической миссии. Такие миссии были, однако же, чрезвычайно редки и, как правило, одинаково ограничены и в целях, и в продолжительности, и в действенности. Некоторые европейские монархи, такие как Франциск I во Франции и Елизавета I в Англии, могли льстить себя надеждой на то, что они завоевали уважение и даже доброе отношение турецкого султана и образовали с ним нечто вроде союза, но с османской стороны не было и намека на подобные представления. Еще с тех пор, как соперничавшие предводители крестоносцев, отправившихся освобождать Святую землю, создали в Леванте четыре враждующих государства, которые вскоре стали заключать союзы с мусульманами друг против друга, мусульманские правители поняли, что христианский мир в еще большей степени, чем ислам, поделен на мелкие, враждующие между собой образования, чью междоусобную вражду можно с выгодой использовать. Христианские купцы, сопровождавшие крестоносцев, выходили на мусульманские рынки, покупая и продавая самые разные товары, и даже предлагали по доступным ценам и на выгодных условиях оружие и прочее военное снаряжение. Имели дело мусульмане и с куда более многочисленными, чем мусульманские, европейскими дипломатическими миссиями в исламских странах, в том числе с постоянными консульствами и посольствами, а также с деятельными и множащимися многонациональными сообществами в морских портах, таких как Александрия, Бейрут и, разумеется, Галата. Но в целом мусульманские правители не придавали этим контактам большого значения, а мусульманские интеллектуалы и подавно. Разумеется, османские должностные лица были осведомлены о грызущихся между собой племенах и «странах» за их северо-западным рубежом, но обычно довольствовались тем, что предоставляли разбираться с ними особым наместникам, в чьи задачи входило поддерживать порядок в приграничье и следить за непокоренными — еще не покоренными — народами на сопредельных территориях.

Отступление от Вены ознаменовало начало новой эры и в дипломатических отношениях. Впервые в истории османы оказались вынуждены договариваться об условиях мира, и притом не с позиции силы, а в качестве потерпевших поражение в долгой изнурительной войне. Эффективность западного оружия была продемонстрирована на полях сражений, преимущества западной дипломатии выявилась в процессе переговоров. Британия, Франция и Нидерланды, руководствуясь собственными интересами, стремились смягчить для турок последствия их поражения, точнее, хотя бы отчасти лишить Австрию и ее союзников плодов победы. Благодаря умелому вмешательству и мудрым советам британского и голландского послов в Стамбуле туркам удалось настоять на более выгодных условиях, чем те, которых они могли бы добиться своими силами.

На протяжении XVIII столетия османские дипломатические миссии стали чаще бывать в Европе, а в донесениях посланников появились новые нотки, выражающие интерес, а иногда и восхищение. Более того, иногда турецкие дипломаты доходили до того, что обращали внимание на европейские установления, которые неплохо было бы ввести в Высокой Порте. К концу столетия султан Селим III учредил постоянные посольства в нескольких европейских столицах, восприняв тем самым европейскую практику постоянных дипломатических сношений через стационарные миссии. То был радикальный отход от общепринятой прежде в исламском мире практики отправлять послов только затем, чтобы что-то сообщить, и отзывать их, когда сообщение передано. Эти посольства подготовили почву для интеграции крупнейшего исламского государства в европейскую политическую систему, а также предоставили многим поколениям молодых турецких чиновников возможность проводить по нескольку лет в европейском городе, изучать европейский язык и получать сведения о европейской цивилизации из первых рук.

В 1693 году, когда турки еще отходили под натиском наступающих австрийцев, Уильям Пенн опубликовал небольшую книжицу, в которой предлагал создать организацию европейских государств для разрешения споров и предотвращения войн[14]. Что удивительно для человека его времени, он был готов пригласить Турцию участвовать в этой европейской ассоциации при условии, что турки отрекутся от ислама и примут христианство. Ожидать согласия на это было тогда и продолжает оставаться теперь наивностью на грани абсурда. Когда в соответствии со статьей 7 Парижского трактата 1856 года европейские державы официально ввели султана в клубок противоречий, известный под именем Европейского согласия, подобных условий не ставилось. Не поднимались вопросы религии и в контексте просьбы Турции о вступлении в члены Европейского Экономического Сообщества, хотя имеются признаки того, что такого рода соображения в прениях все-таки присутствовали. В современной светской Европе, будь то внутри или вне сообщества, идея навязать религиозные условия показалась бы и оскорбительной, и анахронической, но большинство европейцев все-таки предъявляет требования при вступлении, правда, сформулированные не в религиозных, а в цивилизационных терминах и касающиеся культуры, общественных нравов и прежде всего политических норм. Готова ли Турция и другие исламские государства соответствовать этим требованиям и вправе ли и в состоянии ли европейские страны, после всего, что случилось, навязывать эти нормы, суть два ключевых и взаимосвязанных вопроса.

Чтобы петь в унисон с европейцами, турки, а за ними и прочие мусульманские народы, должны были овладеть новыми инструментами и выучить новые, европейские, мелодии, разительно отличающиеся от их собственной музыки. В частности, от них потребовалось знание европейских языков и несвященного европейского письма, что в прежние времена считалось не только ненужным, но и нежелательным. Необходимый минимум общения мусульманам обеспечивали их подданные-иноверцы или европейцы, прибывавшие в мусульманские страны в качестве беженцев и авантюристов, купцов и посланников. В раннем средневековье значительная часть философских и естественнонаучных трудов, созданных в языческой Греции, была переведена на арабский и стала важным элементом мусульманского культурного наследия (правда, среди них не оказалось ни литературных, ни исторических произведений). Сравнимых по масштабам попыток переводить творения христианской Европы не предпринималось, поскольку они в глазах мусульман несли на себе неизгладимую печать соперничающей устаревшей религии. За очень немногими и прошедшими незамеченными исключениями европейские книги не переводились ни на арабский, ни на персидский, ни на турецкий; если не считать некоторых моряков, купцов и прочих людей низших сословий, пользовавшихся итальянским пиджином, известным под названием «лингва франка», лишь немногие мусульмане могли говорить на европейском языке, а способных прочесть европейскую книгу было и того меньше.